Евгений Шестаков - Номерные сказки Страница 13

— Повелеваю!.. — государь встал и поднял руку. Все замерли.

Бояре оттопырыли уши, воины широко раскрыли глаза, духовенство принюхалось.

— Постоку поскоку страна у нас выдалась невеликая, то сослать преступника некуда, — сказал царь и нахмурился. — Но поскоку постоку ужесточение наказания есть веление времени... — государь свел брови воедино и нахмурился до предела. Все застыли. Шут посмотрел в царев профиль и мысленно ахнул. Степень непреклонности на лике его величества полностью совпала с таковой же на медалях и монетах. Это не предвещало ничего хорошего, а предвещало только плохое и в очень крупных размерах.

— Повелеваю. Отныне преступивший всякий да будет наказан одинаково за любые деяния против совести и закона. Единым наказанием для всех будет теперь смертная казнь!

Высокое собрание оторопело, покрылось потом, похолодело и вздрогнуло. Поевши, государь не раздобрился обычным порядком, а вдруг поддал такого парку, что дышать стало трудно. Судебная реформа давно уже просилась на свет, но никто не мог представить ее в столь кровожадном виде.

— Это как же... Таперича, что-ли, ежли перышко с гуся оборвал — на плаху идтить? — пискнул кто-то из чернильных вождей.

— Почему же сразу на плаху? — немедленно отвечал государь. — Зачем же вот так буквально слово-то в слово... Шире надо мыслить, бояре. Как там римляны говорили? Суров закон, но и я не дурак. Вот. Помню. Зачем же сразу на плаху? Сначала на дыбу. Потом на кол. А потом уж на плаху. От тогда-то порядки у нас сами собой заведутся. А перышки не с гусей чужих надо драть, а в лавке за собственную копеечку покупать. Так что вот вам закон, и дайте мне его соблюдение. И чтоб у меня преступники на свободе не шлялись! Ловить повсеместно безо всякого отдыху, складировать до суда на конюшне. Мне к завтрему черную мантию и парик. И молоточек. И пенсне протереть, использовать буду. Все. Все свободны.

Бояре, которым не дали обдумать и высказать, удалились недовольные и надутые. Бодрые во всякую погоду воины ушли такими же, как и пришли. Духовенство исчезло неслышно и из-за популярной в своей среде привычки кадить дымом почти невидимо. Дождавшись, пока опустеет полянка возле конюшни, шут плюхнулся на траву рядом с государем и глянул ему в глаза.

— Ну, маху немного дал... Увлекся, — сразу же признался царь. — Хотел, вишь, как строже, а вышло страшнее некуда. И глазки ты свои в меня не вперяй, при себе содержи. Сам вижу, что перебрал. Однако слово-то — не воробей... Чего делать-то будем? Ась?

Корона и колпак с бубенцами совещались долго и тихо. Затем по очереди кивнули и пошли во дворец. А на дальней околице государства уже вовсю шли аресты, поимки и задержания. На центральную площадь приволокли незнамо откуда плаху, и неродовитый одинокий энтузиаст до поздней ночи точил рядом с ней огромный, ржавый, тупой, дурацкого вида, древний, но все же очень и очень стальной топор...

...Позавтракав на скорую руку (картошечка, салатик, там, баранинка, сальце, хренок, хлебушек, яички, блинцы, маслице, поросеночек, курочка, яблочко, супчик, вареньице, кофеек, луковка и шоколадная лошадь), его величество отправился на конюшню.

— Вот, государь! Самые презренные из рабов твоих тебе салютуют! На колени, злыдни! — царя приветствовали две людские оравы.

Одна, поменьше, всячески понукала и покрикивала, демонстрируя служебное рвение. Другая, числом поболе и лицом попроще, боязливо повиновалась.

— Бандиты, стало быть? — вопросил государь, с интересом оглядывая задержанных.

— Ирод на Ироде, твое величество! — подтвердил не очень-то родовитый, но весьма ретивый боярин. — Кого ни потрогай — сплошь имущества крадуны, властей хулители да страмцы моральные. А еще вон та баба, так та самое себя подстрекала на супружью измену. А энтот вон сиволапый во все чужое одет и со спичками возле амбара пойман. А у энтого вон его морда такая страшная, что с ней на людях появляться уже само по себе преступление. А вот эти семеро...

— Довольно, — прервал его государь. — Сам вижу, что не ангелы собрались. А ведите-ка их, господа судьи честные, на Злобное место. Там и рассудим.

— Куды? То есть... как бы не понял... Куды? — удивился боярин.

— Куды... Родную историю, гляжу, стали подзабывать, — царь поднял очи горе и уставился вдаль. — Али запамятовал, боярин, как прапрапрапра... и так далее... дедушка твой на этом самом месте эта... с драконами воевал? Как победил их к едрене фене и в колодец с размаху бросил? И что многих других злодеев издревле туда же бросали? Легенда-то вон, она же зря-то гласить не будет. Два тебе, боярин, за историю и географию. А ну-ка, пошли за мной!

Скорым шагом государь направился куда-то за огород, и за ним в спешке последовали бояре, а за ними подталкиваемые стражниками лиходеи. Спустя минуту ходьбы его величество свернул влево, затем вправо, затем наискосок через поле, затем отразился от двух каких-то бортов в самую середину заросшего лопухом пустыря и возле какой-то гнилой постройки остановился.

