Олег Агранянц - Дипломаты, шпионы и другие уважаемые люди Страница 16

Шел дождь, и я встречал послов с большим зонтом в руках. Выходя из машины, они снимали шляпы, я наклонялся к ним с молчаливым приветствием, и капли воды с моего зонта попадали им точно на головы. Промахивался я редко.

Человек пять дипломатов с интересом наблюдали за происходящим. Ждали посла Японии, человека совершенно лысого.

— Неужели промахнется?! — волновались они.

Не промахнулся!

Владимир Михайлович Соболев, будущий посол в Бельгии и Финляндии, ставший после смерти Шевлягина временным поверенным в делах, увидев, что мы выносим из клуба гроб головой вперед, закричал:

— Переверните гроб. Надо нести ногами вперед.

На что первый секретарь Костя Мозель, будущий посол в Литве и Мексике, резонно возразил:

— Вот когда вы помрете, Владимир Михайлович, тогда и будете командовать.

Вертлявый субъект с маленькими усиками, одетый в модное в то время короткое пальтишко, вбежал в наше посольство.

Это был поверенный в делах Марокко. Отношения между Алжиром и Марокко в те годы были очень сложными, и марокканский поверенный то приезжал в Алжир, то уезжал.

За время его отсутствия скончался наш посол, и теперь марокканец явился к нам выразить соболезнование. По дипломатическому протоколу в таких случаях в посольстве готовится книга для записи соболезнований, так называемая траурная книга.

Узнав, что такая книга есть и находится в зале клуба, марокканец направился туда. Я показывал дорогу.

Войдя в зал, он увидел лежащую на столе открытую книгу в черном переплете, сел на стул, потом поднял голову и обомлел…

Дело в том, что за день до этого умер маршал Ворошилов, и мы заготовили еще одну траурную книгу и провесили в зале портрет Ворошилова с черной каемочкой.

Увидев портрет маршала, поверенный замер, потом повернулся ко мне и пробормотал:

— Это не посол.

— Не посол, — согласился я.

— А кто?

— Маршал Ворошилов, бывший президент нашей страны.

— Он что, умер? — догадался поверенный.

— Умер, — ответил я.

— Ах, какое горе, какое горе! — заверещал поверенный.

Потом спросил:

— А траурная книга по поводу вашего посла тоже есть?

— Да, — ответил я.

— И тоже можно расписаться? — обрадовался он.

— Можно.

Я вытащил из ящика книгу и протянул ему.

— Это великолепно. Это просто замечательно!

Он засиял улыбкой, но потом спохватился и снова заверещал:

— Ах, какое горе! Какое горе!

Из посольства к своей машине он почти бежал.

В те годы ЦК партии рассылал в посольства так называемые закрытые письма, они зачитывались на партийных активах.

Однажды пришло письмо, которое было разрешено зачитать в присутствии не только членов партии, но и комсомольцев. Аудитория получалась большой, и решили зачитывать письмо в две смены: в первую — тем, чьи фамилии начинаются от «а» до «н», во вторую — остальным.

Посланник Владимир Михайлович Соболев не знал об этом и, увидев идущего домой секретаря профкома Славу Хоменкова, спросил его, почему тот не пошел на актив.

— Мне нельзя, — ответил тот.

— Почему? — удивился Соболев.

— У меня фамилия начинается на «х».

— Это, конечно, плохо, — согласился Соболев, — однако все-таки не повод, чтобы не ходить на активы.

Позже Владимир Михайлович, большой поклонник крепкого слова, говорил Хоменкову:

— У тебя не только фамилия на «х».

Около въезда в посольства стояли баки для мусора. Возле них обитали одичавшие кошки. Кошек было много, они кричали и мешали поверенному работать. И он распорядился кошек изловить.

Завхоз Щугарев кошек изловил, посадил в мешок, отвез за пятьдесят километров и выпустил.

Кошки исчезли.

Но появились змеи. Ходить в посольство стало небезопасно.

— Верните кошек, — распорядился поверенный.

Но где их взять?

Вызвали змееловов.

Змей выловили. Появились крысы.

Больше распоряжений поверенный не давал. А кошки снова появились.

Но однажды они вновь исчезли. Все. Сразу. «Не иначе как завхоз снова решил их изловить», — подумал я. И ошибся. Через день после того, как исчезли кошки, произошло землетрясение. Правда, в нашем районе небольшое.

А через день после землетрясения кошки появились снова.

