Светлана Багдерина - Волшебный горшочек Гийядина Страница 15

– Об этом я не подумал…

– И я поначалу тоже, – не скрывая сожаления, попыталась успокоить то ли его, то ли себя царевна.

– А куда же мы теперь?.. – растерянно остановилась Эссельте.

– Надо найти какой-нибудь постоялый двор… или караван-сарай… подальше от центра, поспокойнее… где можно будет приодеться, запереться, и со всех сторон обдумать, во что мы вляпались и почему… Ну и заодно Яфья всем поведает, чем можно так насолить своему благоверному, что он стал подсылать к ней чужих мужиков с ножиками. Нам с Эссельте будет наука, – и Серафима дружелюбно подмигнула наложнице Ахмета.

Та, к ее удивлению, вздрогнула, сжалась, метнула на Сеньку затравленный взгляд, шагнула было вправо, будто собираясь бежать, но тут же остановилась, покорно опустив плечи и голову.

– Мне… некуда тут идти… – то краснея, то бледнея, прошептала она. – И дома меня не примут… теперь особенно… Можно… я с вами останусь?.. Пока, хотя бы?..

– Оставайся, – великодушно махнула рукой царевна. – Где четверо, там и пятеро. Прорвемся.

– Пэри?.. – Охотник устремил на царевну вопросительный взор. – К слову о постоялых дворах… Я знаю тут поблизости несколько подходящих заведений, хозяева все, как на подбор – мои старинные знакомые…

– Погоди! – внезапно оборвала его царевна, осененная нежданной мыслью. – А не известен ли тебе часом караван-сарай некоего Маджида?

– Маджида Толстопузого? Маджида аль-Ашрафа? Маджида Наджефца? Маджида Погорельца? Маджида в тюбетейке? Маджида – хозяина полосатого верблюда? Маджида брата Назима? Маджида…

Похоже, гениальная с виду идея попробовать поискать улетевших мужчин в единственном знакомом им с Иваном месте в Шатт-аль-Шейхе обернулась большим пшиком.

– Хорошо, поставим вопрос по-другому, – кисло промямлила Сенька. – Известен ли тебе какой-нибудь постоялый двор, хозяина которого звали бы не Маджид?

– Да, безусловно, о загадочная пэри, – недоуменно наморщил лоб Селим. – А чем тебе пришлось не по нраву это уважаемое имя, разреши искренне полюбопытствовать смиренному рабу, подобно медлительной черепахе взирающему на твои юркие, как ласточки, мысли?

– Тем, что… Стой! – померкнувшая было физиономия царевны снова озарилась азартом и надеждой. – Этот Маджид!.. Он любит выражаться точно как ты – кучеряво и заковыристо! «Уведи караван своих верблюдов в сарай моего долготерпения», и тому подобное!.. А еще у него во дворе есть фонтан!

– Фонтан? – недоверчиво вытаращил глаза Охотник. – Фонтан?!.. Ты имеешь в виду Маджида с фонтаном?! Так что ж ты сразу не сказала, о рассеяннейшая из рассеянных, что тебе нужен караван-сарай именно того Маджида, у которого в дальнем углу двора имеется фонтан?! Как же мне его не знать? Конечно, я его знаю! Ведь это же моя родная кровь, ближайший круг, любимая семья! Маджид с фонтаном – двоюродный брат деверя племянницы моей жены! Почитаемый всеми человек!

– Где? – радостно вскинулась царевна.

– Э-э-э… во всем Шатт-аль-Шейхе?

– Да нет, караван-сарай его где!!!

– А-а, это!.. Совсем рядом, о непредсказуемая пэри! Минут сорок ходьбы – и мы на месте! Надо же, как тесен Белый Свет, оказывается! Старому недогадливому Селиму и в голову его перегретую не могло прийти, что стремительная пэри северных краев, свалившаяся на него подобно молнии среди ясного неба сегодня утром, может знать про Маджида с фонтаном!.. Воистину, добрая слава далеко бежит!.. А послушай, милейшая пэри, не приходилось ли тебе слышать об одном человеке в нашем городе… мужественном и доблестном… с сердцем бесстрашным и верным, как у песчаного льва, и в то же время кротком и добром, будто у горной лани… чей облик внушает трепет врагам и отраду друзьям… чья душа отзывчива как отражение в зеркале и тонка, подобно вамаяссьскому шелку?.. Если да, то узнай, наконец, и не мучайся боле неведением: этот человек – я и есть!..

Воссоединение двух частей потрепанного, но не побежденного отряда было праздником со слезами на глазах. Когда с улыбающимся до ушей ртом и светящимися счастьем очами Серафима попыталась ворваться в занимаемую поздними ночными гостями комнату, дверь отворилась, и навстречу ей шагнул еще один старый знакомец – известный врач, экспериментатор и естествоиспытатель[19] Абдухасан Абурахман аль-Кохоль. И хоть глаза его слегка косили, язык чуть заплетался, а легкий сивушный дух с избытком ароматизировал воздух в радиусе десяти метров,[20] вид у него был строгий и озабоченный.

