Нина Абрамович - Записки филиппинки (сборник) Страница 15

Всех слов любимой народом песни я от страха вспомнить не могу. Но зато источаю положительную энергетику. Жить захочешь, не то источать будешь!

Зверюги в такт моему пению весело крутятся у меня под ногами, на скользкой мраморной плитке. Их лапы тоже разъезжаются, и псы как будто приплясывают. У ротвейлера коричневый копчик крутится пропеллером. У алабая обрубок хвоста едва заметно, но подвиливает.

Может, я так хорошо пою? А может, они вовсе и не злые ребята!

Адель показывает мне, как надо приводить в блеск дом. У нее в прачечной целый арсенал подручных средств. Швабры разных мастей, невиданные щетки, упаковки салфеток и шкаф флаконов с бытовой химией.

В доме, кстати, стойкий запах стирального порошка. И от самой хозяйки пахнет букетом из французских духов и «Ариэля».

Странные люди! Ратуют за здоровье, за чистоту дома, а загрязняют свой организм. Вместо кислорода дышат всякой дрянью. За здоровьем они приехали в горное ущелье!

Пока я изображаю из себя Золушку, хозяйка тоже не сидит сложа руки. Она буквально ходит за мной по пятам. Контролирует качество работы. Проверяет чистоту бумажной салфеткой.

Вижу, осталась довольна.

Да я и без контроля честно и добросовестно могу трудиться. Я украинка. Хоть и притворяюсь филиппинкой! Работящая и выносливая. Недаром фашисты нас эшелонами вывозили в Германию на работы.

И москвичи припахать любят.

Как я доползла к вечеру до своего гостевого домика, уж и не помню. Зато спала, как убитая. И никаких вредных мыслей! Особенно про Вовочку Черняева.

Я кормлю их мясом и форелью. Собак. Мясо – свежая говядина килограмма четыре. На двоих. Кромсаю мясо в летней кухне. Большим ножом. За десять минут целый тазик. Уже наловчилась. Насобачилась. Делаю все качественно. И не только потому, что хозяйка постоянно присутствует за моей спиной. Ведет видеонаблюдение. Сейчас придет. Проверять, какими кусками нарезано мясо. Если чуть больше по размеру, начнет выговаривать.

Говядина псам на завтрак. Форель, свежайшая, цвета маренго, по две штуки на нос. Это им на ужин. На обед – тазик сухого корма. Надо бы самой попробовать. Форель.

Мясо в больших черных мешках два раза в неделю привозит местный фермер. Два огромных морозильных шкафа до потолка забиты отборной говядиной для собак. Форель покупают на рыбном рынке. Кстати, в озерце у беседки живет живая форель по имени Фаина.

Псы терпеливо ждут, пока я раскладываю им еду по кормушкам. Кормушки – в вольере. Я все еще пою бравым голосом украинские песни, когда собаки рядом. От страха. Слова перевираю.

– «Нэсэ вода Галю – коромысло гнэться. А за нэю Йванко, мов барвинок, въеться…»

Алабай носит гордое имя Шерхан. Он заносчивый и неприступный. На длинных ногах. И белый, как полярный медведь. Морда вытянутая, как у трактора «Беларусь», зловещая. Глаза азиатские, хитрые.

В сравнении с ним ротвейлер Горд – простой жлобок. Он не отходит от меня, тычется носом мне в руки и начинает злобно рычать на Шерхана, когда тот пытается подойти ко мне близко. Ревнует. Этого мне еще не хватало!

Шерхан младше Гордика на шесть лет. Ему два года. У них тут своя дедовщина. В такие моменты я тышком-нышком улепетываю от греха подальше. За двери летней кухни.

Сварганила и себе супец. Из «собачьего» мяса. С луком, специями. Запах – на все ущелье! Ем. Смотрю предвыборную агитацию по плазме. Про Жириновского, жестоко обращающегося со своим ослом.

Где же Адель? Что-то долго ее нет?

Заходит Адель.

– Вы так быстро с мясом справляетесь! Я вас уже готова полюбить! Я восемь лет мясо крошила. Вы мне так помогаете! – приторно-ласково признается Адель, дотошно разглядывая размеры нарезанных мною кусков. И мне кажется, что из ее прозрачно-серых глаз вот-вот потекут слезы.

Ну, вот и настает мой звездный час! Завтра я им покажу класс! Украинский борщ – мой конек!

Но мой борщ, вершина моей кулинарии, которого я сварганила целую кастрюляку, так и остался нетронутым! Хозяевам он не понравился. Они любят жидкие щи. А в моем борще ложка стоит!

Мы наблюдаем друг за другом. Я за Аделью. Исподтишка. Адель за мной. Шпионит. С пультом. По плазме. Лежа в подушках на диванах зала-студии. Я передвигаюсь по поместью, и каждый мой шаг фиксируется видеонаблюдением.

