Анатолий Крым - Украинская каб(б)ала Страница 13

Глава вторая

28

28 февраля 2014 года

Сегодня весьма знаменательный для меня день. Семен Львович, с которым мы со вчерашнего вечера перешли на дружеское «ты», сообщил, что завтра поведет меня на прогулку. Боже мой, ведь я тыщу лет не видел древнюю столицу Руси-матушки, уж и позабыл, как выглядят улочки древнего Киева, хотя, если судить по виду из окна, потомки порядком изгадили прелестные пейзажи каменными монстрами наподобие моей нынешней обители. Но довольно о мрачном! Завтра! Завтра! Как я мечтаю завалиться в кровать и уснуть, дабы подогнать время! Однако Сема затеял примерку вещей, поскольку на дворе все-таки стоит зима. Надо сказать, что Семочка хотя и жид (Последнее слово зачеркнуто, вписано «иудей». Примечание редактора.), но абсолютно не похож на представителей своей нации, которые так и норовят содрать с ближнего последние портки. Он презентовал мне приличный полушубок, теплое белье, оставив себе суконное пальтецо и прохудившиеся ботинки. Зато с шапками вышел смех и грех. У моего хозяина в гардеробе оказалось всего три головных убора: негодное для зимы кепи, теплая ушанка из какого-то зверя (по запаху собака, что ли?) да мерлушковая папаха, точь-точь как на карточке, что я подарил назойливой курве Дороховой. Семка великодушно согласился надеть мерлушку, а мне уступил рыжую собаку. Когда он надел мерлушку, я расхохотался, так как старый жид (Слово «жид» зачеркнуто, вставлено слово «приятель». Примечание редактора.) стал похож на меня. Поглядевшись в зеркало, он сказал, что для нашей схожести ему не хватает усов и что он скорее похож на какого-то Хрущева (не знаю, кто сей господин). Рыжая собака весьма забавно смотрелась на моей голове.

После концерта с примерянием одежд мы перешли на кухню, которая нынче служит киевским обывателям столовой и местом для бесед (о чем мне несколько дней назад сообщил мой любезнейший хозяин), и приступили к трапезе. Конечно, стряпуха из Семочки неважная, да он и сам сокрушается отсутствию кулинарного таланта, хотя не каждая кобыла из мелкоместных сварила бы наше национальное блюдо, а именно борщ. Спасает положение добрый шмат сала, с которым любая пища полезет в глотку, а само сало непременно присутствует в холодном шкафу даже у иудеев. Видать, мы их здорово перевоспитали, хотя благодарности от них не дождешься. Как водится, перед салом и цыбулькой мы хряпнули по чарке горилки (ни в жисть москалям не сварить такую горилку, как мы варим!) и стали трапезничать.

На мой вопрос, с какого места предполагается осмотр Киева, Семочка ответил, что пойдем к университету, добавив, что таковой носит мое имя. Я оторопел и даже отодвинул тарелку. «Как же так? – воскликнул я. – Ведь я там не учился, ни разу не бывал, и вдруг моим именем? Коль хотели непременно украсить сей храм науки чьим-то именем, так стоило освятить именем профессора или ученого, прославившего сие заведение. Уверен, что таких нашлось бы немало». Но Семен сказал, чтобы я закрыл рот и ничему не удивлялся, так как моим именем, то есть Шевченко Тараса Григорьевича, в Украине названо решительно все. Я похолодел от ужаса и, преодолевая страх, шепотом спросил: «И бордели?» Хозяин мой рассмеялся и успокоил, сказав, что бордели пока никак не назвали, так как они работают без лицензий и государство их не замечает. Я перекрестился от облегчения, но обедать уже не мог, то и дело забрасывая собеседника вопросами: «А что еще? А еще?» Из его ответов я понял, что он не шутил, сообщая, что названо решительно все, даже не имеющее ко мне никакого отношения. Театры, пароходы, подземные станции, автобусы, больницы, школы, фермы, города, газеты, общества и прочая, прочая. Все это меня невероятно расстроило, так как заставило засомневаться в христианской сути города, с которого крестилась вся Русь-матушка. Конечно, заслуги перед Украйной у меня, пожалуй, есть, но чтоб строгать из меня икону? Помилуйте, господа! Сперва замордуют, а потом тащат в святые!

Все же Семен Львович заставил меня закончить трапезу, потребовав, чтобы я не подпрыгивал на табурете и перестал вращать зенками. Если удивляться всему, что происходит в Украине, сказал он, то впору купить билет в дом для умалишенных и остаток дней провести в окружении несчастных Буонапартов и Калигул.

