Андрей Норкин - Армейские байки. Как я отдавал Священный долг в Советской армии Страница 15

Не стоит и сомневаться, что мне довелось близко познакомиться с этими милыми созданиями. Началось с того, что на тренировке по управлению огнем командир разведдивизиона полковник Сафонов нашел странного паука, большого и блестящего.

– Какой интересный паучок! – озадаченно пробормотал Сафонов, шевеля своими густыми усами. Он явно впервые в жизни столкнулся с живой фалангой. Маленький Дьяконов, выглянувший из-под сафроновского локтя, пошевелил уже своими усами и уверенно заявил:

– Интересный, интересный! За попку укусит, так интересно будет, что лучше не бывает!

Какая-то степная жительница

Надо сказать, что начальник штаба был абсолютно прав, как и в большинстве других случаев. Кусались фаланги ужасно больно. Смертельной опасности, конечно, они не представляли, но поднималась температура, начинался озноб, а место укуса распухало и очень, очень сильно болело. Короче говоря, лучше с ними было не встречаться, хотя избежать подобного практически не получалось. Как-то ночью, когда я стоял в наряде, мне за шиворот свалились сразу две фаланги! Одна спереди, другая сзади. Они были еще маленькими, и я так быстро их выкинул, что даже не успел как следует испугаться… Тем временем мои более смелые сослуживцы объявили фалангам настоящую войну. Выяснилось, что из этих пауков получались очень оригинальные сувениры. Пойманную фалангу умертвляли каким-нибудь аккуратным способом: как правило, заливали какой-нибудь жидкостью. После того, как паук прекращал бороться за жизнь, его обильно поливали эпоксидной смолой и давали высохнуть.

Фаланга

Потом начинался самый сложный этап обработки: бархатным надфилем и мелкой шкуркой все потеки смолы снимались. Особенно аккуратно нужно было обращаться с лапками фаланги, очень длинными и очень тонкими. В итоге паук превращался в маленькую скульптурку, которую можно было, например, поставить на книжную полку или снабдить цепочкой и носить как брелок. Впрочем, в этом случае лапки быстро отламывались…

«Однажды к нам в палатку зашел начальник штаба. И что-то они со старшим лейтенантом Дмитриенко не поделили, и тогда он сказал: «Дмитриенко, не нуди! Ты и так мне по ночам в кошмарах снишься! И Норкин последнее время тоже, почему-то!.. 15.08.1987 г.»

Евгений Петрович Дьяконов, мой командир штаба, был очень интересным персонажем. Его главными отличительными чертами являлись оптимизм, энтузиазм и внутренняя энергетика. Подполковника Дьяконова невозможно было застать без движения. Думаю, он даже спал, постоянно размахивая руками и ногами. Именно на первых моих Караязах наши с ним отношения стали быстро крепнуть. Поскольку майор Ларцев остался в Кутаиси, как исполняющий обязанности начальника штаба полка, с Дьяконовым я теперь общался каждый день. Общение это ничем не походило на формализованные армейские правила «начальник – подчиненный». Не знаю, чем я ему приглянулся, а он мне – чувством юмора, отсутствием заносчивости, открытостью и готовностью помочь. Единственным из всех моих офицеров-сослуживцев, кто познакомил меня со своей семьей, оказался именно Евгений Петрович. Его жена списывалась с моей мамой, обмениваясь рецептами: из Москвы шли письма с разъяснениями как правильно использовать молочную смесь «Малютка» при изготовлении конфет «Трюфель», а из Кутаиси в Москву отправлялись точные пропорции ингредиентов настоящих хачапури. Периодически я приходил к Дьяконовым в гости, пил чай, играл с их маленькими дочками и смотрел видеозапись свадьбы кого-то из их родственников, проживавших в Израиле.

Общение начальника штаба с личным составом всегда превращалось в маленький спектакль. Однажды, когда наш командир взвода пребывал в уже упоминавшемся состоянии повышенной нервной активности, он решил привлечь Дьяконова к воспитательному процессу. После завершения учений рядовым и сержантам предоставили возможность съездить домой в отпуск. Из нашего взвода домой ездил рядовой Менько, на которого старший лейтенант Фаридов за что-то обиделся. Взвод управления стоял на плацу и слушал нотации командира. Внезапно из кустов появился начальник штаба.

– Смирно! – скомандовал Фаридов.

– Вольно! – эхом отозвался Дьяконов и подошел поближе, вопросительно глядя и на старшего лейтенанта, и на нас.

– Вот, товарищ полковник, совсем потеряли нюх! Забурели совсем! – начал жаловаться наш командир. – Один пиль и пепель!

– Взвод, в чем дело? – заинтересовавшись, спросил Евгений Петрович.

