Андрей Кивинов - Место перемен Страница 15

– А ну встал и вышел отсюда! – жестко приказал клоуну, подойдя и нависнув над спонсором черной тучей.

Это был самый настоящий спонсор, не подставной, и споры с ним грозили большими осложнениями, вплоть до летального исхода. Человек солидный, авторитетный, родом из девяностых (тут Плетнев угадал), на хамство отвечающий адекватно. Ибо никуда братва из девяностых не испарилась. Она просто поменяла цвет и форму.

Телохранитель отреагировал мгновенно, но тут же получил по-милицейски строгий приказ:

– Стоять!

Для верности Плетнев выбросил вперед руку, будто предъявил удостоверение. Бодигард выдал привычную реакцию – как обычно при задержании. Сопротивления не оказывать. Себе дороже. Больно вид у оппонента убедительный. Так не сыграешь. Сейчас еще мордой в пол положит и маски-шоу влетят. А по почкам получать просто так никому не хочется.

– Кто это? – растерянно поинтересовался у Васнецова спонсор.

Хорошо, если актер ненормальный. Шизофреников среди творческих достаточно. С психами лучше не спорить – себе дороже. Они, когда приступ начинается, невероятно сильными становятся. А если не псих? Если в разработку взяли? Накопали что-то. Есть ведь темы без срока давности. Всякое бывает. Нет, здесь аккуратно нужно.

– Я – режиссер! – воскликнул Плетнев императорским тоном, вращая горящими в гневе глазами. Подскочил к столу и схватил спонсора за шиворот: – А тебе, пеликан, если еще раз сюда сунешься – клюв оторву! И своим бакланам то же самое передай!

Охранник все же попытался вступиться за шефа, но Плетнев отпихнул его левой рукой и потащил спонсора к дверям.

– Юра, это не те! Отпусти! – Кричала перепуганная Лера. Уж она-то отлично представляла себе возможные последствия инцидента, в первую очередь для невинного Васнецова и театра.

Но не внял упрямый пациент:

– Чтобы завтра же все ей вернул! И компьютер, и вещи! Иначе сам почку продашь!

Меценат, с одной стороны, огорчился – что, блин, за театр? Режиссер в запой ушел, у актера, вполне возможно, белая горячка! Вместо того чтобы работать, они здесь только бухать и могут, причем на его попечительские деньги! Да пошли они в болото! Никаких больше вложений! Найдет куда вкладывать! Но, с другой стороны, обрадовался – не о прошлых грехах речь.

В коридоре попечитель, бесцеремонно выставленный Плетневым, суетливым движением пригладил волосы, одернул задравшийся пиджак и бросил на охранника уничижительный взгляд. Чтобы тот понял – за оплошность будут бить рублем. Насыплют в мешок мелочи-лудяги и по почкам, по почкам… Нужно же соображать, где в стороне постоять, а где и на защиту бросаться. Но высказать ничего не успел – его нагнал белый, как переваренная лапша, Васнецов:

– Игорь Михайлович, подождите! Это ошибка! Я все сейчас объясню. Он просто крайне творческий человек!

Попечитель и сам был крайне творческим человеком. В девяностых креативил так, что не успевали патроны подносить. Сейчас, конечно, облагородился, легализовался.

– Я расторгаю наш договор. Завтра пришлю юриста, – жестко оповестил он, не сбавляя шага и даже не повернув головы в сторону проштрафившегося директора.

– Давайте дождемся премьеры! – молил директор на грани апоплексического удара. – Игорь Михайлович, пожалуйста! Он извинится. Игорь Михайлович, хотите, я перед вами на колени встану? Мы с ним вместе встанем!

– В церкви вставайте, а я не икона!

Спонсор скрылся в «гелендвагене», демонстративно громко захлопнув за собой дверь. Васнецову осталось только устремить горестный взгляд вслед отъезжающему немецкому внедорожнику с патриотической гравировкой на заднем стекле «На Берлин».

Лера тоже осознавала весь ужас положения. Долечилась. Теперь этот меценат копейки театру не даст, а дядя Сережа в депрессию уйдет – есть у него склонность. И все из-за ее науки! Надо, конечно, побежать и извиниться, но встречаться с дядей прямо сейчас – все равно что кинуться навстречу камнепаду.

Она поспешила удалиться, подхватив под руку все еще разъяренного больного. Повела в зрительный зал, где не настигнет праведный гнев дяди-директора. При посторонних «анкл Серж» агнец.

Погруженный в темноту пустой зрительный зал и актеры на сцене подействовали на Плетнева умиротворяюще и вызвали футбольные ассоциации. Матч без зрителей, санкции. Ага! Про футбол он помнит! Прогресс! Кажется, наши чемпионы мира. Мелочь, а приятно. Или это в хоккее? Надо будет уточнить.

