Владимир Марченко - Этапы большого пути. Сатира без юмора Страница 11

Секрет жизнелюбия

Грусть и печаль делают человека человеком. Только грустные люди умеют понимать юмор и по-настоящему ценить жизнь. Веселому гражданину или гражданке на всё наплевать с пригона. Он беззаботен и улыбчив на сто процентов. Грустный он всегда скорбит о несовершенстве мира. Кое-кто пытается его переделать на свой манер. Печаль движет прогрессом.

Валентина Валентиновна Валентинова последнее время очень была грустна. Грустила по любому поводу и без повода. Увидит неожиданно в магазине что-нибудь очень нужное, посмотрит на ценники и тут же, не отходя от прилавка, загрустит, загрустит, а потом и опечалится. Послушает радио о приватизации заводов и пароходов, поймёт, что приватизированную квартиру теперь придётся самостоятельно ремонтировать. Тут мигом грустит во все лопатки женщина.

Не очень давно труба в ванной у Валентиновых начала брызгаться. Что делать? Нужно искать кислород, нужно добыть карбид, нужно выцарапать сварщика, который перестал деньги брать за свой напряжённый труд, а нажимает на другую оплату — конвертируемую или натуральную ввиде мяска или колбаски долгокопчёной в Кракове городе. Услыхала грустная женщина, что цены вновь будут спускать с цепи или с горы. Объяснили по радио, что это мера нужная, чтобы полки ломились от товаров и продуктов, которые должны выйти из подполья. И всё это будет для счастья человека, во имя его же блага, хотя и грустного.

Жутко грустила эта женщина в современной ситуации перестроечной жизни. Дети стали больше получать воспитательных подзатыльников. Они оказались всегда под рукой, так как каникулы начали на месяц раньше, а закончиться должны где-то в конце весны. Слонялись дети по дому, незная, чем можно заняться в таких условиях. Муж — тот вообще боялся домой часто приходить. Раз в квартал забежит, получку занесёт и опять исчезает, чтобы порушенное заводское хозяйство в утиль сдавать.

Подруги этой женщины тоже не особенно часто ликовали. Они забыли, когда улыбались себе в зеркале. Хотя по радио и в телевизоре смешное часто давали. Петросяну разрешили смешить народонаселение по всем телеканалам днём и ночью, не взирая на лица… Карикатурки, анекдотцы, смешные случаи из жизни великих музыкантов, писателей их, честно сказать, не трогали никаким боком. Какой смех, если с осени человек работает свою работу, не снимая пальто и валенок. Предприятие давно сделали банкротом, а люди ходят, как собаки у Павлова, по привычке на рабочие места. Смех — ненормальный.

Но вчера Валентинова пришла на работу не совсем в себе. Какая-то не такая. Не сказать, что весёловатая, но и грустящей не назвать. Коллеги заволновались. Хотели «скорую неотложную помощь» позвать. Раздумали. Что ж такое с Валюшкой приключилось? Раньше она, кутаясь в шаль, напевала про мороз и просила его с грустью не морозить её. В тот день выглядела особо привлекательно. Даже брови накрасила чёрным карандашом, а не оранжевым. А может быть, сходила к экстрасенсу или водички попила от Чумака. Молодо выглядит. Очень. Кому не хочется выглядеть обаятельной и привлекательной, пусть даже за окном перестроечные катаклизмы и рыночные отношения; ты мне — я тебе. Ты мне дашь понюхать духи, а тебе дам свистнуть в глиняный свисток. И стали наседать на женщину с вопросами личного характера — скажи и скажи, что стряслось у тебя, Валька, почему ты такая посвежевшая, куда делась твоя вечная озабоченность и рецидивная грусть. Пристали, словно последнюю сотню просят на венок. Золоторукова вызвала Валюшу в коридор и предложила меняться. Пообещала секрет перестроечного пирога отдать.

— Отвяжись, подруга. Дай всласть поработать, Уж как хорошо нынче пишется отчёт, — улыбнулась Валентинова. — Ничего не случилось, милые. Работаю. Что нам бабам остаётся? Не в Париже прописаны и зарегистрированы не с парижанами.

Тут отдел в коридор высыпал. Всем интересно узнать тайну великую и страшную, вероятно. Допекли женщину расспросами. Сдалась.

— Счастье у нас у всех есть. Только вы не знаете, как его сцапать и удержать. А я узнала.

— Не томи, голубушка, говори бегом.

Женщины перестали дышать. Клубы пара, скрывающие лица, иссякли. Даже мыши под холодным полом притихли, ожидая погрома.

— Расскажу вам, что со мной случилось вчера утром. Я с того самого утра стала счастливой. Самой счастливой на Земле.

— Кто ж тебя осчастливил, Валя? Удачно, значит…

— Не подумала, что и вам это пригодится. Мой секрет жизнелюбия можете всем рассказать…

Женщины похватали карандаши и блокноты. Приготовились писать, сдвинув с голов шали и платки. Тишина нависла нехорошая, как перед сокращением всех штатов заводоуправления.

