Пелам Вудхаус - Фамильная честь Вустеров. Держим удар, Дживс! Тысяча благодарностей, Дживс! Страница 15

— Оутс, вы осел. Ну разве есть хоть одна собака в мире, которая пропустит полицейского на велосипеде? Так уж собаки устроены. И потом я уверена: вы сами виноваты. Наверняка дразнили Бартоломью, словом, спровоцировали нападение, и я этого так не оставлю, до палаты лордов дойду, зарубите себе на носу. А этого джентльмена я прошу выступить в роли свидетеля. — Она повернулась ко мне и только тут заметила, что я не просто джентльмен, а старый друг. — А, Берти, привет.

— Привет, Стиффи.

— Вы когда здесь появились?

— Недавно.

— Видели, что произошло?

— Еще бы. Я, можно сказать, наблюдал весь бой на ринге из первого ряда партера.

— В таком случае ждите повестки с вызовом в суд.

— Рад услужить вам.

Полицейский тем временем произвел осмотр, занес его данные в блокнот и принялся вслух подводить итоги:

— На правой коленке ссадина. Разбит левый локоть. Оцарапан нос. Одежда испачкана в глине, придется отдавать в чистку. К тому же сильнейший шок. Очень скоро, мисс, вы предстанете перед судом.

Он сел на велосипед и поехал прочь, а Бартоломью так яростно рванулся за ним вслед, что Стиффи едва удержала в руках трость. Она проводила полицейского откровенно кровожадным взглядом, явно жалея, что под рукой нет булыжника. Потом вернулась ко мне, и я сразу же приступил к делу:

— Стиффи, я, конечно, страшно рад вас видеть, вы, конечно, потрясающе выглядите, но не будем задерживаться на светских реверансах. Скажите, у вас находится маленький блокнот в кожаном коричневом переплете, который Гасси Финк-Ноттл выронил вчера из кармана возле конюшен?

Она молчала, поглощенная своими собственными мыслями — явно о только что отбывшем Оутсе. Я повторил вопрос, и она вышла из транса.

— Блокнот?

— Да, маленький такой, в коричневом кожаном переплете.

— В нем еще полно оскорбительного зубоскальства?

— Именно!

— Да, он у меня.

Я издал ликующий вопль и вскинул руки к небесам. Скотч-терьер Бартоломью неприязненно покосился на меня и проворчал что-то по-шотландски, однако я не удостоил его вниманием. Пусть хоть целая свора скотч-терьеров скалит на меня зубы и рычит — им не омрачить этот счастливый миг.

— Слава Богу, гора с плеч!

— А что, блокнот принадлежит Гасси Финк-Ноттлу?

— Ему.

— Как, неужели эти великолепные портреты Родерика Спода и дядюшки Уоткина написал Гасси? Никогда не думала, что у него такой талант.

— Никто не думал. Это очень интересная история. Вот послушайте…

— Только я не понимаю, зачем тратить время на Спода и дядюшку Уоткина, когда на свете существует Оутс, его сам Бог велит осмеивать. Жуткий тип, доводит меня до умопомрачения. Красуется вечно на своем дурацком велосипеде, сам же на неприятности нарывается, а как только нарвался — все, видите ли, кругом виноваты. Спрашивается, почему он не дает проходу несчастному Бартоломью? Все до единой собаки в деревне норовят вцепиться ему в брюки, пусть не отпирается.

— Стиффи, где блокнот? — спросил я, возвращая ее к нашим баранам.

— Бог с ним, с блокнотом. Меня больше интересует Юстас Оутс. Как вы думаете, он в самом деле подаст на меня в суд?

Я сказал, что да, подаст, именно такое впечатление у меня сложилось, если читать между строк, фигурально говоря, и Стиффи сделала moue,[10] кажется, так это называется… или не так?… словом, надула губки и нахмурилась.

— Я тоже думаю, что он всерьез. Юстас Оутс — форменный людоед, точнее про него не скажешь. Рыщет по округе и выискивает, кого бы сожрать. Что ж, значит, дядюшке Уоткину прибавится работы.

— О чем вы?

— Он будет рассматривать иск против меня.

— Он что же, продолжает работать, хоть и ушел в отставку? — спросил я, вспомнив с легким беспокойством разговор, который состоялся между экс-судьей и Родериком Сподом в гостиной, где была выставлена коллекция старинного серебра.

— Он ушел в отставку только с Бошер-стрит. Если человек родился на свет с судейской жилкой, ее ничем не вытравишь. Сейчас он у нас добровольный мировой судья. Проводит в библиотеке что-то вроде заседаний Звездной палаты. Туда-то меня и вызывают. Чем бы я ни занималась — гуляю ли, ухаживаю за цветами, сижу у себя в комнате и с увлечением читаю книгу, — дворецкий меня всюду отыщет и сообщит, что я приглашаюсь в библиотеку. А там восседает за столом с важным видом дядюшка Уоткин, и Оутс тут как тут — готовится давать показания.

