Ллойд Осборн - Несусветный багаж Страница 12

Глава четвертая

Мировой судья в багажном вагоне

Городок Винчестер известен своим кафедральным собором, епископом (к сожалению, он разбился насмерть во время конной поездки), частной школой, большим военным гарнизоном и тем, что через него следуют согласно расписанию несколько поездов лондонской и юго-западной веток. Все это могло бы породить в мозгу мистера Джозефа определенные ассоциации, но его дух в это время уже покинул пределы железнодорожного купе и витал где-то в небесах, наполненных лекционными залами, слушателями и бесконечно продолжающимися докладами. Тело же его, свернувшись калачиком, отдыхало на мягком диванчике купе. Фуражка было лихо сдвинута на затылок, руки прижимали к груди свежий номер «Ежедневной газеты Ллойда».

В купе, где безмятежно почивал мистер Джозеф, зашли двое путешественников, но только за тем, чтобы тут же выскочить обратно. Они успели на поезд в последнее мгновение. Этому предшествовала сумасшедшая парная гонка, затем налет на билетную кассу, напоминающий вооруженное ограбление, потом опять бег со всех ног, и в результате они оказались на перроне, когда паровоз издал последний прощальный пых. В пределах достижимости был только один вагон. Наконец, они оказались внутри. Старший (и одновременно главный) из них заглянул в купе и увидел мистера Финсбюри.

— Боже мой! — воскликнул он. — Дядя Джозеф! Это ужасно!

И тут же выскочил обратно в коридор, чуть не сбил с ног своего приятеля и осторожно прикрыл двери, явно не желая разбудить спящего патриарха. Через минуту они перебрались в багажный вагон.

— Чем тебя так напугал дядя Джозеф? — спросил тот, что помладше, вытирая со лба пот. — Не разрешает курить?

— Э-э, дорогой мой, да будет тебе известно, что дядя Джозеф — это фигура! Очень уважаемый старик, имеет свое дело в кожевенной отрасли, бывал на Ближнем Востоке; семьи у него нет, состояния нет, зато есть язык, дорогой Викхэм, причем язык этот опаснее змеиных зубов.

— Что, такой склочный старикашка?

— Ни в коей мере, попросту редкий зануда. Где-нибудь на необитаемом острове, может, и был бы забавен, но как сосед по купе — несносен. Ты бы только послушал, как он рассказывает про Тонти, того осла, который придумал тонтину. С ума можно сойти от того, как он эту историю рассказывает!

— Черт возьми! — воскликнул собеседник. — Та к ты один из этих тонтинских Финсбюри? Я и понятия не имел.

— Ха! А знаешь ли ты, что этот старичок имеет для меня цену в сто тысяч фунтов. И ведь спит себе там один, да и в вагоне больше никого, а? Но я его пощадил, поскольку в политике я консерватор.

Мистер Викхэм, страшно довольный тем, что оказался в багажном вагоне, метался по нему, как мотылек.

— Вот тебе на! — воскликнул он. — А тут тебе посылка! «М. Финсбюри, 16 Джон-стрит, Блумсбери, Лондон». М. — это значит, видимо, Майкл. Ну ты и ловкач! Две квартиры завел?

— Да нет, это для Морриса, — ответил Майкл с другого конца вагона, где удобно устроился на каких-то мешках. — Это мой кузен. Он мне очень нравится тем, что меня боится. Он один из столпов Блумсбери, и что-то там коллекционирует, птичьи яйца или что-то в этом роде. Ручаюсь, что моих клиентов это не заинтересует.

— Слушай, вот была бы отличная шутка, если бы мы позаменяли таблички с адресами, — захохотал мистер Викхэм. — Гляди, тут и молоток есть! Можем все эти посылки разослать по другим адресам!

В это время кондуктор, обеспокоенный голосами, доносившимися из багажного вагона, появился в дверях служебного купе.

— Будет лучше, если господа перейдут сюда, ко мне, — сказал он, выслушав их объяснения.

— Идем, Викхэм? — спросил Майкл.

— И не подумаю. Мне нравится путешествовать среди багажа.

На том разговор и кончился. Остаток путешествия мистер Викхэм проделал по ту сторону дверей, забавляясь известным читателю способом, а по другую ее сторону Майкл с кондуктором вели дружескую беседу.

— Я могу найти для вас купе, — заметил кондуктор, когда поезд начал замедлять ход перед станцией Бишопсток. — Вы можете выйти вот в эти двери, а вашего приятеля я потом приведу.

Мистер Викхэм, которого мы покинули в минуту, когда он принялся за реализацию своей идеи, был очень состоятельным молодым человеком, приятной, но невыразительной наружности и с весьма ограниченным интеллектом. Пару месяцев назад ему довелось впутаться в неприятную историю, в результате чего его стали шантажировать родственники господаря Валахии, временно находящегося в эмиграции в Париже. Общий знакомый (с которым Викхэм поделился своими проблемами) посоветовал ему обратиться к Майклу, а наш адвокат, как только ознакомился с фактами, перешел в наступление, ударил по валашским флангам и по прошествии трех дней полностью разбил неприятеля, принудив его к отступлению за Дунай. Нам туда за ними следовать незачем, тем более что ретировались они под патронажем полиции. Мистер Викхэм, избавленный от того, что он называл валашскими зверствами, вернулся в Лондон, полный столь же глубокой, сколь и докучливой благодарности и восхищения к своему спасителю, который не только подобных чувств к мистеру Викхэму не испытывал, но и, более того, не считал, что ему очень уж повезло с новым клиентом. Потребовалось несколько раз повторять приглашение, чтобы Майкл, наконец, собрался посетить владения семейства Викхэмов. Оттуда они как раз и возвращались. Один глубокий мыслитель уже давно отметил, что Провидение всегда выбирает кого-то в качестве своего орудия, иногда это может быть личность совсем незначительная. И сейчас даже наименее смышленые из читателей ясно поймут, что мистер Викхэм и валашский господарь были материалом и формой в руках Провидения.

