Елена Лактионова - Вот пришел папаша Зю… Страница 15

— Ах ты, ворьё рыжее! — причитала на всю квартиру Ниловна. — Не успела отвернуться, как этот блудня курицу уволок! Чтоб она тебе поперёк горла-то встала, образина чёртова!

— Как вы нехорошо ругаетесь, Пелагея Ниловна, — поёжилась Наина Иосифовна. — Ведь это животное, у него свои инстинкты. Если хотите уберечь свои продукты, прячьте их подальше да понадёжнее, чтобы не достал.

— Спрячешь от него, как же! — не унималась Ниловна. — И прячешь, вроде, а чуть только зазевался — обязательно сопрёт! Нет, такая уж натура у него воровская. Глаз да глаз за ним нужен.

— Зачем же вы тогда его держите, раз крадёт? Прогнали бы.

— Да куда ж его? Кому он ещё нужен? — смягчилась Ниловна. — Привыкли уж мы к нему, вроде как родной стал.

— Веселее с ним! — отозвалась от своего стола Харита Игнатьевна с неизменной сигаретой во рту. — Разнообразие жизни, всплески эмоций, выброс адреналина…

— Харита Игнатьевна, у меня к вам большая просьба, — в махровом розовом халатике и новом переднике на кухню вошла Раиса Максимовна. — Пожалуйста, будьте добры, не курите в местах общего пользования. Я совершенно не переношу табачного дыма.

— Ах ты, футы-нуты, ножки гнуты, какие мы нежные, — мадам повернулась к Раисе Максимовне, и не думая расставаться с сигаретой. — Привыкайте, дорогая вы наша Раиса Максимовна: вы теперь живёте в коммунальной квартире.

— Во-первых, я не «ваша дорогая», — строго сказала Раиса Максимовна. — А во-вторых, прошу учесть, что вы тоже живёте в коммунальной квартире и должны соблюдать правила советских общежитий. И одно из этих правил как раз гласит о том, что курение в коммунальных квартирах в местах общего пользования запрещено.

— Подкованная дамочка! — Харита Игнатьевна с тайным удовлетворением кивнула в сторону Раисы Максимовны. Она ещё раз глубоко затянулась и погасила сигарету о пластиковую банку из-под майонеза, служившую ей пепельницей. — Ах, до чего обожаю коммунальные квартиры: вот они — эмоции, накал страстей! Одним словом, чувствуешь жизнь!

Тут жизнь в полную силу ещё раз заявила о себе зычным рыком из коридора и стуком в туалетную дверь:

— Маэстро! Долго сидеть будем?! Очередь!

«Там же Боря!» — испуганно пронеслось в голове Наины Иосифовны.

Она бросилась в коридор и наткнулась на свирепый взгляд Вовчика Железо.

— Это ваш там засел? — Вовчик ткнул пальцем в туалет. — Он что, так каждое утро по часу сидеть будет? — и снова гаркнул: — Президент, регламент!

— Борис Николаевич страдает запорами? — из кухни посочувствовать вышла Раиса Максимовна. — Наина Иосифовна, у меня есть замечательное импортное средство, исключительно на травах, никакой химии…

— Вы уж объясните нашему дорогому экс-президенту, что это не персональный сортир в Кремле, — обратилась к Наине Иосифовне Харита Игнатьевна. — А коммунальный — один на такое богатое поголовье. Так что у нас действует принцип: всегда готов!

Из-за туалетной двери тем временем не доносилось ни звука. Этим обстоятельством Наина Иосифовна была обеспокоена больше всего.

— Боря! — деликатно постучала она в дверь. — Боря, это я, Ная. Боря, тут очередь, люди тоже хотят. Поторопись, пожалуйста.

Но молчание было ей в ответ. Наина Иосифовна встревожилась не на шутку.

Тем временем к туалету стеклись все жильцы коммунальной квартиры. Здесь предстояли развернуться весьма любопытные события.

Из своей комнаты вальяжно вышел Михаил Сергеевич Гробачёв в роскошном длинном халате поверх брюк и рубашки.

— Борис Николаевич в полном уединении работает над собой, я так понимаю, товарищи, — делая серьёзное лицо, предположил он. — Я читал мемуары Бориса Николаевича: в это время утра у президента по расписанию работа над собой, — и Михаил Сергеевич выразительно посмотрел на свои часы.

— Грех вам зубы-то скалить, — сделала Гробачёву замечание Ниловна. — Нешто в Кремле-то ещё не навоевались друг с другом? Оба народ до нищеты довели, а всё воюете, аники-воины. Пора уж приходить к кон… кон… сенсусу этому вашему.

Воцарилась небольшая пауза. Из-за туалетной двери по-прежнему не раздавалось ни звука.

— А чего, в пятьдесят восьмой с третьего, — Софокл ткнул пальцем вверх, — тоже такой случай был: так вот тоже думали, засел кто-то в сортире — не открывал, не открывал. Дверь выломали, а там Толян повесился.

