Тореадоры из Васюковки - Нестайко Всеволод Зиновьевич Страница 11

Вы видели когда-нибудь ускоренную съёмку, когда люди двигаются с бешеной, невероятной скоростью?

Если бы нас с Явой кто-то захотел в эту минуту снять в кино с такой целью, то не надо было бы ни какой ускоренной съёмки.

Мы, как муравьи, суетились на полу на четвереньках стремительно собирая черепки и вытирая лужи своими штанами и рубашками. При этом мы то и дело сталкиваясь лбами и иными, менее почтенными частями тела… За минуту всё было чисто-пречисто. И, пулей вылетели из хаты Фарадеевича (на этот раз в дверь), мы во весь дух летели по улице.

Глава 6

Оказывается, это глобулус! Космические мечты Фарадеевича. «Жизнь запутанная и сложная штука!»

— «Атомная бомба»! «На транзисторах»! Барахольщик! — ворчу я.

— Молчи! «Давай слезем»! «Ноги размять»! Герой! — фыркает Ява.

У нас плохо на душе, как говорят, кошки скребутся. Так попасть с этой «бомбой»! Да ещё и разлить этот термос. Мысль об этом не давала нам покоя.

Фарадеевич приехал уже под вечер, и в этот день мы ничего так и не узнали. Нет, всё же узнали. Что Фарадеевич благодарил Кныша за «великую услугу». Оказывается, «спецзадание» давал он. И Кныш по его просьбе привёз синий термос.

На следующий день мы с раннего утра побежали к хате Фарадеевича. Там уже было полно юннатов-старшеклассников, с которыми Фарадеевич водил дружбу.

Мы прибежали как раз вовремя — Фарадеевич вышел на крыльцо с синим термосом в руках. Его сразу обступили юннаты.

— Антон Фадеевич, ну скажите! Антон Фадеевич, ну будьте добры! Антон Фадеевич, ну хоть намекните! — заканючили нетерпеливые юннаты.

— Потерпите, господа-товарищи, потерпите! Обо всём на месте узнаете, на Высоком острове.

И Фарадеевич, окруженный юннатами, вышел на улицу.

Мы, конечно, пристроились к ним.

Но тут двухметровый здоровяк-девятиклассник Гришка Бардадым споткнулся о нас и загудел, как из бочки:

— А ну, кыш! Крутитесь под ногами! На вашего ума это дело! Кыш!

И мазнул своими граблями нас с Явой по затылкам. У-у, бегемот! Ну подожди, мы вырасти, мы тебе дадим!

А чего они так задаются, эти старшеклассники? Подумаешь, мудрецы! Тоже двойки получают.

А на Высокий остров мы и без вас дорогу найдём.

Мы приплыли туда еще раньше, чем они. Не зря Ява был внуком деда Варавы, а я Явин друг. Мы знали в плавнях такие узенькие протоки в камышах, которые почти никто в селе не знал.

Высокий остров — один из самых больших в плавнях. Высоким он назван из-за крутых высоких берегов. Посреди острова есть даже небольшое озерцо, наполовину затянутое ряской и белыми лилиями. Собственно, это не озеро, а затон, отделенный от плёса небольшой плотиной. Ранней весной, когда была большая вода, Фарадеевич для чего-то загатил затон, и теперь уровень воды в этом озерце был выше, чем всюду в плавнях.

Мы спрятали свою лодку в камышах, а сами притаились в кустах неподалёку от озерца — не хотелось связываться с этим Бардадымом, пока мы не выросли.

С одной стороны озерца стоял шалаш Бурмилы — это была его охотничья база, или, как он говорил, «президенция». Самого Бурмилу не видно — или рыбу ловит, или спит после рюмки, или… Да мы об этом уже почти не думаем (после «атомной бомбы на транзисторах» как-то не думается).

Из-за камышей уже слышны писклявые голоса девчонок и неестественный (словно у него галушка во рту) Бардадымов басок.

Три лодки пристают к острову.

Фарадеевич с термосом в руках подходит к озерцу. Юннаты полукругом обступают его.

