Уильям Теккерей - Кольцо и роза, или История принца Обалду и принца Перекориля Страница 13

Королева проявила просто удивительное знание национальной истории и отечественного дворянства.

— Семейство де Спаржи, наверное, за нас, — рассуждала она. — Их всегда привечали при отцовском дворе. А вот Артишоки, те всегда поворачиваются к восходящему солнцу! Весь род Кислокапустиц, конечно, нам предан: король Кавальфор очень их жаловал.

Так Розальба перебрала все дворянство и знать Понтии, — вот сколь полезными оказались сведения, приобретенные ею в изгнании!

Старый маркиз де Шпинат объявил, что готов за них всех поручиться: страна изнывает под властью Заграбастала и жаждет возвращения законной династии; и хотя был уже поздний час, маркиз послал своих детей, знавших в лесу все тропинки, позвать кое-кого из дворян; когда же в дом воротился его старший сын, — он чистил лошадь и задавал ей корм, — маркиз велел ему натянуть сапоги, сесть в седло и скакать туда-то и туда-то, к тем-то и тем-то.

Когда юноша узнал, кого он привез в своей повозке, он тоже укал на колени, поставил себе на голову ножку со величества и тоже оросил пол слезами. Он влюбился в нее без памяти, как всякий, кто теперь ее видел, например, юные лорды Бартоломео и Убальдо, которые то и дело из ревности принимались лупить друг друга по макушке; а также все понтийские пэры, что сохранили верность Кавальфорам и по сигналу маркиза де Шпинат уже начали стекаться с запада и с востока. Это были все больше такие старички, что ее величеству не пришло в голову заподозрить их в глупой страсти, и она и ведать не ведала, как жестоко их ранит ее красота, пока один слепой лорд. тоже ей преданный, не открыл ей всей правды; с той поры она носила на лице вуаль, чтобы ненароком не вскружить кому-нибудь голову. Она тайно разъезжала по замкам своих приверженцев, а те, в свою очередь, навещали друг друга, сходились на сходки, сочиняли воззвания и протесты, делили между собой лучшие должности в государстве и решали, кого из противников надо будет казнить, когда королева возвратит себе отцовский престол. Так что примерно через год они были готовы двинуться на врага.

Сказать по правде, партия Верных состояла почти из одних стариков и инвалидов; они разгуливали по стране, размахивая флагами и ржавыми мечами и выкрикивали: «Боже, храни королеву!»;[8] и, поскольку Заграбастал был в то время в каком-то набеге, им сначала никто не мешал. Народ, конечно, восторженно приветствовал королеву при встрече, однако в иное время был куда хладнокровней, ибо многие еще помнили, что налогов при Кавальфоре брали ничуть не меньше, чем сейчас.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,

в которой королева Розальба попадает в замок графа Окаяна Удалого

Ее величество королева Розальба щедро раздавала своим приверженцам титулы маркизов, графов, баронов и награждала их Орденом Тыквы — больше-то ей давать было нечего. Они составили ее придворный круг, нарядили ее в платье из бумажного бархата, на голову ей надели корону из золотой бумаги, а сами все спорили о должностях в государстве, о чинах, титулах и правах, ну так спорили — прямо страх! Еще и месяца не прошло, а бедная королева была уже по горло сыта своей властью и порою, быть может, сожалела даже, что она больше не служанка. Впрочем, как говорится, положение обязывает, и королеве пришлось исполнять свой долг.

Вам уже известно, как случилось, что войска узурпатора не выступили против армии Верных. Двигалась эта армия с быстротой, доступной ее подагрическим командирам, и на каждого солдата в ней приходилось по два офицера. Так наконец она достигла земель одного могущественного феодала, который пока еще не примкнул к королеве, но Верные надеялись на пего, так как он всегда был не в ладах с Заграбасталом.

Когда они подошли к воротам его парка, он послал сказать, что просит ее величество быть его гостьей. Он был очень силен в ратном деле, звали его граф Окаян, и шлем у него был до того тяжелый, что его носили за ним два крепких арапчонка.

Он преклонил колена перед королевой и сказал:

— Сударыня и госпожа! У понтийской знати в обычае выказывать все знаки почтения коронованным особам, кто бы они ни были. В лучах вашей славы и мы ярче светим. А посему Окаян Удалой преклоняет колена перед первой дамой в государстве.

