Григорий Волчек - Дедушка русской авиации Страница 12

Женщина — это не мужчина

Ночью наступил кризис. Постель Полторацкого промокла от пота. Спал он беспокойно, дергал ногами, стонал, ворочался, но под утро крепко заснул. Пробудился Гоша только после завтрака — мокрый, взъерошенный, бледный, как-то сразу похудевший, но почти здоровый!

На табуретке опять, как и вчера, стоял поднос с завтраком и таблетками. На этот раз Гоша съел и выпил все. Добросовестно проглотив таблетки, Гоша решил подняться. Тело заметно ослабело, ноги гудели. Сунув ноги в тапочки, Гоша направился на обход санчасти.

Из солдат знакомых никого не было. Двое ребят мыли коридор. Оказалось — черпаки. В лазарете иерархия призывов соблюдалась нестрого — народ здесь больной, обстановка расслабленная, поэтому черпаки и даже деды не считали западло вымыть пол, посуду, убрать со столов. Хотя, безусловно, как и везде, основная работа ложилась на карасей и духов.

Дежурила на приеме та же врач, что и вчера.

— Ты чего встал? Иди ложись немедленно!

— Я уже здоров.

— Как это здоров? Температуру мерял?

— Нет еще.

Врач дала Игорю градусник. Ртутный столбик показал 36,2.

— Все равно ложись — сейчас придет муж, будет обходить больных.

— А кто ваш муж?

— Майор Немировский, начальник медицинской службы полка.

— Я просто-таки завидую майору Немировскому — у него прекрасная супруга! Однажды старик Бодлер, великий французский поэт Шарль Бодлер сказал: «Женщина — это…».

— …Женщина — это не мужчина. Иди в кровать, Бодлер!

— Слушаюсь и повинуюсь.

А что, врачиха и вправду что надо — молодая (не старше тридцати) брюнетка, незлая, неглупая, и, кроме того, очень симпатичная. В связи с этим Гоша твердо решил подъехать к ней при первой же возможности. Конечно, ему сейчас далеко до Дон Жуана и Джакомо Казановы — бледная физиономия, круги под глазами, подгибающиеся от слабости ноги, да еще эта дурацкая пижама и дурацкие больничные тапки! И, тем не менее, попробовать все же стоит.

Пришел майор Немировский — высокий худощавый блондин. Он осмотрел Гошу, послушал грудную клетку, потрогал лоб.

— Будем считать, боец, что ты почти выздоровел. Теперь даю три дня на укрепление сил, и можно выписываться.

Значит еще три дня можно тащиться. Отлично!

«Белый аист»

Полторацкому в санчасти определенно нравилось — здесь было чтиво (почтальон каждый день приносил свежую прессу, а если не хватает газет — пожалуйста, через дорогу солдатская библиотека) и приличная кормежка (еда доставлялась сюда из летной столовой). Повезло Гоше и с соседом — фельдшером срочной службы Мусиным, постоянно жившим в больничной палате. Мусин, маленький, черноглазый татарин был самым взрослым солдатом гарнизона — ему недавно исполнилось 28 лет. Взяли бедного Мусина в армию с последнего курса медицинского института. Как ему удалось так неаккуратно залететь, Мусин из скромности не рассказывал.

К своим обязанностям Мусин относился безответственно — исключая периоды больших авралов (эпидемий гриппа, гепатита, дизентерии или, например, ремонта санчасти), фельдшер на своем рабочем месте отсутствовал. Вот и сегодня сразу же после ужина Мусин ушел. Вернулся он только к полуночи и растолкал спящего Гошу:

— Просыпайся, лечиться будем!

Гоша продрал глаза. Мусин таинственно подмигнул и вынул из кармана галифе бутылку коньяка «Белый аист». И это притом, что в гарнизоне сухой закон и спиртного в магазине не бывает.

— Здорово! Где взял, Риф?

— Где взял, там уже нет! Водилы из Мурманска привезли.

— То есть, товарищ Мусин, вы предлагаете данный продукт оприходовать?

— Точно!

— А повод?

— Ты что, больной на голову? Годовщина Октябрьской революции на дворе!

— Да, это дело святое, тем более что я уже три недели не пимши.

Мусин разлил коньяк в фаянсовые чашки и выложил на тумбочку несколько яблок и коробку конфет. Мужчины опрокинули сосуды, закусили, повторили, потом пошли по третьей и четвертой.

— Ты знаешь, Риф, вообще-то я коньяк — не очень. Но вот именно сегодня, когда Советской власти стукнуло уже много лет, коньяк — это самое то! Ведь что символизирует «Белый аист», а?

— Бухло.

— Примитивно мыслишь, Риф. Белый аист — символ надежды! Когда у тебя дембель?

— Я дед Советской армии.

— Да, а я еще после тебя годик послужу. Но это все чухня. Главное — это что? Главное — это здоровье.

— Да, здоровье — это главное! Это точно! Подтверждаю как фельдшер.

Выпили за здоровье.

— Риф, с тебя следующий тост.

— Я предлагаю — за мир во всем мире!

