Йозеф Лада - Картинки похождений бравого солдата Швейка Страница 16

На втором пути на станции стоял состав с разбитыми аэропланами и орудиями. Приблизившись к группе солдат, поручик Дуб услышал рассудительный голос Швейка: «С какой стороны ни посмотреть, а все одно это военные трофеи. Оно, конечно, ясное дело, — на первый взгляд не совсем приятно — читать вот тут на лафете: «Императорско-королевский артиллерийский дивизион». Видно, сначала эта пушка попала к русским, а потом уж нам пришлось отбивать ее обратно. Это все равно, как с тем солдатом еще в наполеоновскую войну! В одном бою неприятельский солдат вырвал у него из рук фляжку. Так этот солдат не поленился, потопал ночью во вражеский лагерь, притащил свою фляжку обратно да еще оказался в барыше, потому что у неприятеля на ночь выдавали водку!» Дуб ограничился краткой репликой: «А ну, Швейк, проваливайте отсюда!»

Уходя, Швейк встретил надпоручика Лукаша. «Так что осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, ротный ординарец Швейк просит новых приказаний!» — «Послушайте, Швейк, — сказал надпоручик, — вы уже забыли, как я вас обозвал?» — «Осмелюсь доложить, никак нет, не забыл. Я же не то, что один вольноопределяющийся, Железный по фамилии… Был у нас тогда полковник Флидлер фон Бумеранг. А в тот год на первое мая пришел приказ ни одного солдата из казарм не выпускать. И вот, значит, этот самый наш полковник шнырял по Праге и где-то возле Пороховой башни ему-таки посчастливилось: встретил он Железного, который шлялся по городу еще со вчерашнего дня. Полковник сразу на Железного: «Я тебе там, я тебя научить!»

«Ты есть мой, я дофолен, што тебя поймать! Я тебе покатать «den ersten Mai»! Ты ешть мой, я тебя пошадить в арешт, крепко зашалить!» Заграбастал его Флидлер и в казармы, а по дороге еще наговорил разной дряни, грозился все время и только, знай себе, без конца спрашивал, как его фамилия. «Шелезный, Шелезный, я тепе дам, я тепя научить!» Ну, а Железному, тому теперь все было трын-трава! Идут они по улице «На Поржичи» мимо одного ресторана, а он хлоп… — юркнул в подворотню, а оттуда смылся через проходной двор. Одним словом испортил он старому хрычу всю музыку, не дал себя на губу засадить. Полковник так взбеленился, что со злости позабыл его фамилию. Перепутал.

Пришел он в казармы и давай до потолка прыгать (благо потолок низкий)! Дежурный по батальону только удивляется — чего это вдруг старый хрыч на своем ломаном чешском заговорил? А тот вопит благим матом: «Метный пошадить, Метный пошадить, Шфинцовый пошадить, Олофьяный пошадить!» Ох, и мучился дед! Изо дня в день только и спрашивал: поймали уже, наконец, Метного, Шфинцового, Олофьяного? Он и полк весь приказал выстроить, да только Железного, о котором это уже все знали, перевели в околоток, потому что по профессии он был зубной техник. Все было хорошо, пока одному из нашего полка в погребке «У Буцеков» не подвезло — проткнул он драгуна.

Тут уж построили в карре всех как есть, поголовно. Пришлось выйти и околотку, а кто был сильно хворый, того двое поддерживали. Ничего не попишешь, пришлось стать в строй и Железному. Наш полковник смотрит тигром, обходит карре и вдруг замечает Железного. Ну!.. Давай он тут перед ним подскакивать, и орет, и орет: «Ты от меня не уйти! Ты от меня не убешать!» И вкатил ему целый месяц! Но потом у старика разболелся зуб и он приказал привести Железного, чтобы тот его вырвал. Железный тащил этот зуб целых полчаса, так что старого хрыча три раза окатывали холодной водой. Но зато дед утихомирился и оставшиеся две недели Железному простил… Вот какая катавасия вышла оттого, что начальник забыл фамилию подчиненного!»

«А знаете, Швейк, — сказал Лукаш, — вы ведь своих начальников совсем не почитаете. Солдат должен говорить о своем начальстве только одно хорошее». — «Так ведь осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, господин полковник Флидлер уже давно помереть изволили! Но ежели вы желаете, я могу о нем говорить только одно хорошее. Знали бы вы как он к солдатам относился, чисто ангел! Как святой Мартин… Он своим офицерским обедом с первым попавшимся солдатом, бывало, поделится; а когда нам кнедлики с повидлом надоели хуже горькой редьки, господин полковник Флидлер приказали сготовить для нас на обед свинину…» Надпоручик Лукаш слегка хлопнул Швейка по уху и сказал: «Ну, ладно, иди, иди, образина, оставь уже его в покое!»

