Анита Лус - Джентльмены предпочтают блондинок Страница 12

Ну и так мы стояли и довольно долго ждали, когда он успокоится, но вскоре нам это надоело, потому что он все время говорил по-французски, а для нас с Дороти французский — это пустой звук, и тогда Дороти сказала: «Давай посмотрим, может быть, двадцать пять франков заставят его замолчать? Ведь если пять франков успокаивают таксиста, то двадцать пять должны успокоить адвоката».

И как только он услышал, что мы стали говорить о франках, он, похоже, немного успокоился. И тогда Дороти достала свой бумажник и протянула ему двадцать пять франков. И он сразу перестал кричать и спрятал деньги в карман, а из кармана достал огромных размеров носовой платок с пурпурными слонами и зарыдал. Ну и тут Дороти и в самом деле была обескуражена и сказала: «Послушайте, вы, конечно, устроили нам забавное утро, но если вы будете продолжать в том же духе, то сухой вы или мокрый, но лучше выйдите отсюда».

И тогда он стал показывать на телефон, и похоже было, что он хотел бы им воспользоваться, и Дороти сказала: «Если вы полагаете, что сможете многого добиться от этой штуки, то, пожалуйста, но, насколько мы поняли, это просто настенное украшение». Ну и он начал звонить, а мы с Дороти вернулись к прерванному занятию — отправились одеваться. Ну и, когда он кончил звонить, он вновь начал бегать от моей двери к двери Дороти, продолжая рыдать и что-то причитая, но он, наверное, уже утратил новизну для нас с Дороти, и мы с ней просто не обращали на него внимания.

Но вот раздался еще один громкий стук в дверь, и мы услышали, как он ринулся к двери, ну и тогда мы тоже вышли в гостиную посмотреть, в чем дело, и это действительно было зрелище! Потому что в гостиной появился еще один француз. И этот новый француз кинулся к старому и завопил: «Papa!» — и кинулся целовать его. И оказалось, что это был его сын, который был партнером своего отца по адвокатскому бизнесу. Ну и потом его «papa» снова стал что-то говорить, показывая на нас с Дороти. И тогда его сын посмотрел на нас и вдруг пронзительно закричал по-французски: «Mais papa, elles sont sharmant». Это он говорил своему отцу, что мы с Дороти и в самом деле очаровательны.

И тогда монсеньер Бруссар сразу перестал рыдать, надел очки и внимательно на нас уставился, а его сын поднял штору, чтобы «papa» получше мог рассмотреть нас. Ну и, когда его «papa» кончил нас рассматривать, он и вправду стал очень, очень довольным и все время улыбался, и даже ущипнул нас за щеки, и при этом повторял «sharmant», потому что «sharmant» — это по-французски «очаровательный». Ну а потом его сын разразился английскими словами, и оказалось, что он и в самом деле говорит по-английски так же хорошо, как американец. Ну и потом он сказал, что его «papa» позвонил и попросил его прийти, потому что мы, похоже, не понимали ни слова из того, что его «papa» говорил нам, хотя и оказалось, что монсеньер Бруссар все время говорил с нами по-английски, а мы с Дороти об этом не догадывались.

Ну и тогда Дороти сказала: «Если то, на чем говорил ваш „papa“, называется английским, то я могла бы получить золотую медаль за мой греческий». И после того, как сын перевел это своему «papa», его «papa» стал очень, очень громко смеяться, и даже ущипнул Дороти за щечку, и казался очень довольным, даже несмотря на то, что над ним все смеялись. Ну и тогда мы с Дороти спросили сына, о чем говорил его «papa», когда говорил с нами по-английски, и сын сказал, что «papa» рассказывал нам все, что он думает о своей клиентке — леди Фрэнсис Бикман. Ну и тогда мы спросили, а почему же его «papa» так рыдал. И сын сказал, что его «papa» всегда рыдает, когда начинает думать о леди Фрэнсис Бикман.

И тогда Дороти сказала: «Если он так рыдает, когда думает о ней, то что же он делает, когда он ее видит?» И когда сын перевел своему «papa» слова Дороти, монсеньер Бруссар вновь стал очень, очень громко хохотать и даже поцеловал Дороти руку, ну а потом сказал, что нам и в самом деле необходимо заказать бутылочку шампанского, и направился к телефону.

Ну а потом сын сказал своему «papa»: «Почему бы нам не пригласить этих очаровательных леди поехать сегодня с нами в Фонтенбло?» Ну и тогда его «papa» сказал, что это было бы замечательно. И тогда я сказала: «А как нам различать вас, джентльмены, когда нужно обратиться к каждому в отдельности? Ведь если в Париже это так же, как в Америке, то вы оба должны быть монсеньорами Бруссар». Ну и тогда мы решили звать их по именам, и оказалось, что имя сына — Луи, и тогда Дороти открыла рот и сказала: «Я слышала, что они тут, в Париже, нумеруют всех своих Луи». Ее слова можно понять, зная что девушка постоянно слышит одни и те же разговоры о Луи шестнадцатом, который, кажется, занимался в древности мебельным бизнесом. Ну, то есть я хочу сказать, что я была удивлена, услышав, что Дороти стала такой исторически образованной. Может быть, она действительно потихоньку образовывается, несмотря ни на что? Но тут Дороти сказала Луи, что ему нет нужды стараться вычислить свой номер, потому что она определила его сразу, как только взглянула на него.