— Боря! — в ужасе заколотила в дверь Наина Иосифовна. — Боря, ты жив?! Господи, скажи же что-нибудь!

Но ни Господь, ни Борис Николаевич не удостоили её ответом.

— Что ж, придётся периодически холодным клозетом во дворе пользоваться, — предложила Харита Игнатьевна. — Пока Борис Николаевич будет работать над собой.

— Вызовите кто-нибудь слесаря! — распорядилась Раиса Максимовна.

— Дверь ломать надо! — сделала заключение Татьяна.

— А там крючок ножом откидывается, — протиснулись к двери Чук и Гек. — Вот сюда лезвие сунуть…

Татьяна бросилась было на кухню за ножом, но Вовчик Железо вынул из кармана брюк руку, сделал неуловимое движение — и длинное блестящее лезвие выскользнуло и засверкало в его ладони. Жильцы испуганно отпрянули и расступились.

Когда Вовчик откинул крючок и распахнул дверь, обитателям 51-й квартиры предстала следующая картина: Борис Николаевич сидел на унитазе как на троне; стульчак, врученный ему Наиной Иосифовной, висел у него на шее; в одной руке Ёлкина был рулон туалетной бумаги, в другой — ёршик на деревянной палке. Сам Борис Николаевич, казалось, был ко всему безучастен и отрешённо смотрел в пространство.

— Царь Борис! — благоговейно всплеснула руками Ниловна и в священном трепете закрестилась: — Свят, свят, свят!

— Явление Христа народу, — усмехнулась Харита Игнатьевна.

— У-у, блин! — выдохнул Вовчик Железо. — Ты б ещё, батя, горшок на голову напялил для полноты картины.

— Примите мои соболезнования, Наина Иосифовна, — скорбно изрёк Михаил Сергеевич.

— Папа ещё жив! — вскинулась Татьяна.

— Боря, — Наина Иосифовна с дочерью подошла к мужу. — Боря, ну что ты, всё хорошо. Пойдём домой.

Они вдвоём освободили Бориса Николаевича от стульчака, взяли у него из рук «скипетр» и «державу», помогли подняться и выйти в коридор.

— Что ж, комментарии, как говорится, излишни, — резюмировал происходящее Михаил Сергеевич.

— Наина Иосифовна, Татьяна Борисовна, если вам понадобится наша помощь, вы, ради Бога, не стесняйтесь, обращайтесь. Мы всегда поможем, — душевно предложила Раиса Максимовна.

— Спасибо, но мы уж сами как-нибудь справимся, — холодно ответила Татьяна.

— В другом бы месте ему так на параше сидеть, — негромко, но чётко пожелала экс-президенту Серёгина.

— Нишкни! — цыкнула на неё Ниловна. — Вишь, не в себе человек.

— Конечно, с такой высоты лететь: с кремлёвского трона да в коммунальный сортир. Не скоро очухаешься-то, — съязвила Харита Игнатьевна.

— Николаич! — заглянул в лицо Бориса Николаевича Софка. — Ты того… Ничего… Пойдём ко мне: верное средство у меня есть — все горести как рукой снимет.

Но Татьяна, догадавшись, какое «верное средство» имеет в виду Софокл, досадливо зыркнула на него и отмахнулась, как от мухи.

Верное средство Софокла

На следующее утро Борису Николаевичу снова снился мчащий на него поезд. Состав грохотал, вагоны лязгали и мотались из стороны в сторону, колёса прямо по шпалам колотили — сейчас наедет, раздавит. Борис Николаевич, привязанный к рельсам, скрипел зубами и вопил в страхе: «Россияне! Простите!» И снова проснулся в слезах.

Лязг и грохот продолжались над самым его ухом, потому что каждое утро во дворе грузили мусорные баки.

— Папа, так жить нельзя! — категорически заявила Татьяна.

— Я сейчас выйду и всех их поубиваю! — пообещал заспанный Лёша. — Раздобуду где-нибудь пистолет, выйду и перестреляю.

— Весело-то… — пробормотал из своей постели Борис-младший и натянул на голову одеяло.

Борис Николаевич закрыл глаза. Господь посылает ему это наказание за все его грехи, за все ошибки. И он должен мужественно это наказание терпеть. Да, он заложник собственных ошибок. Это он во всём виноват, только он один. Не смог… Не доглядел… Поверил… И вот результат.

Борису Николаевичу вдруг вспомнилась картина художника Сурикова «Меншиков в Берёзове». И он вот так же… В тесноте, в опале… Внуков только жалко — Глебушка… Борис…

Просамоедствовав около часа, Борис Николаевич дождался пока его домочадцы разбрелись по своим делам, и поднялся с постели. Тяжело прошлёпав к окну, он уставился во двор.

С улицы окна были зарешёчены, и всё, что увидел Борис Николаевич, было в клеточку. Взгляд Ёлкина был тосклив, напоминал взгляд больного животного, и упирался в мусорные баки.

Потом Борис Николаевич прошлёпал к двери. Сняв с гвоздя стульчак, машинально надел его себе на шею и двинулся по коридору.