Между тем перед вагоном, в котором были под замком телефонные аппараты, разыгралась такая сцена. Вагон охранял часовой. Пароль в этот день был «Карре», что по-немецки означает «шапка». Часовым был какой-то поляк, случайно попавший в 91-й полк. Когда поручик Дуб спросил у него пароль, поляк уверенно ответил: «Kaffe!» Дуб продолжал приближаться к нему, часовой угрожающе воскликнул: «Halt!» Дуб сделал еще два шага и все требовал, чтобы часовой произнес пароль. Тогда тот навел на Дуба винтовку и, перепутав все на свете, заорал на невообразимом немецко-польском языке: «Będzie scheissen!» По замыслу часового сие должно было обозначать «Буду стрелять!», но означало единственно «Буду с…ь!» До поручика Дуба, наконец, дошло, и он сразу же попятился обратно с криком: «Wachkommandant! Начальник караула!»

Появился взводный Елинек, который ставил поляка на пост, и сам спросил у него пароль. Отчаявшийся поляк из-под Коломыи отвечал истошными воплями, гулко разносившимися по всей станции: «Kaffe, Kaffe!» Изо всех эшелонов, сколько их стояло на путях, стали выскакивать солдаты с котелками, поднялась страшнейшая паника, завершившаяся тем, что честного горемыку-солдата обезоружили и отвели в арестантский вагон. Поручик Дуб, конечно, заподозрил, что всех перебаламутил Швейк. Он готов был дать голову на отсечение, что слышал, как тот первый выкрикивал: «Выходи с котелками, выходи с котелками!.,» После полуночи поезд тронулся дальше — на Ладовце, Требишов и Гуменне, где выдавали обед.

В Гуменне на перроне в окружении венгерских жандармов стояла группа арестованных русинов. У большинства были разбиты носы, на головах торчали шишки. Поодаль один венгерский жандарм потехи ради измывался над русинским попом. К левой ноге кутейника он привязал один конец веревки, а второй зажал в руке и прикладом заставлял священника танцевать чардаш. При этом жандарм дергал за веревку и поп грохался носом оземь. Жандарм хохотал с искренней радостью, до слез на глазах. Конец этому положил жандармский офицер, приказавший увести арестованных. Этот эпизод обсуждался в штабном вагоне и, надо сказать, что в общем большинство офицеров осуждало такое издевательство.

Надпоручик Лукаш разыскал Швейка: «Послушайте, Швейк, не знаете, где раздобыть бутылку коньяку? Что-то мне нехорошо». — «Так что осмелюсь доложить, это все от перемены климата. Один страшницкий огородник, Иозеф Календа, тоже так вот покинул родной дом и отправился из Страшниц — это, стало быть, с пражской окраины — на Винограды, почти что в центр. Топает он себе по Корунной улице, ни одной пивнухи не пропускает и вдруг тоже чувствует какую-то вялость. Но Календа, изволите ли видеть, побился об заклад, что совершит кругосветное путешествие, а потому пошел дальше и остановился в «Черной пивоварне», у «Святого Томаша», потом «У Монтагов» и так далее в том же духе, пока не очутился на Лоретанской площади. Но тут с ним случился такой приступ, так он по родине затосковал… хлопнулся Календа на тротуар и орет в голос: «Плевать мне на это кругосветное путешествие!»

«Кругом, шагом марш!» — прервал его излияния надпоручик Лукаш. Швейк отправился за вокзал и, сворачивая с перрона, снова столкнулся с поручиком Дубом. «Ты чего здесь околачиваешься? — спросил он Швейка. — Ты меня знаешь?» — «Осмелюсь доложить, я бы не хотел вас узнать с плохой стороны». Поручик Дуб от такой дерзости онемел, а Швейк спокойно продолжал: «Осмелюсь доложить, я вас хочу знать только с хорошей стороны, чтобы вы не довели меня до слез, как изволили пообещать в прошлый раз». У поручика Дуба хватило духу лишь на то, чтобы завопить: «Проваливай, каналья, мы еще с тобой поговорим!»

Швейк ушел, но Дуб отправился за ним. За вокзалом рядами стояли корзины, опрокинутые вверх дном. Сверху в плоских плетеных корзинках лежали разные лакомства самого невинного вида. Тут были конфеты, груды огурцов и прочая снедь. Внизу же, под корзинами, хранилось спиртное. Швейк остановился возле первой корзины и купил конфет, пейсатый старик сразу же ему прошептал: «Водка у меня есть тоже, почтеннейший господин солдат!» Сторговались быстро. Швейк зашел в деревянную палатку, где заключались сделки, и попробовал коньяк прямо из бутылки. Напитком он остался доволен, сунул бутылку за пазуху и пошел обратно на вокзал.

Поручик Дуб преградил ему путь на перрон. «Ты где был, каналья? — «Осмелюсь доложить, господин лейтенант, конфеты ходил покупать». Швейк сунул руку в карман и вынул пригоршню грязных, покрытых пылью конфет. «Ежели, конечно, господин лейтенант не побрезгуют… я их уже пробовал, ничего, есть можно. Такой приятный особый вкус, вроде как у повидла». Под мундиром обрисовывались круглые очертания бутылки. Дуб похлопал Швейка по мундиру: «Это ты что несешь, каналья? Вытаскивай!» Швейк вытащил бутылку с желтоватым, не слишком прозрачным содержимым и недвусмысленной этикеткой «Коньяк».