Вторую рюмку Семочка заменил успокоительным лекарством, выразив сожаление, что не может дать мне какой-нибудь наркотик, дабы я не так остро воспринимал украинскую действительность. Потом он все же сжалился и, поставив передо мной сковородку с жареной картошкой, налил вторую рюмку, грустно сказав: «Лехаим[9], Тарас Григорьевич! Будь здоров, удивительный ты наш!» Что он хотел этим сказать, мне решительно непонятно, но слова были произнесены таким теплым и дружеским тоном, что я невольно прослезился, пообещав выпить третью рюмку за его здоровье, несмотря на явную глупость пить за здравие нехристя.

Тем временем мой наставник провел исторический экскурс, сообщив, что один из моих памятников стоит на том самом месте, где ранее находился памятник Николашке. И аккурат перед университетом имени моей персоны. Скрипя зубами, я промямлил, что оно, в принципе, верно, ибо киевский университет был основан по высочайшему указу, да и любил царственный фельдфебель бывать в Киеве. А что его сковырнули, так поделом, хотя могли меня и не водружать на старый постамент.

Вторую половину дня я намеревался посвятить чтению ненавистного Вруневского и наконец осилить пятьсот страниц исследования, в котором он подробно растолковал мое восьмистрочное стихотворение, однако, прежде чем раскрыть толстенный фолиант с золотым тиснением, я прилег на кровать и предался размышлениям.

Итак, завтра я впервые выйду к своему народу. Быть может, мне удастся поговорить с киевлянами, послушать их и понять, изменилась ли человеческая натура за полтора столетия. Каков он сегодня, мой земляк? Что изменила в нем вольность, приобретенная Украйной? Избавила ли от вечной подозрительности, общественной лени, желания перекладывать важные решения на старосту, а главное – исчезло ли в моих собратьях чувство холуйства решительно перед всем, что существует в мире? Последнее наверняка должно исчезнуть, ведь, как сообщил Семен Львович, уже нет панов, нет крепостного права и украинцы сами заправляют на своей земле. Так что же щемит сердце и смущает душу? И отчего, сообщая все это, так хитро улыбался старый жид? (Слово «жид» зачеркнуто, вместо него вписано слово «хозяин». Примечание редактора.)

29

2 марта 2014 г.

Довожу до Вашего сведения, что вчера, то есть 1 марта, я, старший наряда патрульно-постовой службы прапорщик Задавысвичка Т. Т., и сержант Дурдела Н. Б. патрулировали закрепленную за нами территорию, а именно сквер имени Т. Г. Шевченко напротив Университета имени аналогичной персоны. В 11.25 мы обнаружили у памятника гражданина, похожего на сам памятник, как внешним видом, так и чертами лица. Гражданин расшвыривал корзины с цветами, а также венки, которые накануне возложили кандидаты на премию имени опять-таки Шевченка. На наш вопрос о причинах безобразия гражданин, похожий на памятник, ответил, что монумент поставлен ему, поэтому он имеет полное право читать на ленточках, кто и зачем притащил сюда цветы. Потом он стал грубо выражаться и критиковать памятник, уверяя, что он вовсе не такой мрачный дядька, каким его изобразили ваятели. Сержант Дурдела, обладающий острым нюхом, обнаружил, что от нарушителя исходит запах горячительного типа «Горилки особлывой» торговой марки «Хортица», о чем незамедлительно доложил мне по всей форме. Я принял решение проверить у подозреваемого документы. На мое требование предъявить паспорт гражданин заявил, что таковой у него имелся сто пятьдесят лет назад, но был изъят в полицейском околотке при каневском уездном градоначальнике, а затем пропал в канцелярии киевского генерал-губернатора. Имея огромный стаж беспорочной службы в виде двух знаков отличия и одной медали, я немедленно раскусил, что преступник, похожий на памятник горячо любимому поэту, находится в состоянии белой горячки. С целью исключения возможных травм, которые случаются при падении выпивших лиц на ледяной тротуар в зимний период, я предложил ему пройти в ближайшее отделение милиции для выяснения личности, а также места регистрации. Вместо добровольного согласия подозреваемый потребовал, чтобы я обратился к нему на государственной «мове», то есть по-украински, чем и выдал свое националистическое нутро и принадлежность к экстремистской партии. Не желая идти на поводу у провокатора, мы, то есть я и сержант Дурдела Н. Б., путем настойчивых физических упражнений доставили его в ближайшее отделение милиции, где и состоялась дружеская беседа на предмет выяснения личности подозреваемого.