Творящееся на сцене вызывало недоумение – вроде Лера говорила про пьесу девятнадцатого века, а там стул, на котором деваха в джинсах, и рядом мужик в малиновом пиджаке с электрическим утюгом в руке. Девка лениво корчится и вяло вопит, а мужик уныло стоит, поигрывая шнуром. Может, это другая пьеса?

Плетнев перебил жену, монотонно нудившую в ухо про то, что спонсоров бить запрещено.

– А это они что репетируют?

– «Преступление и наказание». Вон Лужин, а в джинсах Дуня. Ты что, не узнаешь?

Произнесенные имена ничего Плетневу не говорили. Говорили малиновый пиджак, джинсы и современный утюг. Бред.

Внезапно Дуня вскочила со стула и бросилась на авансцену с радостным криком:

– Юрий Иванович! Здравствуйте! Наконец-то вы вернулись!

Немногочисленная компания, расположившаяся в первых рядах, обернулась, как по команде, и принялась нестройным хором приветствовать режиссера и выражать пожелания здоровья.

– Не отвлекайтесь, продолжайте, – смущенно предложил Плетнев после ответного приветствия, – я посмотрю отсюда.

Вместе с Лерой он устроился в середине зала у прохода и впился взглядом в происходящее на сцене. А поглядеть было на что!

Репетировали сцену – Лужин ищет у Дуни свои деньги. Со стороны сцена больше походила на криминальные разборки, где браток Лужин пытает потерпевшую Дуню при помощи утюга.

Барышня в джинсах канючила, извиваясь на стуле:

– Сударь, прекратите, не надо, я ничего не знаю! Вы не имеете права!

Получалось фальшиво.

Лужин в ответ потрясал перед лицом девушки электроприбором и неубедительно обещал серьезные проблемы, словно начинающий коллектор.

Плетнев вдруг почувствовал, что вся эта вакханалия его интригует. Раздражает только неестественная игра актеров. А антураж ничего. Все нравится: особая атмосфера зрительного зала, волшебство освещенной сцены, запах пыльного занавеса, бархат и скрип кресел. Такое ощущение, что все это ему очень хорошо знакомо. Как будто всегда здесь сидел и никуда не уходил. Память потерял? Ну и ладно, что ж поделать, не умирать же теперь из-за этого. Надо будет перечитать «Преступление и наказание».

– Лера, – он наклонился к уху жены и зашептал: – Ты говорила, даже потеряв память, люди продолжают жить? На автомате.

– Да, – так же тихо ответила жена, – это называется ретроградной амнезией.

– Вот… И у меня, значит, она, ретроградная…

События на сцене развивались стремительно. Едва Лужин, не внимая мольбам Дуни, приблизил утюг к самому ее лицу, из-за кулис вышел полицейский. Не какой-то там городовой царских времен, а реальный современный полицейский. В форме с капитанскими погонами. Плетнев сначала решил, что капитан пожаловал по его душу — спонсор настучать успел.

На сцене – молодцы, актеры, – на визит постороннего не отреагировали, Лужин вертел утюгом и взывал к Дуне:

– Барышня, извольте показать карманы…

Капитан, не торопясь, приблизился к Дуне с Лужиным, доставая из брючного кармана удостоверение.

– Разрешите представиться, следователь уголовного розыска, – с пафосом объявил он в зал, – извольте объяснить, что здесь происходит?

– Ничего. Белье гладим, – Лужин поспешно убрал за спину утюг.

Плетневу бы обрадоваться, что не по его душу капитан, а он вскочил и возмущенно закричал, обращаясь к актерам:

– Да что это за хрень?!

– Юра, тихо, сядь! – Лера изо всех сил тянула его за рукав. – Я же тебе говорила – это современная трактовка…

– Какая еще, к чертовой матери, трактовка?..

На сцене прекратили играть и уставились на «режиссера». Лерка, конечно, хорошая девчонка, своя – по врачебной линии, когда может, всегда помогает, – и они согласились ей подыграть, но никто не договаривался, что псих командовать будет. Труппу от работы отвлекать. Репетиция, между прочим, процесс творческий, сбивать нельзя. Хоть и проходит без худрука.

Плетнев пытался разжать крепко впившиеся в локоть пальцы. Хотел даже выругаться матерно, но увидел огромные, полные ужаса глаза жены и сдержался. Бережно погладил по руке, и пальцы сами собой разжались.

– Лерочка, посиди, я сейчас…

Через несколько секунд он уже стоял на сцене. Пригляделся и в актере, игравшем полицейского, признал Гену, приходившего к нему в больницу с апельсинами.

– Геннадий, ты вообще понял, что сейчас сказал?

– Я точно по тексту, – пояснил Гена психу, не зная, как реагировать. Или спорить с больным, или послать на всем известное буквосочетание. Остальные тоже не могли определиться с линией поведения. Молча наблюдали.