– …Коровообращение у него… нормальное… рефлексы… рефлексируют… пульсация пульса… импульсная… Болящему командирован… постеленный режим… больше никаких потрясений… никаких физиологических… нагрузок… и, тем более, мозговых… если и вправду хотите, чтобы результаты моего лечения были… как вы это изволили фигурно выразиться… сногсшибательными! – важно и настойчиво говорил он кому-то через плечо перед тем, как летящая вперед очертя голову Сенька сбила его с ног, повалив на того, кто внимал ему в комнате.

И все трое одной огромной кучей-малой обрушились на четвертого, оказавшегося на шаг позади.

Если бы этим четвертым был не Олаф, ему под кучей яростно трепыхающейся мешанины из рук, ног и прочих человеческих комплектующих пришлось бы отчаянно туго и мучительно больно.

– Серафима, Сима, Сима!!!.. – едва разобравшись в полумраке комнаты, кто так упорно пытается вскочить на ноги прямо у него на груди, взревел он так, словно желал оповестить весь город о возвращении с того света боевой подруги.

– Олаф!!!..

Подруга оставила попытки пробежаться по нему, и вместо этого бросилась на мощную шею и радостно замолотила кулаками по плечам. – Живой, живой, здоровый, кабуча, Олаф!..

– И Кириан… – донесся откуда-то из области ее коленок полный вселенского смирения и глобальной укоризны глас поэта.

– Кирьян!!!.. Ты жив?!..

– Пока – да…

– Погоди, а где Эссельте? – приподнялся на локте и ухватил ее за руку отряг, не дожидаясь, пока коленки Серафимы, попытавшейся развернуться на сто восемьдесят градусов и поприветствовать теперь еще и славного миннезингера, вместо его груди ткнутся ему в нос.

– Я здесь, Олаф, я здесь!.. – донесся веселый голос из заблокированного свалкой коридора.

– А где Ваня? И Агафон? – царевна в свою очередь оставила в покое конунга, забыла про барда, и нетерпеливо воззрилась в погруженные в полумрак внутренности арендуемых покоев.

– Здесь мы… – долетел до слуха Серафимы слабый глас умирающего в пустыне. – Сима… похорони нас где-нибудь в этом… как его… уазисе… где есть много-много воды и тени… и нет ни одной треклятой крыши… Ох, репа моя, репа…

– Агафон?..

Несмотря на предосторожности, предпринятые конунгом, Сенька всё же вскочила и кинулась на голос.

– А Ваня?..

– Тс-с-с, не шуми, спит он, – едва приподнялся на подушках главный специалист по волшебным наукам и качнул покрытым ссадинами и йодом подбородком в сторону соседней лежанки. – Ему еще больше моего досталось. Лекарь сейчас его какой-то гадостью напоил, перевязал, и он уснул… Но переломов нет, ты не бойся!

– Сама разберусь, когда мне бояться… – учтиво буркнула царевна, поспешно склонилась над неподвижной знакомой фигурой, и откинула край укрывавшего его с головой выцветшего покрывала.

Открывшаяся увлажнившимся очам ее картина больше всего напоминала строки из одной старинной лукоморской народной песни про былинного полководца: «Голова повязана, кровь на рукаве…» Из-под повязки на нее глянули, не узнавая, мутные от действия принятого зелья родные глаза, и снова медленно закрылись.

– В-ванечка… – предательски дрогнула сенькина нижняя губа.

– Ты не волнуйся, Сима, он в полном порядке, просто небольшое потрясение мозга, – торопливо заговорил ей на ухо нежный сочувственный бас Олафа. – У настоящего витязя от каждой встряски череп только крепче становится! А мозги – извилистее!

– Так ведь это – у настоящего… – на грани слез прошептала царевна. – А он у меня такой… такой…

– Какой – такой? Самый настоящий и есть! – строго выговорил отряг.

– Да ты меня, вон, к примеру, возьми! – энергично подключился Кириан. – У меня такое сто раз было – и до сих пор хоть бы тьфу! Думаешь, если поэт – так тебя, наземь не спуская, на руках носят?! ХА! Чем мне только по башке не прилетало – и сапогами, и кружками, и окороками, и бутылками, и мебелью всякой, и хомутами два раза, а один раз даже живой собакой попало! Знаешь, с какой высоты она на меня юхнулась!..

– Это как? – недоверчиво глянула на него Серафима.

– Да один рыцарь даме серенаду заказал спеть, собственного его сочинения. Восхваляющую ее красоту и добродетели. Дама эта самая неприступная в городе была, он ее год обхаживал, как кот клетку с канарейкой, но всё бестолку… Ну и вот… А я подшофе в тот вечер оказался… нечаянно… самую малость… и слова его по ходу исполнения маленько подредактировал… творчески. Так вот она в меня свою собачку и бросила. И даже попала. Очень меткая оказалась дама, кто бы мог подумать… А потом еще и рыцарь меня догнал… и она сама по веревочной лестнице с балкона спустилась… Вместе били. Конечно, поэта всякий обидеть может, когда он пьяный и без каски…