Фарадеевич торжественно поднимает термос и начинает (голос его дрожит и срывается от волнения — он всегда волнуется, когда рассказывает о каком-нибудь новом своем открытии):

— Так вот… господа-товарищи, это вот… тут… в середине… прилетело к нам… Знаете откуда?.. С Сахалина… Да-да-… сотни и сотни, как видите, километров. А впереди, может, миллионы, а то и все миллиарды миллиардов километров… Знаете, что тут? Тут… тут… господа-товарищи… будущая еда астронавтов… звездных небожителей… будущего… Вот что это! Вы, уверен, слышали о чудесной водоросли — хлорелле… А? Так вот… в этом термосе — новый вид такой водоросли. Глобулус! Может, еще лучший, чем хлорелла… Мой сахалинский друг вывел в лаборатории… И прислал, чтобы мы… это самое… продолжили работу. Вырастили глобулус в природных условиях. Проверили, как он примется и будет расти. Понимаете, какая ответственность! Может же, вы себе представляете, астронавты когда-нибудь угостят нашим глобулусом марсиан или каких-нибудь других гавриков.

Мы с Явою слушали не дыша.

— Слышишь, еда астрономов, а мы… — шепчу я пересохшими губами.

— Астронавтов, дурило! Астрономы — это те, кто в трубы смотрят. Они сало едят и вареники, как мы с тобой.

— Сам дурило! Знаю! Это я так… Какой умный! — шепчу я. И представляется мне:

…Гигантская ракета на старте… Астронавты, которые заходят в ракету, люди у подножья ракеты… Вдруг они расступаются, пропуская автотележку, на которой штабели картонных коробок. На коробках большими буквами написано: «Глобулус», «Привет из Васюковки», «Глобулус „Супер-Васюковский“».

А потом — Марс. В прозрачном шлеме, в скафандре стоит астронавт на фоне фантастического марсианского пейзажа, окруженный марсианами, похожими на здоровенных головастиков, и угощает их глобулусом, выдавливая его из тюбика, как зубную пасту. Марсиане пробуют, чмокают от удовольствия и показывают большой палец — о! Только… чем их будут угощать, что же будут есть бедные астронавты, если мы с Явой в недобрый час перевернули этот термос? Помрут, бедолаги, с голода, не долетят до Марса.

— Глобулус — одноклеточная микроскопическая водоросль, — взволнованно рассказывает Фарадеевич, — и невооруженным глазом вы её, конечно, не увидите…

«Ой, кажется, и вооруженным тоже…» — дрожит моё сердце.

— Сегодня мы её, так сказать, посеем, потом начнем подкармливать… она начнет быстро размножаться, и тогда вы увидите…

«Увидите-увидите… если будет, что сеять… Ой, мамочки, зачем мы полезли, зачем трогали этот термос?»

Сейчас Фарадеевич открутит крышку и… И будет страшный «пшик», как говорит дед Салимон. Бардадым первый захохочет — я его знаю.

И кого… кого мы подводим! Человека, перед которым мы («гангстеры!») немеем от восхищения и становимся смирными, как овечки; человека, который, если спросить: «Кого ты больше любишь?» стоит у нас на третьем призовом месте (после мамы и папы), а то и частенько выходит на второе и даже на первое (когда папа: «А ну, снимай штаны, лоботряс!», а мама: «Вот подожди-подожди, я тебе уши пообрываю!»). Правда, эта любовь была скрытная, платоническая, издалека. Фарадеевич о ней, может, и не догадывался, потому что дело имел больше с этими бардадымскими старшеклассниками, которые нас («А ну, кыш, малявки!») на пушечный выстрел к нему не подпускали. Но тем более…

Фарадеевич отвинчивает крышку и торжественно произносит:

— Внимание, господа-товарищи, вы-ли…

Мы с Явою молниеносно переглянулись.

— Ой!

— Ой!

Сначала из кустов вылетело наше двухголосное ойканье, за ним сразу — мы.

Вы помните, в спектакле «Ревизор» Гоголя в конце немая сцена, когда все замирают в разных позах с раскрытыми ртами? Так вот, точно такая сцена имела место и теперь. На какой-то миг, конечно. Первым опомнился Фарадеевич.

— Что? — удивленно спросил он.

— Мы… — сказал Ява и взглянул на меня.

— Мы… — сказал я и взглянул на Бардадыма.

— Мы… — повторил Ява и тоже посмотрел на Бардадыма. — Мы… только вам можем… по секрету…

Фарадеевич улыбнулся.

— По секрету, так по секрету. Я люблю секреты.

Он отошел с нами в сторону и наклонился, подставляя ухо. И мы, перебивая друг друга, шепотом выложили в это ухо совершенно всё. Под конец Ява сказал:

— А теперь скажите всем… Пусть нам надают… по западному полушарию… Мы согласны.

Фарадеевич как-то странно скривился и протянул:

— Вот оно что… Хорошо…

Потом решительно направился к юннатам. Мы, заложив руки за спины, как арестанты, поплелись за ним.