Я представил себе картину. Н-да, приятного мало. Не позавидуешь девушке, у которой в доме такое творится.

— И каждый раз одно и то же. Он надевает свою черную судейскую шапочку и объявляет, что на меня налагается штраф. Говори я, не говори — он никогда не слушает. По-моему, он не знает самых азов судопроизводства.

— К такому же выводу пришел и я, когда он меня судил.

— И ведь что самое гнусное: ему в точности известно, сколько я получаю на карманные расходы, и он всегда может высчитать, на какую именно сумму ограбить меня. В этом году два раза оставлял меня без гроша, и все по наущению этого подонка Оутса: за превышение скорости в населенном пункте и за то, что Бартоломью слегка, ну просто почти совсем незаметно куснул его за ногу.

Я повздыхал сочувственно, однако мне не терпелось вернуть разговор к блокноту. Увы, барышни не в состоянии долго удерживать внимание на действительно важных предметах.

— Оутс так бесновался, можно было подумать, Бартоломью выгрыз у него фунт мяса. Сейчас он тоже рвет и мечет. Я больше не в силах терпеть это полицейское преследование. Можно подумать, мы живем в России. Берти, надеюсь, вы тоже ненавидите полицейских?

Я не готов идти столь далеко в своем отношении к этой превосходной в целом категории людей.

— Пожалуй, но, так сказать, не en masse,[11] надеюсь, вы меня понимаете. Они все разные, как и представители других слоев общества. Есть спокойные и добродушные индивиды, у кого-то этих качеств не хватает. Я знаю очень достойных полицейских. С тем, что дежурит возле «Трутней», мы просто приятели. Что касается этого Оутса, мне трудно судить, я ведь его почти не знаю.

— Можете поверить мне на слово: редкостный негодяй. И этот негодяй будет жестоко наказан. Помните, я не так давно обедала у вас? Вы еще рассказывали о том, как пытались сорвать каску с полицейского на Лестер-сквер.

— Да, тогда-то я и познакомился с вашим дядюшкой. Именно этот инцидент свел нас.

— В тот день ваш рассказ не произвел на меня особого впечатления, но на днях он мне вдруг вспомнился, и я подумала: «Поистине из уст младенцев и грудных детей!» Я так давно искала способ отомстить Оутсу, и вот пожалуйста — вы мне его подсказали.

Я вздрогнул. В значении ее слов нельзя было ошибиться.

— Неужели вы решились украсть его каску?

— Ну что вы, конечно, нет.

— Очень мудро с вашей стороны.

— Я отлично понимаю: это должен сделать мужчина. И потому попросила Гарольда. Он, святая душа, постоянно твердит, что готов ради меня на все.

Обычно на лице у Стиффи задумчивое, мечтательное выражение, кажется, что мысли ее витают в высоких и прекрасных далях. Упаси вас Боже поверить этому лицедейству. Она не узнает прекрасную, возвышенную мысль, даже если ей подать ее на вертеле под соусом «тартар». Как и Дживс, она редко улыбается, но сейчас на ее лице сияла экстатическая — проверю потом это слово у Дживса — улыбка, а глаза ярко горели.

— Ах, он такой необыкновенный, удивительный, — пропела она. — Знаете, мы с ним помолвлены.

— В самом деле?

— Да, только никому ни слова. Это великая тайна. Дядя Уоткин ничего не должен знать, пока мы его не умаслим.

— А кто такой этот ваш Гарольд?

— Наш деревенский священник. — И она обратилась к Бартоломью: — Правда ведь, наш прекрасный, добрый священник украдет для твоей мамочки каску у этого противного, злого полицейского и твоя ненаглядная мамочка станет самой счастливой женщиной на свете?

И так далее в том же духе, но меня от сюсюканья тошнит. А вот представления этой юной преступницы о нравственности — если только слово «нравственность» здесь вообще уместно — привели меня в полное смятение. Знаете, чем больше я провожу времени с женщинами, тем крепче убеждаюсь: необходим закон. Нужно что-то делать, иначе здание общества рухнет до основания, а мы будем только хлопать ушами, как ослы.

— Священник? — повторил я. — Господь с вами, Стиффи, не станете же вы просить священника похитить у полицейского каску.

— Не стану? А почему?

— Очень странная просьба. Из-за вас беднягу могут лишить сана.

— Что, лишить сана?

— Так наказывают духовных лиц, которые совершают неподобающие поступки. И, несомненно, именно так закончится для праведного Гарольда позорная авантюра, на которую вы его подбиваете.