Ну и оказалось, что «papa» зовут Роббером, что по-французски означает Роберт, а по-английски «вор и мошенник». И тогда Дороти вспомнила о своих двадцати пяти франках и сказала Робберу: «Ваша мать, конечно, знала, что делает, когда называла вас так».

Дороти сказала, что мы можем, конечно, поехать в Фонтенбло с Луи и Роббером, но только если Луи снимет свои желтые гетры, сделанные из желтой замши и украшенные розовыми перламутровыми пуговицами. Потому что, сказала Дороти, посмеяться, конечно, всегда приятно, но ни одной девушке не хочется умереть со смеху. Похоже, что Луи всегда страстно желает угодить девушкам, и он, конечно, снял свои гетры. Но, когда он их снял, мы увидели его носки, а когда мы увидели его носки, то оказалось, что они были в яркую клетку и переливались всеми цветами радуги. Ну и Дороти, увидев их, была так обескуражена, что сказала: «Нет, Луи, я думаю, тебе лучше надеть свои гетры обратно».

И тут с бутылкой шампанского вошел Леон, наш друг-коридорный, и пока он открывал бутылку, Луи и Роббер все время говорили по-французски, и я подумала, что мне просто необходимо узнать, о чем же это они говорят, ведь они могли говорить и о бриллиантовой диадеме. Потому что французские джентльмены, конечно же, очень, очень галантны, но мне и вправду кажется, что девушке не следует быть с ними очень доверчивой. Так что при первой возможности я собираюсь узнать у Леона, о чем они говорили.

Ну а потом мы поехали в Фонтенбло, а потом отправились в Момарт, и домой вернулись очень поздно, и весь день прошел просто восхитительно, так же, как и вечер, даже несмотря на то, что мы не ходили по магазинам и ничего не покупали. Но я действительно думаю, что нам все-таки следует больше ходить по магазинам, потому что именно там можно узнать Париж по-настоящему.

Итак, сегодня утром я вызвала Леона — нашего с Дороти друга-коридорного — и спросила, о чем говорили по-французски Луи с Роббером. Ну и оказалось, что мы с Дороти им очень, очень понравились, потому что они и в самом деле думают, что мы очаровательны и что они давно уже не встречали таких очаровательных девушек. Ну и оказалось, что они собираются часто приглашать нас и водить повсюду, а все расходы запишут на счет леди Фрэнсис Бикман, потому что в конце концов Луи с Роббером собираются выждать удобный момент и украсть у меня бриллиантовую диадему. Ну а потом они сказали, что даже если им и не удастся украсть ее, то все равно мы так очаровательны, что было бы приятно провести с нами время, даже если им и не удастся чего-нибудь у нас украсть. Так что в любом случае они не прогадают. Потому что, похоже, леди Фрэнсис Бикман с радостью оплатит все счета, если они скажут ей, что им пришлось часто приглашать нас и водить повсюду, чтобы выждать удобный случай и выкрасть диадему. Потому что леди Фрэнсис Бикман из того сорта богатых леди, которые скупы во всем, но никогда не пожалеют денег на суды. И ее не волнует, сколько все это будет стоить, потому что, похоже, кто-то из нас с Дороти сказал леди Фрэнсис Бикман нечто такое, что заставило ее ужасно разгневаться.

Ну и тут я решила, что сейчас самое время немножко подумать. И думала я довольно долго, а потом сказала Дороти, что, как мне кажется, настоящую бриллиантовую диадему мне следует положить в сейф, а в том ювелирном магазине, где есть подделки под названием «paste», купить поддельную. И тогда я могла бы оставить подделку лежащей как попало, чтобы Луи с Роббером могли увидеть, как я беспечна, чтобы это могло бы их воодушевить. Ну а когда мы отправимся куда-нибудь с Роббером и Луи, я могла бы положить диадему в сумочку и взять ее с собой, так что Луи с Роббером могли бы чувствовать, что бриллиантовая диадема находится совсем рядом.

А потом мы с Дороти могли бы уговорить их пойти по магазинам и там заставить их потратить много денег, но всякий раз, когда они впадали бы в уныние, я могла бы открывать сумочку, чтобы позволить им взглянуть на бриллиантовую диадему, чтобы они опять воодушевились и продолжали бы сорить деньгами. В конце концов, я могла бы даже позволить им украсть эту диадему, потому что они и вправду очаровательные джентльмены и мне и в самом деле хотелось бы им помочь. Ну, то есть я хочу сказать, что было бы забавно, если бы они украли диадему для леди Фрэнсис Бикман, и она заплатила бы им очень много денег, и только потом бы обнаружила, что это не бриллианты, a «paste».