Мы, разумеется, молчали. Тем более что и сами не очень представляли, в чем заключалась наша провинность.

– Рядовой Менько вернулся из отпуска и привез алкогольные напитки! – неожиданно заявил Фаридов. Неожиданно, потому что это было истинной правдой.

Дьяконов сделал суровую гримасу.

– Взвод, вы охуели? – не повышая голоса, спросил он. – Вы что, привозите из дома алкоголь? Вы больше не хотите в отпуска? Значит, с сегодняшнего дня все отпуска и увольнительные отменяются, взвод заступает в бессрочный наряд!

Он развернулся и пошел к штабу. Старший лейтенант Фаридов, видимо, сообразив, что бессрочный наряд означает определенные неудобства и для него лично, быстро сменил тактику.

– Товарищ полковник! Прошу прощения, это была шутка! Не все так ужасно, просто немного развинтились.

Начальник штаба вернулся обратно и с тем же выражением лица и той же интонацией спросил:

– Взвод, вы охуели? Вы что, не привозите из дома алкоголь? Вы больше не хотите в отпуска? Значит, с сегодняшнего дня все отпуска и увольнительные отменяются, взвод заступает в бессрочный наряд.

И ушел. Старший лейтенант Фаридов немного помолчал, потом выругался и дал команду разойтись. Как показали дальнейшие события, начальник штаба тоже решил пошутить.

А рядовой Менько действительно привез из дома спиртное. Такие весточки с родины в полку ценились особенно высоко. Грузинское алкогольное изобилие приводило к тому, что военнослужащие-славяне начинали тосковать по родной продукции. Вино, коньяк и чача уже не лезли в луженые солдатские глотки, и организм начинал усиленно требовать водки или самогонки. Рядовой Менько как раз и должен был заполнить этот пробел.

Его официальное прозвище было Иван Иванович. Фамилию свою он сам произносил то ли через «э», то ли через «ы», на западноукраинский манер, так что повторить это не представлялось возможным. Он и говорил так, что его мало кто понимал: быстро, проглатывая буквы и целые слова, с ужасающим акцентом, да еще и постоянно прыская со смеху. Так, он мог ворваться ко мне в кабинет с криком: «Андрей, я тебя зошит забув!» «Зошит» по-украински, это – тетрадь. Но поскольку я этого слова не знал, я никак не мог понять, что именно он у меня забыл, а он никак не мог объяснить. В конце концов он залез в шкаф, достал оттуда тетрадь и радостно закричал, что вот такой зошит он где-то тут и оставил. Еще от него я запомнил слово «гумка», с таким глухим «г». Оно означало «резинка», «ластик». Иван Иванович отличался удивительной бытовой неустроенностью. Он постоянно терял вещи, причем не только маленькие «гумки», но и, например, куда большие по размерам части обмундирования. Однажды на зимних командно-штабных учениях в Ахалцихе он ухитрился посеять портянки. Ахалцихе располагался к югу от Кутаиси, но располагался гораздо выше, и зимой там было по-настоящему холодно. Как Иван Иванович сумел не отморозить ноги, одному Богу известно. В другой раз, перед тем самым отпуском, он обнаружил, что не может найти брюки от парадной формы. Поскольку ехать домой в обычной форме было недопустимо, рядовой Менько одолжил парадные брюки у одного из сослуживцев, Витьки Хорьковского, по прозвищу Хорек. Вернувшись в полк, он живописно рассказал нам о грандиозном эротическом приключении, которое ему довелось пережить в поезде. Как и любой молодой солдат, Иван Иванович страдал от перманентного спермотоксикоза, усугубленного категорическим неприятием – с эстетической точки зрения – местных представительниц прекрасного пола. Грузинских девушек рядовой Менько называл не иначе, как «грифы». Или «грыфы», в его исполнении.

Иван Иванович – в белом

Со слов Ивана Ивановича, вместе с ним в поезде ехала девушка такой неземной красоты, что он не удержался, и, пребывая на верхней полке, выплеснул столь долго копившиеся запасы семенной жидкости прямо в штаны. Хорек, как владелец парадных брюк, однако, восторгов Ивана Ивановича не разделил, и сначала заставил его раза три их перестирывать, а потом пошел к армянам на склад обмундирования и поменял их на новые.

Из отпуска рядовой Менько привез нам невообразимую самогонку, изготовленную из кормовой свеклы. «Бурачиха», как он говорил, представляла собой жидкость пронзительно-голубого цвета и отчетливо напоминала медный купорос. Запах у нее был тоже – соответствующий. Тем не менее странный цвет и ужасающая вонь напитка никак не могли помешать изголодавшимся по алкогольной экзотике сослуживцам употребить его по назначению.