Денис Цепов - Держите ножки крестиком, или Русские байки английского акушера Страница 15

«УЖОС, НАХ!» — эхом отозвались его слова…

Контрацепция по-ирландски, или Как напугать королевского морского пехотинца

Каждый взрослый мальчик знает, что контрацепция — «дело сугубо женское». Далее чем презерватив как средство самообороны мужская храбрость обычно не распространяется. «Дорогая, ты не забыла выпить гормональную таблеточку?» «Любимая, ты спираль не потеряла третьего дня на аэробике?» «Единственная, тебе маточные трубы не жмут? А давай тебе их перевяжем? Ну или поставим на них танталовые клипсы?» «Нет… ну что ты… операция лапароскопии совершенно безопасна, риск того, что хирурги сделают дырку в аорте, всего лишь один на сто тысяч… нет, ты не зазвенишь в аэропорту Хитроу… и к тебе не будут прилипать другие металлические предметы…»

Предложение же перевязать семенные канатики у нас, у нормальных пацанов, вызывает страх, ужас и панику. Консультировал я как-то одну рыжую ирландскую пару по поводу послеродовой контрацепции.

Она — учительница, а он — королевский морской пехотинец с квадратным подбородком и кулаками размером с голову младенца и, одновременно, нежный, любящий муж, принимающий чуткое участие в обсуждении методов планирования семьи. Сидим, обсуждаем все методы по порядку, сначала за презервативы, потом за «Ясмин», потом за «Мирену» и так далее.

— Доктор, мы бы хотели что-нибудь негормональное и перманентное… у нас это третий ребенок, поэтому, скорее всего, мы больше детей не хотим, правда, Кэрол?

— Правда, Нил.

Таким образом, дошли до перманентных методов. Так вот, говорю, помимо женской стерилизации есть еще мужская стерилизация, когда перевязываются семенные канатики… Смотрю, Нил бледнеет, заметно теряет интерес к происходящему и бубнит что-то себе под нос. Кэрол же, наоборот, внимательно слушает и активно кивает. Заканчиваю свой рассказ про мужскую стерилизацию и вопросительно смотрю на супругов в ожидании их выбора.

— Нил, что ты думаешь по поводу мужской стерилизации?

— Кэрол! Разве ты не помнишь, как изменился наш кот после того, как ему отрезали яйца? Он потерял интерес не только к кошкам! Он умер от ожирения, Кэрол! Я не дам себе отрезать яйца! Даже из-за любви к тебе, Кэрол! Я профессиональный военный!

— Нил, но ты же не яйцами воюешь! — Кэрол поняла, в чем именно заблуждается ее супруг, но по ирландской народной традиции продолжала издеваться над несчастным мужем.

— Кэрол! Я не дам отрезать себе гребаные яйца! Если ты так хочешь, отрежь себе сиськи, а яйца мои не трогай! Все! Разговор закончен! Фак! Заманили-таки!

Нил вскакивает и, густо покраснев, марширует из кабинета вон, прежде чем я успеваю открыть рот с целью разъяснить ему, что яйца ему никто отрубать не собирается.

У Кэрол от смеха на глазах выступили слезы…

— Доктор, я думаю, спираль будет вполне подходящим методом, не правда ли?

— Да, Кэрол, мы можем поставить ее вам во вторник. Пожалуйста, объясните Нилу, что его яички вне опасности…

— Да, конечно… он же военный… яйца ему еще понадобятся.

Забавная математика, или Контрацептивы по блату

Мой приятель и сосед — Константин Папандопулос — преуспевающий адвокат греческой наружности. Разъезжает он на новеньком «порше», а по субботам приводит к себе домой дам веселого нрава и сногсшибательной внешности для совместного увеселения и любовных кувырков. Как и у большинства греков, которых я знаю, в нем удивительным образом сочетаются скрупулезное отношение к деньгам и невероятная щедрость, граничащая с безумием. Стучится как-то воскресным утром ко мне Папандопулос весь в помаде и с выражением крайней тревоги на лице. Выслушав краткую справку о том, как я люблю просыпаться в восемь утра по воскресеньям, он изложил мне в деталях свою финансово-половую проблему.

Тем злополучным субботним вечером Папандопулос нечаянно повстречал в баре «Пятый этаж», в том, что в Харви Никольсе, на Найтсбридж, барышню ослепительной красоты и сразу после того, как между ними возникла страсть, привел ее к себе домой «послушать джаз». Следует заметить, что мы с женой давно уже перестали обращать внимание на ритмичные постукивания кровати Папандопулоса в стену нашей спальни по субботам. Так, разве что иногда крикнешь в сердцах: «По голове себе хером постучи, грека-через-реку!» — да и только…

Так вот, в ту субботнюю ночь стучали особенно резонансно, и у Папандопулоса слетел презерватив. Ни Папандопулос, ни дама его сердца не планировали ни материнства, ни отцовства в ту ночь, поэтому решили приобрести средства экстренной контрацепции.