Собаки сыты. Сидят во дворе, скучают. Падает снег.

Шерхан ловит пастью снежинки. Гордик тяжело направляется ко мне. Он тучный, закормлен и с трудом бегает.

Я кидаю им оранжевый мячик, найденный на подоконнике летней кухни. Хочу развеселить их. Шерхан бросается к мячу. Но Гордик рычит, становится в боевую стойку и прячет мяч в пасти.

Выходит на крыльцо Адель.

– Мария! Не надо давать им мяч! Ни в коем случае! Мы этого не делаем! Они привыкнут по газонам топтаться! Или начнут грызться, и их тогда только водой надо будет разнимать. В эти моменты вы им, смотрите, не попадитесь. Иначе они могут, не разобравшись, и разорвать. Мои знакомые все удивляются, как это у меня два кобеля вместе живут! Вот же, выдрессировала, – с гордостью говорит Адель.

Мячик я уже не бросаю собакам. Но мне их жалко. Они скучают, ничем не занятые. Никто с ними не играет. И хозяйка кричит на них, когда они начинают бегать по заснеженным газонам. Бесцельное существование. Только кормежка три раза в день.

Я не выдерживаю и, пока хозяева парятся в бане, бросаю каждому псу по палочке, взятой в дровнике. Псы не сразу понимают, что им надо делать. А потом носятся остервенело по двору, заливаясь счастливым лаем. Палочки раздроблены в пыль. И мне не надо заметать следы моего самоуправства.

Моя жалость к собакам вышла боком. Мой пример оказался заразителен. Гордик, более шаловливый, нежели Шерхан, стащил вязанку дров и уселся грызть их на заснеженной клумбе.

Адель увидела эту картину и вышла из дому с плеткой в руках. Она жестоко била Гордика и кричала на него. Он лежал на брюхе, поджав уши и обхватив лапами морду. А плетка мелькала в воздухе со свистом, беспощадно. Под Гордиком на белом снегу образовалась трусливая желтая лужица. И я, чувствуя себя виноватой, убегаю подальше, чтобы не видеть этой печальной сцены.

За сетчатым забором, позади дома, грохочет горная река. Чистая, каменистая. Я прижалась к сетке, глядя на воду и горы.

Скоро весна! Будет солнце! Сойдет снег с гор, и они станут зелеными. Можно будет купаться в этой реке. А в хозяйском озере у беседки растает лед и покажется наконец-то рыба Фаина.

Звонок на мобильный. Это моя подружка Мэрилин фон Брунненштрассе из Германии!

– Привет, Маруся! Как ты там, в творческой командировке? Роман начала? Мужа хозяйского соблазнила?

– Ни то, ни другое.

– Ты чего, работать туда поехала? Я бы на твоем месте…

Машка никак не уймется! Свою карьеру писательницы она начала с детских стишков. В Германии, в маленьком городке Кляйнштатте, уже вышли три ее книжки. Для детей.

Но ни денег, ни мировой славы Машка пока не добилась. Хотя была уверена, что ее детские стишки скоро переведут миллионными тиражами на все языки мира. И, может быть даже, издатели купят у нее авторские права! Пожизненно. Как у Андрея Куркова, известного везунчика!

Машка не унывала. Она бегала по школам и детским садам, договаривалась о встречах с сопливыми детишками, своими читателями, и их родителями. Она писала красочные объявления. Клеила их на столбах, в центре Кляйнштатта. Приглашала горожан на платные «лезунги» – чтения. За пять ойро! Однако на «лезунги» народ упорно не желал ходить.

– Наверное, все дело в моем имени! – решила Машка.

И придумала себе звучный псевдоним. Мэрилин фон Брунненштрассе. Частица «фон» – для пущей важности. Признак дворянского рода, владеющего богатыми и могучими княжествами или графствами. Типа, писательница вам не халям-балям! Не лаптем щи хлебает! А голубых кровей.

Хотя чваниться новоиспеченной дворянке было абсолютно нечем: ни земель, ни замков у Машки, эмигрировавшей в Германию из Казахстана, не было. Был дом на несколько семей, который Машкиной семье выделило государство в аренду. А рядом с домом – сиротливый старый колодец. «Бруннен» по-немецки.

Машка его и приватизировала. В своей новой фамилии.

И сейчас по немецкому Кляйнштатту разъезжает на велосипеде настоящая Мэрилин фон Брунненштрассе. Владелица, блин, колодца. В городке Машку все уже знают. От мала до велика. Улыбаются ей при встречах, когда она выписывает на велике за «бротхенами» с маком и повидлом. Но стишки так и не покупают, жадюги!

– Наверное, стихи для детей – это не совсем мое, – сделала как-то открытие Машка. – Может, мне на роман замахнуться?

– Ну, замахнись! Все может быть! Романы имеют коммерческую ценность.

– А про что роман-то лучше написать?

– Ну, лучше, наверное, про любовь! Самая благодарная тема.