— Включила телевизор вчера утром. Мои любят путешествовать. Клуб путешественников. Валенки стала я прятать давно. Изнашиваются. Смотрю, а слёзы у меня в три ручья, девки. Реву, как корова на зоре. Так мне их стало жалко. Вот горе-то где, думаю…

— В чём дело. Говори толком. Что там стряслось. Тоже реветь начнём…

— И кушают они один чай, — сказала Валя. — На прогорклом масле и муку жареную добавляют ячменную. Вот тебе и вся еда. Ничего у них нет.

— И талонов нет?

— Ничего. Живут в пустыне. Я говорила, что реветь будете, подруги.

— Как же так?

— Вот так. У нас капуста есть? Огурцы есть. Мука бывает. Лето, не разгибаясь на дачках «отдыхали». У нас земли кусочек, а у этих — песок. Ничего не растёт.

— Скоро лето придёт, девчонки. Морковки насеем, капусты насадим… Только бы не сократили.

— А если и сократят, не падайте духом, женщины. Не бывает, худа без добра. Нечего унывать. Не такие уж мы нищие. Тем бабам ещё хуже, а они тоже не унывают. Прыгают на одном месте — кто выше подскочит, той второго мужа дадут из резерва.

Некоторые женщины попытались устремиться головами вверх.

Рекламация

Матвейка Ифанов недавно выпил бутылку водки и того — загрустил всем организмом. У него с детства привычка была после баньки немного дерябать. Обычай такой. Деды дерябали. У кого, что есть жидкого. У Матвейки была с женой бутылка. Рая ещё в понедельник купила в заезжей автолавке. Положила в комод, чтобы не мешала в холодильнике. Они сели за стол в летней кухне, как обычно Рая огурцов с помидорами намесила и маслом растительным подсмашнила.

Она рюмку выпила с кумой, которая приходила побаниться. Потихоньку Матвейка разлил водку и выпивал с пельменями и простоквашей. Выпьет и запивает, а потом пельмень жуёт. Кума сразу ушла. Как выпила полстакана и ушла. Даже грибов не стала пробовать. Рая мастерица редкая грибы готовить на стол. Матвейка вышел покурить на крыльцо. Корову Пётр Матвеевич пригнал и натаскал воды в кадку. Это всё помнит Ифанов. Но дело не в этом, а в том, что голова у Матвейки после ужина загудела. Гудит, как трансформатор, что у фермы поставили. Матвейка на тракторе работает, но ничего не может понять. Гудит, аж в двух шагах слышно. Петух послушал и позвал куриц срочно спать укладываться. И Матвей следом отправился, так как тонус у него схилился и вообще состояние после выпивания стало очень скверным, если не сказать, что мерзким стало состояние души и тела. Такое мерзкое, будто ему керосину дали выпить.

С трудом смотрит Матвей телек, а сам мается и потихоньку думает, отчего в башке такой тарарам и общий тонус покорёжился. На экране показывали, как в одной зарубежной стране развилась наркотическая мафия. Уж так стала она хорошо процветать, что лучше некуда — доллары мешками из-под сахара носят в банки. У этой мафии, то бишь, коллектива свои плантации, свои заводишки по выработке наркоманских средств, свои профсоюзные лидеры, инженеры, свои ударники труда, своё соревнование за качество и продуктивный труд. Всё своё. Только покупатели — чужие. А ещё и те, кто потребляет продукцию. Не разобрать, кто покупает, кто перекупает, кто разводит гипсом или мелом. Друг дружку не знают, и встречаться не хотят. Не идут на контакты. Надо сказать, что продукцию не возвращают. Значит, качество на нужном уровне.

Матвейке раньше ничего с бутылки не было такого мерзкого, а одна весёлость и петь ему хотелось под свою гитару любимую песню о стране, которая широка, а в ней полей, лесов и рек. А про клён любила Рая петь, о голубом вагоне всегда пел Пётр Матвеевич. Нынче не то, что петь, а свет белый не мил. Обычно с ребятами Матвейка играл, на себе по комнатам катал, изображая северного оленя, привязав вешалку из рогов к своей голове. Но сегодня не до игры, а остаться бы под солнышком вместе с родичами. Вот как ему стало тяжко с одной поллитровки. Раньше такого не случалось с ним. Пить приходилось иногда по несколько праздников подряд, и ничего особенного. Голова не гудела так, хотя и потрескивала. Он лежал и думал, но в панику не впадал. Такой он парень из нашего колхоза. Много чего пережил в жизни. В очередях за ваучерами его помяли сильно, в кабинетах ругали за разбитые стёкла и порванный футбольный мячик, в приёмных его мариновали, в армии три года бегал по горам с автоматом, но такой водкой не травили. Разную водку приходилось пить: и «сучок», и «коленвал», и «андроповскую», и «русскую». и «российскую» и многие другие сорта приходилось пробовать, но чтобы цена до сотни доходила — такое никому и с похмелья не могло придти в голову.