В Англии «Левонел», то самое средство от зачатия, продается в любой аптеке, по двадцать пять фунтов за пачку, однако если покупать его по рецепту врача, то стоит он всего шесть пятьдесят. Так вот, взъерошенный Папандопулос пришел ко мне за рецептом в надежде сэкономить. Получив необходимый рецепт, Папандопулос умчался в аптеку и через двадцать минут вернулся с пачкой «Левонела» и… бутылкой шампанского «Моэт Шандон» (розничная цена двадцать пять фунтов) мне, в качестве магарыча. Кто понимает: шампанское «Моэт» с утра в воскресенье — это самый писк и отдохновение души. Сидим с женой в постели, пьем «Шандон» и думаем, как классно сэкономил Папандопулос на контрацептивах. Ведь недаром говорят старожилы: «Слетел гондон — неси „Шандон“!»

Как я сдавал нормальную физиологию, или Крах Авиценны

Мой друг Максим Максимыч Лось — большой оригинал. Как человек с высокоразвитым интеллектом, сочетающимся с веселым нравом и детской непосредственностью, он был мне всегда интересен. Максим Максимыч имел особенность увлекаться и в своем увлечении каждый раз был готов достичь самой сути, иначе говоря — дна, ну или вершины, смотря с какой стороны посмотреть. Если, например, планировался велосипедно-туристический заезд вокруг Гренадерского моста[29]Максим Максимыч ночами сидел за швейной машинкой, пошивая себе модный велосипедный костюм с тысячью карманов для разных мелочей, включая отсеки для зубочистки, батареек для плеера и даже потайной карман для порнографических открыток. Все эти приготовления, конечно же, заканчивались разработкой оригинальной эмблемы велопробега, которую он тщательно вырисовывал с изрядной долей фантазии и таланта.

Если Максим Максимыч задумывал блядки, то это всегда было событием всеинститутской значимости. Самые красивые девушки института боролись за право поучаствовать в посиделках в комнате триста двенадцать общежития номер два. Счастливым участницам были гарантированы песни под гитару, искрометные шутки, разговоры «за жизнь» и романтическая любовь, если повезет и не нажремся. За четыре дня до экзамена застанный врасплох Максим Максимыч однажды умудрился поднять «с нуля» полный курс нервных болезней с нейрохирургией и, сдав экзамен на отлично, снабдить все общежитие учебными материалами по предмету в количестве тысячи листов, как бы ненароком напечатанных им на печатной машинке во время подготовки к экзамену в промежутках между пьянками.

Печатная машинка Максим Максимыча — тема для отдельного разговора. Старожилы свидетельствуют, что машинка досталась ему после отступления немецкой армии во время прорыва блокады Ленинграда. То есть сначала его деду, потом отцу и в конечном итоге самому Максим Максимычу. Прослужив в армии два года шифровальщиком, Максим Максимыч мог печатать на машинке всеми одиннадцатью пальцами, одновременно уплетая яблочный пирог и параллельно закусывая рюмку водки соленым огурцом (будучи увлекающимся человеком, Максим Максимыч любил выпить) и при этом ненавязчиво кокетничая с одной из девушек изумительной красоты, которые зачем-то постоянно водились в его комнате.

В тот злополучный вечер, возвращаясь с тайного заседания студенческого научного общества по гинекологии, Максим Максимыч, проходя по мосту через Карповку, испытал пошатновение, вызванное неровной походкой и силами гравитации, и совершенно случайно обронил свой любимый китайский плеер в реку. Придя в общежитие, он излил мне душу. По этому поводу была куплена литровая бутылка импортной водки «Мак-Кормик», по некоторым данным настоянной на мексиканских человекоядных тараканах, и беляш. Количество выпитого в тот вечер было пропорционально горю Максим Максимыча в связи с утерянным плеером, в котором, кстати, находилась редкая запись бубнения доцента-старожила Инны Тимофеевны Рябцевой о синдроме поликистозных яичников, записанная Максим Максимычем на юбилейной лекции по гинекологии в аудитории номер семь в рамках подготовки к экзамену на четвертом курсе. Будучи верным другом и соратником Максим Максимыча, я не мог позволить ему нажраться в одиночку.

Вечер «снятия нервного напряжения» проходил по стандартным канонам. Непрерывные шутки и прибаутки, а также прекрасный баритоноподобный вокал Максим Максимыча привлекли в комнату дюжину восторженных поклонниц. Так называемую «аудиторию». В присутствии «аудитории» наши с Максим Максимычем хвосты распушались подобно павлиньим, и во время песнопений под гитару мне даже изредка удавалось попадать в ноты. Старожилы общежития номер два, описывая наш совместный с Максим Максимычем вокал, употребляют такие речевые обороты, как «рев бизонов на случке», «нарушение Женевской конвенции», «последняя гастроль» и «позвоните в милицию». Даже смутное осознание того, что завтра нам предстоял сложнейший экзамен по нормальной физиологии, не могло пробудить в нас здравый смысл. Дальнейшее развитие событий на той трагической вечеринке я припоминаю смутно. Помню только, что на каком-то этапе мне понравилась одна аспирантка с прической а-ля Ума Турман и ярчайшими напомаженными губами, и я мысленно пообещал себе завоевать ее сердце.