— Умница! Очень правильный тост.

— И еще — за Советскую армию — гарант мира, как написано на плакате возле штаба полка.

— За Советскую армию — не буду!

— Гоша, так ты же в ней служишь, в Советской армии!

— Правильно, служу, но не по своей воле, а по воле маршала Соколова! А за маршала Соколова я пить отказываюсь!

— Гоша, я тебе предлагаю пить не за Соколова, а за армию!

— Соколов — министр обороны, значит, Соколов и армия — едины! А, кроме того, как я могу пить за армию, если в этой армии пить строго запрещается?

— Ну, давай тогда просто — за мир.

Мужики выпили просто за мир. Закусили.

— Петь будем?

— Нельзя — Аня услышит.

— Кто такая Аня?

— Медсестра, она сегодня дежурит.

— Это та телка, которая после ужина заступила?

— Ну да.

— Симпатичная бабенция, скажу я тебе. Надо бы к ней подъехать.

— Бесполезно.

— Почему?

— Во-первых, она замужем. Во-вторых, солдат срочной службы терпеть не может. В-третьих, чуть что, сразу бежит стучать Немировскому. В-четвертых, у нее сейчас дверь закрыта, и она тебя не впустит. В общем, Гоша, я тебе не советую к ней лезть.

— А ты что, уже пробовал?

— Пробовал.

— Ну и?

— Чуть отсюда не вылетел. Застучала меня Немировскому.

— Риф, а может, ты просто неумело подъехал? Может, ты просто чайник в этом деле?

— Кто, я чайник? Да я пол-Казани перетрахал! У меня двое детей на стороне!

— Это к делу не относится. Я все-таки попробую прорваться. Как зовут гражданку, напомни.

— Аня.

— Красивое имя. Коньяка больше нет? Тогда я пошел.

В поисках любви и теплоты

Дверь в приемный покой, как и предупреждал Мусин, была закрыта. Гоша осторожно постучал.

— Кто там?

Гоша внутренне собрался и сказал самым писклявым, самым тоненьким и безобидным голоском:

— Извините за беспокойство, ради бога! Это больной Полторацкий, из ТЭЧ, меня вчера положили с гриппом. Вы знаете, очень болит голова! Не могли бы вы дать мне таблетку цитрамона или анальгина?

Щелкнул замок, дверь открылась. Полторацкий состряпал на своей физиономии смущенную улыбку.

— Проходи.

Гоша робко прошел в приемный покой. Медсестра открыла стеклянный шкафчик и стала искать цитрамон.

Игорек внимательно оглядел девушку: высокая, стройная, на вид — лет двадцать пять. Симпатичная мордашка, белые кудряшки. Потянет. Теперь только вести себя по-умному.

— Вот, возьми таблетку. Сейчас запить принесу.

— Спасибо. Если можно, накапайте в стаканчик несколько капель валерьянки.

Медсестра пошла готовить раствор. Гоше нужна была валерьянка, чтобы забить резкий коньячный дух — некоторые девушки инстинктивно боятся пьяных ухаживаний. Кроме того, Ане совсем ни к чему знать, что больной Полторацкий пьет коньяк во время ее дежурства.

Аня принесла микстуру. Гоша разгрыз таблетку и медленно выпил пахучую жидкость, тщательно прополаскивая рот. Потом он сел на стул и закатив глаза, стал шевелить губами и тереть виски. Аня с удивлением смотрела на странного больного. Через несколько секунд Гоша открыл глаза и широко улыбнулся.

— Вы знаете, боль прекратилась! Честное слово, прекратилась! Спасибо вам, Анечка! Вы — волшебница, ангел-исцелитель!

— Ну что ты! Простой цитрамон, вот и все.

— Нет, нет, и еще раз нет! Очень важно, из чьих рук я получил эту прекрасную таблетку и чудесную микстуру! Заботливые руки и доброе сердце — вот главные причины исцеления! Доброта спасет мир, как говорил классик! Чем я могу воздать этот долг? Может быть, я смогу своим скромным присутствием скрасить ваше долгое и скучное дежурство? О, извините, бога ради, я до сих пор не представился! Меня зовут Игорь.

— Очень приятно!

Дурной пример заразителен, и Аня тоже стала кокетничать. Не теряя драгоценного времени, Игорек принялся угощать Анечку всевозможными байками и анекдотами. Анечка внимательно слушала, охотно смеялась. Почувствовав нужную кондицию собеседницы, Гоша плавно перешел к теме «Тяготы и лишения воинской службы». Всеми силами пытаясь выдавить у Анечки жалостливую слезу, Гоша трагическим звенящим шепотом рассказывал про родной уютный ШМАС такие кошмарные вещи, что можно было подумать, что это не учебка, а концлагерь. Гоша рассказывал о зверствах сержантов и издевательстве офицеров, о страшных физических и моральных нагрузках, об изнурительном труде несчастных курсантов. Гоша уже сам был разрыдаться от жалости к себе. Службу в Кирк-Ярве Полторацкий представил как логическое продолжение его мученической учебкинской жизни.