На это Розальба ответила:

— Вы бесконечно добры, граф Окаян Удалой. — Но в сердце ее закрался страх: так хмуро глядел на нее этот коленопреклоненный человек с торчащими усами.

— Первый князь империи, сударыня, приветствует свою повелительницу, продолжал он. — Мой род, право, не хуже вашего. Я свободен, сударыня, я предлагаю вам руку, и сердце, я мой рыцарский меч! Три мои жены спят под сводами фамильного склепа. Последняя угасла лишь год назад, и душа моя жаждет новой подруги! Удостойте меня согласием, и я клятвенно обещаю вам принести на свадебный пир голову короля Заграбастала, глаза и нос его сына принца Обалду, уши и правую руку узурпатора Пафлагонии; и тогда обеими этими странами будете править вы, то есть МЫ! Соглашайтесь! Окаян не привык слышать «нет». Да я и не жду подобного ответа: последствия его были бы страшны! Ужасающие убийства, разорение всей страны, беспощадная тирания, невиданные пытки, бедствия, подати для всего населения — вот что может породить гнев Окаяна! Но я читаю согласие в ясных очах моей королевы, их блеск наполняет мою душу восторгом!

— О, сэр!.. — пролепетала Розальба, в страхе вырывая у него свою руку. — Вы очень добры, ваше сиятельство, но сердце мое, к сожалению, уже отдано юноше по имени принц… Перекориль, и только ему буду я женой.

Тут Окаян впал в неописуемую ярость. Он вскочил на ноги, заскрежетал зубами, так что из уст его вырвалось пламя, а вместе с ним поток столь громких, сильных и недостойных выражений, что я не решаюсь их повторить.

— Р-р-р-раз так!.. Сто чертей! Окаян Удалой услыхал «нет»! О, месть моя будет беспримерна! Вы первая зальетесь слезами, сударыня! — И, как мячики подкидывая ногами арапчат, оп ринулся вон, а впереди него летели усы.

Тайный совет ее величества пришел в ужас, и, как позже выяснилось, не зря, когда увидел, что из дому выскочил разъяренный Окаян, подбрасывая ногами бедных арапчат. Упавшие духом бунтари двинулись прочь от ворот парка, но спустя полчаса этот предерзкий беззаконник с кучкой своих приспешников настиг их и принялся крушить направо и налево, — их били, колотили, дубасили, громили, наконец самою королеву взяли в полон, остальных же ее Верных отогнали бог весть куда.

Бедняжка Розальба! Ее победитель Окаян даже не пожелал взглянуть на нее.

— Пригоните фургон, — приказал он конюхам, — засадите в него эту чертовку и свезите его величеству королю Заграбасталу, да смотрите поклонитесь ему от меня.

Вместе с прекрасной пленницей Окаян послал Заграбасталу письмо, полное раболепных клятв и притворной лести, из которого тому надлежало понять, что этот подлый обманщик денно и нощно молит бога о здравии монарха и всей его августейшей семьи. Дальше Окаян обещал верой и правдой послужить трону и просил всегда помнить, что он — его надежный и преданный защитник.

Но король Заграбастал был стреляный воробей, такого на мякине не проведешь, и мы еще услышим, как этот деспот обошелся со своим строптивым вассалом. Где же слыхано, чтобы такие пройдохи хоть сколько-нибудь допряли друг другу!

А нашу бедную королеву, как Марджори Доу, бросили на солому в темном фургоне и повезли в дальний путь до самого замка короля Заграбастала, который вернутся уже восвояси, разбив всех своих недругов, — большинство из них поубивал, а иных, побогаче, захватил в плен, надеясь пыткой вырвать у них признание, где спрятаны их деньги.

Их вопли и стенания доносились до темницы, в которую заточили Розальбу. О, это была ужасная темница: она кишела мышами, простыми и летучими, жабами, крысами, лягушками, клопами, блохами, москитами, змеями и прочими мерзкими тварями. В ней царил полный мрак, иначе тюремщики увидели бы Розальбу и влюбились в нее, что, кстати, и случилось с совой, жившей под кровлей башни, и еще с кошкой, — ведь кошки, как известно, видят в темноте, — эта глаз не сводила с Розальбы и не шла к своей хозяйке, жене тюремного надзирателя. Обитавшие в темнице жабы приползли и целовали ножки Розальбы, а гадюки обвились вокруг ее шеи и рук и вообще не думали ее жалить, так прелестна была бедняжка даже в несчастье.