— Вот! — перст его величества указал вертикально вниз. — Вот оно, соотечественники, исторически значимое трижды проклятое памятное место былых коллизий. Точка в точку на этом, значица, месте в одна тысяча, там, было дело, понимаешь, году... Короче, битва была. Прямо здесь. Они ему огонь из ноздрей пущали и когтями сопротивлялись... Вот. А он их, в силе-то уступая, хитростью по одному превзошел. Да. И, ввиду численного преимущества, далеко не сразу, а постепенно к вечеру палицей успокоил. Ну. Как легенда гласит, с той самой поры и поныне сидят в этом колодце кинутые туда драконы и от тоски смертной воют. И прохожим людям правду вещают. Ага. А с ими вкупе и победитель их, который, победу однозначную празднуя, по хмельному делу слегка оступился и к им туда за компанию улетел. Вот этому нас учит история. Нда. С ими там тоже правду вещает. Это помните. Короче, всех, кто сегодня виновен выйдет, в кладезь сию с размаху и покидаем. Лады?

Дождавшись, пока выразит согласие последний боярин, государь сел на краешек замшелого колодезного сруба и поманил к себе первого из отловленных. Тот подошел в сопровождении своего обвинителя.

— Голоси, муж честной, — велел государь.

— Так что, величество, по карманам, змей, шарил! — доложил обвинитель поставленным в думе изрядным басом. — Как я мимо-то днесь иду, а он, упырюга, себя по карманам шарит.

— Себя? — переспросил государь.

— Именно. Да так ловко, злобуин, пальцы-то свои распустил, так он бойко-то карманишки свои обшнырял, что и сумления в том нет — на себе, ворюга, тренировался, перед выходом на работу. Метнуть его первого — и дело с концом. Приказывай, государь.

— Так-так... Крал, значица... — размыслил царь. — Ну а, к примеру...

— А сам-то?!! Сам-то?!! Сам-то?!! Сам-то?!!

Дикий рев из колодца был столь внезапен и громогласен, что многие из присутствующих восприяли коленями твердь, а наименее сильные духом оросили портки. Один царь, нога на ногу, ни тени на лике, взор ясный, приставил к уху ладонь:

— Как-как?

В глубине колодца что-то звякнуло, и далекий голос коротко изложил:

— Сам-то, боярин, ден десять тому, с царского стола золотую перечницу перед уходом в сапог и две вилки стыдно сказать куда. Опа!

Лицо государя потемнело. Гневные вопросы были в упор.

— Тако ли, боярин? Справедливо ли оракул толкует?

Ошеломленный боярин, держась за грудь, стоял нем.

— И еще тапки женины носит из экономии. А свои в сундуке лежат. А она тем путем простужается и болезни имеет. А также на именинах архимандрита за спиной его священства над его священством смеялся и позы дерзкие принимал, — сообщил колодец. Потом там зевнули и добавили. — Хрен парчовый...

Государь встал и прошелся. Государь остановился и выкинул руку влево. Государь повелел:

— Оба! Сюда! Виновны! Стоять и прощаться с жизнью! Эй, кто там! Другого давай веди!

На подрагивающих ногах подошли обвинитель и обвиняемый. С боярином испуг сделал тик, с его сермяжной жертвой случился лицевой паралич.

— Так... это... он... сей... — залепетал обвинитель, тыча в крестьянина.

— Бабы говорят — помыться спокойно нельзя, — донеслось из колодца. — Как, говорят, разденутся — так он со своими моргалами тут как тут. Из кустов на них дышит и неприличным образом суетится. А в церкви грошик опустит, а два подымет. А клячу свою архимандриту как юную каурую кобылу продал, хотя вовсе это старый жеребец пегий, ежели поскрести. А на ярмонке, пьянствуя, три больших государственных секрета шинкарю пропил. Вонь усатая...

Государь от гнева заслонил дланью очи. Государь, не в силах сказать, махнул ручкой. Государь справился с собой и подозвал следующих.

Неродовитый, но весьма активный боярин, ловко перебирая коленями, приблизился столь скорым образом, что собственные его вопли едва поспевали за ним.

— Диавольскому наущению поддался я, надежа! Не вели казнить, вели возместить! Обе иконы сей час же архимандриту обратно где взял покладу! Он старенький, не заметит! А хулительные в твой адрес слова не по трезвому состоянию говорил, а по пьяной лавочке каркал, за что нет мне прощения, но на оное уповаю! А мешок с гвоздями сей же месяц в казну верну, и досточки верну, и кирпич, и участок! А корона твоя никак с помойным ведром не схожа, и за те слова козий я самец криворогий, ишак горбатый и сапогом топтанный шкура собачий! Не вели кидать, вели речь держать! И в заядлом плутовстве своем гад я шипящий и нахал бессовестный, но за батюшку-царя голову без звуку отдам, а равно хам, невежа и в дому своем деспот, но за царя-надежу умильного вот кишки мои и вот она вострая сабля, и ишо чтоб я сдох и ни единым вяком не пикнул, но ради славы отечества и царя превеликого мудрого всеблагого праведного со многия умы во лбу и крепкия силы в руце чего хошь моментом на плаху складу, а ишо блудун я подъюбочный и вертлявый побочный сын хвостатой твари дрожащей, но за житие государево и родины покойные дни с радостию моей усекновению предадусь, ибо...