Марк Твен - Том 7. Американский претендент.Том Сойер за границей. Простофиля Вильсон. Страница 12

Друзья тщательнейшим образом обследовали газету и к своему великому огорчению обнаружили, что однорукого человека видели в одном из коридоров гостиницы: он был в нижнем белье и, видимо, совсем потерял голову от страха; не желая никого слушать, он рвался к лестнице, где его ждала неминуемая смерть, которую, по мнению газеты, он, видимо, и нашел.

— Бедняга, — вздохнул Хокинс, — а ведь у него под боком были друзья! Вот если б мы не ушли оттуда! Может быть, нам удалось бы его спасти.

Граф посмотрел на друга и спокойно сказал:

— То, что он умер, не имеет ни малейшего значения. Раньше мы не могли сказать наверное, поймаем его или нет. А теперь он в наших руках.

— В наших руках? Каким образом?

— Я его материализую.

— Послушайте, Россмор, не надо… не надо со мной шутить. Неужели вы это серьезно? И убеждены, что у вас что-нибудь выйдет?

— Так же твердо, как в том, что ты сидишь сейчас напротив меня. Я это сделаю.

— Дайте мне вашу руку и разрешите от души пожать ее. Я погибал, а вы вдохнули в меня жизнь. Принимайтесь же за материализацию, принимайтесь немедленно.

— На это потребуется некоторое время, Хокинс; только не надо торопиться, ни в коем случае, — учитывая обстоятельства. К тому же у меня есть обязательства, которые надо выполнить в первую очередь. Этот несчастный молодой виконт…

— Да, конечно, какое непростительное бессердечие с моей стороны — ведь у вас в семье такое горе! Безусловно вы должны сначала материализовать его, — я это вполне понимаю.

— Я… я… м-м… я, собственно, не совсем это имел в виду, но… и о чем только я думаю! Конечно, я должен материализовать его. Ох, Хокинс, эгоизм лежит в основе человеческой натуры: я-то ведь думал только о том, что теперь, когда наследник узурпатора не стоит больше на моей дороге… Но ты, конечно, извинишь меня за эту минутную слабость и забудешь о ней.

И прошу тебя, никогда не вспоминай о том, что Малберри Селлерс однажды опустился до таких подлых мыслей. Я материализую его — клянусь честью, материализую! И сделал бы это даже в том случае, если бы па его месте была тысяча наследников, которые выстроились бы стеной отсюда до украденных владений Россморов и навсегда преградили бы к ним путь законному графу!

— Вот сейчас вы говорите как настоящий Селлерс, а до этого говорил кто-то другой, старина.

— Послушай, Хокинс, мальчик мой, вот что мне пришло в голову, я все забываю сказать тебе об этом: нам надо быть очень осторожными.

— О чем это вы?

— Мы должны молчать как рыбы по поводу этой материализации. Помни: ни слова никому, ни единого намека. Не говоря уже о том, как отнесутся к этому моя жена и дочь, — а они обе такие тонкие, такие чувствительные натуры! — негры, узнав об этом, не останутся у нас в доме ни минуты.

— Вы совершенно правы — не останутся. И хорошо, что вы меня предупредили, а то я не очень воздержан на язык и могу проболтаться.

Селлерс протянул руку и надавил на кнопку вделанного в стену звонка; обратил взор к двери и подождал; снова надавил на кнопку и снова подождал; и как раз когда Хокинс разразился восторженной речью на тему о том, что полковник-де самый передовой и самый современный человек из всех, с кем ему довелось встречаться: подумать только, не успеют изобрести какое-нибудь новшество, как он уже вводит его в обиход и всегда шагает в ногу с глашатаями великого дела цивилизации, — в эту самую минуту полковник перестал терзать звонок (от которого, кстати, и проволоки-то никуда не было протянуто) и позвонил во внушительных размеров обеденный колокол, стоявший на столе, заметив мимоходом, что вот испробовал эту новомодную штуку (сухую батарею) и вполне доволен: теперь все ясно.

— Пристал ко мне этот Грэхем Белл, — пояснил он, — испытайте да испытайте, говорит. Оказывается, достаточно мне опробовать его батарею, чтобы внушить публике доверие к ней и продемонстрировать, на что она годна. Но ведь я же говорил ему, что в теории сухая батарея — это чудо, никаких сомнений быть не может, а на практике — пшик! Ну и вот: результат ты сам видел. Прав я был? Что ты скажешь, Вашингтон Хокинс? Ты же видел, что я дважды нажимал на кнопку. Так прав я был или нет — вот в чем вопрос. Знал я, о чем говорю, или не знал?

