И. Судникова - Занятные истории Страница 15

– Сколько сегодня, генерал, вы потеряли лошадей? – кто-то спросил у Скобелева.

– Всего только две, – отвечал храбрый воин. – Не знаю, право, за что турки так беспощадно преследуют моих лошадей: кажется, они им ничего худого не сделали…

Зная хорошо натуру русского человека, Скобелев понимал, что усталому солдату, после боя, горячая пища будет лучшею наградою за понесенные труды и лишения. И вот, за своими полками он постоянно возил ротные котлы. «Нельзя прочий обоз брать, но чтобы котлы были взяты».

Под Ловчей, в русско-турецкую войну, при штурме турецких позиций, когда утомленные солдаты остановились, говоря ему:

– Моченьки нету от усталости, ваше превосходительство!

Скобелев кричал им:

– Благодетели! Каша будет; вечером кашей накормлю. Возьмите еще и эту турецкую батарею!

И солдаты, смеясь от души, напрягали последние силы и брали неприятельское укрепление.

М.М. Сперанский

(1772–1839)

[18]

Когда Михаил Михайлович был в Перми, в качестве опального, случилось, что в Светлое Христово Воскресенье ни один из тамошних священников не посетил его со святым крестом.

Уже перед самою вечернею одному священнику пришло на мысль зайти к знаменитому изгнаннику.

Входит он в квартиру Сперанского, отворяются двери, и перед служителем алтаря является в полной форме, с двумя звездами на груди, сам хозяин.

После пения пасхальных стихов Михаил Михайлович просит благословить пасхальную трапезу.

Священник, уже разговевшийся, извиняется, что теперь уже поздно, что он спешит к вечерне.

– Ах, батюшка, – сказал Сперанский, – я еще не разговлялся, ожидая к себе животворящий крест Христов. С детства не привык я разговляться в нынешний великий праздник, пока не благословит иерей Божий, и вот от самой литургии все ждал, не раздеваясь, прибытия вашего, батюшка. Теперь, к радости моей, посетил меня Воскресший Спаситель в лице вашем, и я иду с вами в церковь.

А.В. Суворов

(1729–1800)

Величайший русский полководец Александр Васильевич Суворов – князь Италийский, граф Рымникский и Священной Римской империи, генералиссимус русской армии и генерал-фельдмаршал австрийской, – приехал в Петербург больным, умирающим, из Италии весною 1800 года, хотел видеть государя, но не имел сил ехать во дворец и просил, чтобы император удостоил его посещением.

Император вместо себя послал графа Кутайсова.

Суворов лежал в постели, когда посланный вошел в красном мальтийском мундире, с голубою лентою через плечо.

– Кто вы, сударь? – спросил у него Суворов.

– Граф Кутайсов.

– Граф Кутайсов? Кутайсов? Не слыхал. Есть граф Панин, граф Воронцов, граф Строганов, а о графе Кутайсове я не слыхал… Да что вы такое по службе?

– Обер-шталмейстер.

– А прежде кем были?

– Обер-егермейстером.

– А прежде?

Кутайсов запнулся.

– Да говорите же.

– Камердинером.

– То есть, вы чесали и брили своего господина.

– То… Точно так-с.

– Прошка, ступай сюда, мерзавец! – закричал Суворов своему знаменитому камердинеру. – Вот, посмотри на этого господина в красном кафтане с голубою лентою. Он был такой же холоп, фершал, как и ты!.. А теперь вот видишь, куда залетел! И к Суворову его посылают. А ты, скотина, вечно пьян, и толку из тебя не будет. Возьми с него пример, и ты будешь большим барином.

В итальянскую войну, в Вене, в присутствии Суворова, был собран военный совет, и все приглашенные на него генералы должны были привезти, каждый свой собственный, план кампании.

Великий полководец выжидал скромно своей очереди, держа в руках сверток.

Когда, наконец, попросили его показать его план, он раскинул на столе лист белой бумаги и больше ничего!

Все присутствующие, недоумевая, поглядывали друг на друга, а князь, с веселой улыбкой, сказал:

– Если бы моя шляпа знала мои планы, то и ее я бы давно сжег.

Но, однако, какою бессмертною славою покрыл себя и русское войско Суворов в этой самой Италии, когда он взял 25 крепостей и 80 000 пленных.

Видно, план Суворова действительно был хорош.

«Хотите ли меня знать? Я вам себя раскрою: меня хвалили цари, любили воины, друзья мне удивлялись, ненавистники меня поносили, придворные надо мною смеялись. Я шутками говорил правду, подобно Балакиреву, который был при Петре Первом и благодетельствовал России. Я пел петухом, пробуждал сонливых, угомонял буйных врагов отечества. Если бы я был Цезарь, то старался бы иметь всю благородную гордость души его, но всегда чуждался бы его пороков», – говорил Суворов.