На приеме по случаю 23 февраля присутствовал весь алжирский генералитет. Разносили напитки, крутили музыку. Разные мелодии — и вдруг… «Хава Нагила». Мы замерли, западные послы тоже.

Поверенный в делах Владимир Михайлович Соболев человеком был крутым и до нецензурной лексики охочим. Он подходил к советским дипломатам и тихо говорил:

— Улыбайтесь, как будто ничего не поняли.

И сопровождал пожелание соответствующей лексикой.

Мы невинно улыбались.

Дежурного коменданта, который нашел эту песню и потом оправдывался, что ничего не знал — «просто мелодия понравилась», Соболев вызвал к себе на следующий день. Он молчал минут пять, потом произнес только одно слово: «Мудак!». И на этом все закончилось. Никаких санкций к коменданту применено не было.

Крутой и матерщинник, человеком Соболев был очень добрым.

Мне часто в жизни приходилось встречаться с такими, и, как правило, они оказывались людьми очень добрыми и порядочными. А вот вежливые и изысканно изъясняющиеся слишком уж часто оказывались подлецами.

Через пару месяцев в Алжир приехал новый посол — Сергей Сергеевич Грузинов. Его я знал еще с Фрунзенского района Москвы, он там был секретарем райкома партии, а я — секретарем райкома комсомола.

Человеком он был предусмотрительным и перед ноябрьским приемом заставил культурного атташе прослушать всю музыку, которая будет звучать во время приема.

— Тебя срочно вызывает посол.

Утром 31 декабря 1970 года Грузинов получил с командиром корабля «Аэрофлота» пакет, а на нем гриф «совершенно секретно». Внутри оказалось письмо для президента Алжира полковника Х. Бумедьена и указание: «Вручить письмо 31 декабря».

Посол вскрыл письмо. Там был листок с гербом СССР и поздравление с Новым годом, подписанное Брежневым. И все.

— Поедешь ты, — распорядился посол. — У тебя хорошие отношения с личным секретарем президента майором Алахумом.

Я явился в штаб-квартиру армии, где располагался кабинет грозного диктатора, позвонил из проходной, меня пропустили, и через пять минут я оказался в приемной Бумедьена. Вскоре появился майор А. Алахум.

— У меня пакет для президента Бумедьена от президента Брежнева с указанием вручить сегодня.

Я хотел передать ему письмо, но он быстро вышел. А через пару минут появился… сам Бумедьен.

Я молча вручил письмо. Хотел уйти, но Бумедьен знаком попросил остаться. Прочел письмо, потом посмотрел на меня с явным удивлением. Мой ответный взгляд должен был означать: «Я тут ни при чем». Бумедьен вежливо попрощался и вышел.

Появился Алахум:

— Президент спрашивает: «Это намек на что-нибудь или просто глупость?».

С ним у меня действительно были хорошие отношения.

— Глупость, — ответил я.

На том и расстались.

Как только мы с женой приехали в Алжир, сразу же начались трудности с жильем. Квартиру дипломаты должны были снимать за свои деньги; в конце шестидесятых жилье резко подорожало, и чтобы снять мало-мальски приличную квартиру, нужно было выложить почти половину зарплаты. Посольство пыталось убедить Москву выделить для найма жилья специальный фонд, но безрезультатно.

В декабре 1970 года в Алжир на два дня прилетел заведующий отделом загранкадров ЦК КПСС А. С. Панюшкин, и посол решил познакомить его с условиями, в которых живут дипломаты. Он отказывался, но, когда ему предложили посетить дом, где, кроме прочих, жил сын его давнего друга Валера Егошкин, согласился.

Сначала его повели в комнату, где обосновался дежурный комендант, фамилию которого я не помню. Помню только, что звали его Леша и что с него можно было писать пролетария времен горьковской «Матери»: белокурый чуб и широкие скулы. При нем была его жена Тоня, особа вульгарная и крикливая. В то время Леша болел, у него была высокая температура, и, когда Панюшкин зашел к ним в комнату, Тоня, наложившая по случаю визита начальника макияж, достойный обитателей купринской ямы, начала причитать:

— Ой, начальник, схороню я здесь мово Лешеньку, до Москвы не довезу. Только телом своим и согреваю.

Эстет и сноб, бывший долгое время послом в Штатах, Панюшкин таких сцен никогда не видел и потребовал, чтобы ему поскорее показали комнату Валеры.