Горя желанием отличиться в глазах Майкла, показать, каким редким чувством юмора он обладает и какие номера способен откалывать, молодой лоботряс (который в своем родном графстве числился на каких-то должностях, но скорее символически), когда остался в багажном отделении один, занялся перевешиванием адресных табличек с энтузиазмом революционера. Во всяком случае, когда он, наконец, присоединился к адвокату на станции Бишопсток, лицо его раскраснелось от предпринятых физических усилий, а потухшая уже сигара была почти перекушена пополам.

— Ну, это будет хохма! Все адреса перемешал! Эти твои кузены получат ящик величиной с дом. Я уж так постарался, что если кому из потерпевших попадусь, то меня линчуют.

В обществе мистера Викхэма трудно было оставаться серьезным.

— Успокойся, — сказал ему все же Майкл. — Твои бесконечные приключения начинают мне надоедать. Хуже того, они плохо сказываются на моей репутации.

— От твоей репутации и следа не останется, пока от меня избавишься, — ответил тот с усмешкой. — Вставь это в счет, дорогой мой. «За полную утрату репутации: шесть шиллингов восемь пенсов». Но, — продолжил он уже серьезнее, — могу я через это потерять свою должность? Понимаю, что она невелика, но мне нравится быть мировым судьей. Скажи как специалист, может мне это грозить?

— Это не имеет значения: рано или поздно тебя все равно отстранят. На добропорядочного мирового судью ты нисколько не похож.

— Эх, был бы я адвокатом, — ответил мистер Викхэм, — а не скромным землевладельцем! Слушай, а может, организуем тонтину? Я внесу пятьсот фунтов, а твое участие будет заключаться в том, чтобы оберегать меня от всех несчастий, кроме болезни и женитьбы.

— Я прихожу к выводу, — усмехнулся адвокат после некоторого раздумья и закурил сигару, — даже почти уверен, что ты — истинная кара божья для нашей бедной Англии.

— Ты действительно так думаешь? — спросил мировой судья, усаживаясь поудобней и радуясь комплименту. — Может я и вправду божье наказание для страны, но не забывай, мой дорогой, что я этой страной финансово ангажирован. Об этом, радость моя, не забывай!

Глава пятая

Мистер Гидеон Форсайт и гигантский короб

Мы уже упоминали, что мисс Хезелтайн случалось иногда в Борнмуте заводить приятные знакомства. Они, правда, длились недолго, ибо двери дома на Джон-стрит снова наглухо закрывались за своими узниками, но и эти краткие часы приносили радость, грусть же, наступавшая после разлуки, смягчалась надеждой. К числу знакомых, приобретенных именно в Борнмуте ровно год назад, принадлежал среди прочих и молодой адвокат мистер Гидеон Форсайт.

Около трех часов в тот самый день, когда мировой судья развлекался с адресами, мистер Форсайт, прогуливаясь в задумчивости и не в лучшем настроении, забрел на угол Джон-стрит; примерно в то же самое время двукратный, громкий, как раскат грома, стук призвал к дверям дома номер 16 на указанной улице мисс Хезелтайн.

Мистер Гидеон Форсайт был в определенной мере счастливым человеком. И был бы еще счастливее, имей он денег побольше, а зависимости от своего дяди — поменьше. Финансовые его возможности ограничивались ста двадцатью фунтами в год, но дядя, мистер Эдвард Хью Блумфилд, дополнял эту сумму неплохой прибавкой и еще большим количеством жизненных советов, облеченных в выражения, которые и на палубе пиратского судна звучали бы слишком крепко. Мистер Блумфилд был личностью весьма примечательной, если говорить об Англии времен Гладстона; за неимением подходящего термина назовем его «поместным радикалом». В зрелом возрасте (в смысле количества прожитых лет, а не жизненного опыта и ума) он привнес в политику радикалов ту шумную эксцентричность, которую мы привыкли связывать с самыми крайними проявлениями консервативного склероза. По сути дела, к интеллектуальному портрету небезызвестного сэра Брэдло[5] он добавил черты характера и привычки вымирающего уже поколения истинных английских помещиков. Увлекался боксом, не расставался с массивной дубовой палкой, регулярно посещал церковь, и трудно было предугадать, из-за чего он может легче завестись — из-за неодобрительного отзыва в его присутствии в адрес официальной англиканской церкви или из-за того, что кто-то пренебрег его приглашением на семейное торжество. Было у него также несколько присказок, которыми он подгонял все под общий аршин и которые порой доводили до дрожи всю его многочисленную родню. Самым суровым неодобрением чьего-либо поведения в его устах была фраза «это недостойно англичанина», менее суровым (но не менее действенным) был отзыв «это непрактично». Именно этой оценки удостоился Гидеон в отношении своих методов изучения юриспруденции — до сей поры сугубо теоретических. Об этом дядя заявил ему громогласно, для убедительности постукивая в пол дубовой палкой: либо племянник займется адвокатской практикой всерьез и немедленно найдет себе какое-то реальное судебное дело, либо ему придется ограничить свой бюджет собственными доходами.