— Вам известно, как я отношусь к вам, полковник Селлерс, и это мое отношение неизменно. По-моему, вы всегда знаете все обо всем. Если бы этот человек знал вас, как знаю я, он с самого начала прислушался бы к вашему мнению и махнул бы рукой на эту свою сухую батарею.

— Вы звонили, мистер Селлерс?

— Нет, мистер Селлерс не звонил.

— Значит, это вы звонили, мистер Вашингтон? Я ведь слышал, сэр.

— Нет, и мистер Вашингтон не звонил.

— Святители угодники! Кто же тогда звонил?

— Лорд Россмор звонил!

— Ну что за дурья голова! — воскликнул старик негр, всплеснув руками. — Опять я забыл это имя! Пойди сюда, Дженни… да поворачивайся поживее, голубка!

Прибыла Дженни.

— Ты послушай и сделай, что прикажет лорд. А я спущусь в погреб и поучу там это имя, пока не запомню.

— Это я-то? Да что я у тебя, образина, на побегушках, что ли? Звонили-то тебе!

— Это совсем не важно. Старый хозяин говорил мне, что, когда звонят…

— Убирайтесь оба и улаживайте ваши распри на кухне!

Голоса спорящих скоро затихли в отдалении.

— Вечная беда с этими старыми слугами, которые когда-то были твоими рабами и всю жизнь — друзьями, — заметил граф.

— Не только друзьями, но и членами семьи.

— Совершенно верно — членами семьи, да еще какими! А иной раз и хозяевами. Эти двое, к примеру, славные, любящие, честные, преданные люди, но ведь, черт подери, они делают что им вздумается, надо, не надо — влезают в разговор, — словом, самое правильное было бы прикончить их, вот что.

Полковник сказал это просто так, без всякой задней мысли, однако слова эти натолкнули его на некую идею, а с идеи, как известно, все и начинается.

— Я ведь хотел, Хокинс, пригласить сюда наше семейство и сообщить им печальную новость.

— Для этого нет нужды звать прислугу. Я сам схожу за ними.

Он ушел, а граф принялся обдумывать свою новую идею.

«Ну конечно же, — сказал он себе, — когда я буду уверен в том, что процесс материализации доведен мною до совершенства, я заставлю Хокинса убить их: тогда мне куда легче будет справляться с ними. Материализованного негра без особого труда можно загипнотизировать так, чтобы он молчал. Это состояние можно сделать постоянным, а можно и менять — по желанию: захочу — он будет очень молчалив, захочу — более разговорчив, более подвижен, более чувствителен. Словом, как захочу — так и будет. Первоклассная идея. Надо только придумать, как удобнее менять эти состояния, — с помощью винта, что ли?»

Тут в комнату вошли обе дамы в сопровождении Хокинса, а также обоих негров, которые явились без всякого зова и принялись усиленно подметать комнату и вытирать пыль: почувствовав, что предстоит что-то интересное, они никоим образом не желали этого упустить.

Селлерс с достоинством и соблюдением положенного ритуала сообщил печальную новость: сначала он осторожно предупредил дам, что их ждет тяжелый удар, особенно тяжелый потому, что сердца их еще кровоточат от такой же раны, еще скорбят по такой же утрате; затем взял газету и дрожащими губами, со слезами в голосе, прочел описание героической смерти их молодого родственника.

Последовал взрыв искреннего горя и сочувствия со стороны всех слушателей без исключения. Старшая из дам разрыдалась при мысли о том, как могла бы гордиться таким сыном мать великодушного молодого героя, будь она жива, и как безутешна была бы она в своей скорби; двое старых слуг разрыдались вслед за ней: они то всхлипывали, то, со свойственной их народу велеречивостью, принимались простодушно превозносить покойного и причитать по поводу его безвременной кончины. Гвендолен была растрогана, и романтическая струнка в ее душе зазвучала особенно сильно. Девушка сказала, что редко можно встретить такого истинно благородного, такого почти совершенного молодого человека, а поскольку он еще и знатен, то это и вовсе совершенство. Да ради такого человека она могла бы вынести что угодно, претерпеть любые страдания, даже пожертвовать жизнью. Как жаль, что ей не довелось его увидеть! Пусть бы они встретились ненадолго, даже на миг, — соприкосновение с такой благородной натурой оставило бы свой след в ее душе, навсегда исцелило бы ее от всех низменных мыслей и низменных побуждений.

— А тело-то его, Россмор, нашли? — спросила жена.

— Да… то есть нашли много тел. В том числе, очевидно, и его, поскольку ни один из трупов узнать нельзя.

— Что же ты намерен делать?

— Отправлюсь туда, опознаю его и отошлю несчастному отцу.