Одного иностранного офицера, присланного от адмирала Ушакова с известием о взятии Корфу, Суворов спросил:

– Здоров ли друг мой Федор Федорович?

Немец никак не мог понять, о ком спрашивают; ему шепнули, что об Ушакове; он, как будто очнувшись, сказал:

– Ах да, господин адмирал фон Ушакофф здоров.

– Возьми себе свое фон, раздавай, кому хочешь, а победителя турецкого флота на Черном море, потрясшего Дарданеллы и покорившего Корфу, называй Федор Федорович Ушаков! – вскричал Суворов с гневом.

Помощником Суворова при построении крепостей в Финляндии был инженер генерал-майор Прево-де-Люмиан. А известно, что Суворов, если любил кого, то непременно называл по имени и отчеству. Так и этот иностранец получил от Суворова наименование Ивана Ивановича, хотя ни он сам и никто из его предков имени Иоанн не имели; но это прозвище так приросло к генералу Прево-де-Люмиану, что он до самой кончины своей всем известен был и иначе не назывался как Иваном Ивановичем.

Один офицер, впрочем, достойный, нажил нескромностью своей много врагов в армии. Однажды Суворов призвал его к себе в кабинет и изъявил ему сердечное сожаление, что тот имеет одного коварного злодея, который ему много и сильно вредит. Офицер начал спрашивать: не господин ли N? – Нет, отвечал Суворов. – А может быть, граф NN? – Суворов опять отвечал отрицательно.

Наконец, как бы опасаясь, чтобы никто не подслушал, Суворов, заперев дверь на ключ, попросил тихонько:

– Высунь язык, – и когда офицер это исполнил, таинственно сказал:

– Вот твой главный враг.

В разговоре о военной музыке один генерал заметил, что надлежало бы уменьшить число музыкантов и умножить ими ряды солдат.

«Нет, – отвечал Суворов, – музыка нужна и полезна, и надобно, чтобы она была самая громкая. Она веселит сердце воина, равняет его шаг; по ней мы танцуем и на самом сражении. Старик с большею бодростью бросается на смерть, молокосос, стирая со рта молоко маменьки, бежит за ним. Музыка удваивает, утраивает армию. С крестом в руке священника, с развернутыми знаменами и с громогласною музыкою взял я Измаил!»

Один генерал, ведя кампанию, беспрестанно ссылался на газеты: оценка в них такая-то, последние новости такие-то и так далее. Суворов на это заметил:

– Жалок тот полководец, который по газетам ведет войну. Есть многие вещи, которые знать ему надобно и о которых там не печатают.

Находясь в Финляндии и заботясь о возобновлении укрепления на Шведской границе, Суворов спешил в Нейшлот, который в то время, по своему положению, почитался одною из важнейших пограничных крепостей во всей северной части русской Финляндии. Его ждали туда со дня на день. Наконец, однажды явился курьер с известием, что граф уже выехал из Фридрихсгама, где была его главная квартира, и завтра будет в Нейшлоте.

Настало давно ожидаемое утро. День был весенний, светлый и теплый. С рассветом в городе начались приготовления к приему дорогого гостя. Небольшой деревянный домик, в котором помещались Нейшлотские присутственные места, был убран цветными коврами и флагами. На пристани перед крепостью стоял большой десятивесельный катер, покрытый красным сукном. В зале городского дома собрались бургомистр, комендант крепости, офицеры, чиновники и почетные жители. Улица была заполнена народом. Все посматривали на михельскую дорогу, куда отправлен был верховой, с приказанием немедленно дать знать, как только покажется граф. Суворова знали во всей старой Финляндии еще с 1773 года, когда он, по поручению императрицы, обозревал этот край. Нейшлотский бургомистр был в то время при какой-то депутации и видел его не один раз, а комендант крепости, подполковник М., служил прежде под начальством графа в каком-то походе. Прошло часа три в ожидании знаменитого гостя.

Между тем небольшая двухвесельная лодка подошла к пристани. В ней сидели два финна в простых крестьянских балахонах и широкополых шляпах, опущенных по обыкновению на самые глаза. Один усердно работал веслами, другой управлял рулем. Лодку не пустили на пристань, и она должна была подойти к берегу несколько подальше. Старик, сидевший у руля, вышел на берег и начал пробираться к городскому дому. В это время на другом конце улицы, у михельского въезда показался крестьянин на бойкой шведской лошади; он скакал во весь опор и махал рукою. Все пришло в движение. Бургомистр, комендант, депутаты вышли из зала и расположились поперек улицы с хлебом и солью. Все глаза обратились на михельскую дорогу в нетерпеливом ожидании. Старик с трудом пробрался между толпами к дверям городского дома.