Слава Сэ - Сантехник, его кот, жена и другие подробности Страница 16

И всю дорогу — Иваныч… Иваныч… Иваныч…

Как А. Калягин в «Зд., я ваша тетя». Пока в кадре — всё переливается и блестит. Выходит за рамку — будто потеряно что-то…

Я вовсе не стремлюсь к алкоголическим подвигам. Меня восхитила тогда Иванычева отдельность от всех. Бесконечная свобода, которая не через убегание от общества рождалась, а прямо тут, в присутствии. Не нравится — сами бегите. Беспредельный кураж.

Теперь скажите мне, что такое обаяние?

54

У доктора дочка, они приехали на день рождения к одному мальчику. Подарили вот-такенную машину. Мальчик покосился…

Спрашивает:

— Ты же врач?

— Врач…

— Никуда не уходи!..

Теперь доктор сидит, пришивает лапу медведю. Аккуратненько так, крепко-накрепко. Он хирург по образованию, а в клятве Гиппократа говорится про помощь всем печальным существам, не только людям.

Люська — циник по образованию — побежала в прихожую, схватила свою дублёнку и стала подсовывать вместе с оторванной пуговицей.

— Вот овечка, зовут Людкой, — говорит…

A в клятве Гиппократа ничего не сказано о тех, кто при жизни нуждался в помощи, а теперь стал шубой или ботинком… И вообще, могла б сама пришить.

55

Люся меня обидела. Сказала, что я голодранец. За это я отказался есть её суп. Это была моя месть.

С очень прямой спиной я пошёл в кулинарию за едой. У меня под домом кулинария. Там продают кишечные инфекции. Постоянным клиентам в подарок язва всего пищеварительного тракта.

Вы не представляете, как приятно быть одиноким мужчиной в женской очереди. Особенно, если берёшь сентиментальные кефир и полуготовые шницеля. Ах, как все сопереживают прямо вам в позвоночник!

Конечно не все так просто. Надо ещё уметь дрогнуть голосом, произнося:

— Три голубца, пожалуйста.

И улыбнуться миру устало и снисходительно.

Разрушительная мощь этого приёма огромна. В нём больше чувств, чем во всех романах Шарлотты Бронте вместе взятых.

Чуткая очередь вздыхает выразительно. Будь эта очередь женской сборной по пляжному волейболу, я б на ней женился, ей-богу. Настолько мы друг другу симпатичны. Но пляжных волейболисток ещё с детства раскупают и сторожат потом с доберманами. В очереди клубятся одни метательницы молота и ядер, недефицитные с детства. Я стесняюсь таким женщинам предлагать серьёзные чувства.

Обычно продавщица радеет обо мне, намекает недвусмысленно:

— Не берите блинчики, мужчина, возьмите строганов, он свежее.

Бровями взмахнёт как птеродактиль и ударение сделает:

— Свежее он!

И сразу понятно: блинчики сулят сыпь, удушье, долгую агонию, а от строганова выйдет лишь весёлая беготня по коридору, к сортиру и назад.

Так всегда было. А тут продавщица ничего не сказала. Только посмотрела в глаза долго, как бы прощаясь. И промолчала.

И конечно, это оказались быстродействующие голубцы улучшенной ядовитости.

Очень, очень неудачно обиделся я в этот раз.

56

Когда Машке было ещё четыре, а Ляльке один, я вдруг упал на колени и стал молится. Дрогой Бог, обратился я в сторону спутниковой антенны, спасибо тебе за всё. У меня всё есть, но очень хочется спать.

И на следующий день, без предварительных знамений прямо с неба спустилась тёща. У ней были крылья с бриллиантами, сапфирные глаза и другие признаки святости. В частности, авоська с едой на три дня. Если грамотно распоряжаться, авоськи могло хватить до субботы. И сказала тёща голосом доброго змия:

— У вас времени — до шести. ЭТИХ я задержу. Бегите куда хотите и познайте там добро.

Мы ж не дураки тратить время на переодевания. Мы, в чём были, прыгнули в мой большой американский лимузин и поехали на море. И выехали на пляж, пустой по осени, и разложили сиденья.

— Ты готов испытать блаженство? — спросила Люся, игриво подняв бровь.

— Я ждал этого вечность, — ответил я самым жарким из всех своих шёпотов.

В ответ Люся улыбнулась и дрогнула ресницами. А я обдал её перегаром, расстегнул ворот рубашки и рукава. А она скинула шлёпки.

И мы обнялись и уснули самым нежным образом.

Потому что две маленьких девочки кому хочешь докажут — нет в свете счастья, есть только покой, воля и три часа чтобы поспать.

57

Дети — птахи божьи. Даже в выходной встают в шесть утра и чирикают. Летают по жилищу, ищут чего поклевать. А мы спим, нам очень хочется. Выходной. Им же некогда спать, детство кончится вот-вот и конфеты потеряют вкус.

Когда дети приземляются, важно успеть спрятать пузо, иначе печёнки и всякие желудки могут пострадать. Не говоря уже про непасхальные тантрические символы.

Вчера — помню сквозь дрёму — с меня стянули одеяло и считали родинки — 103 шт. Я похрюкивал от счастья.

А сегодня я был бережком синей реки. На мне сидели и болтали ногами, с меня ловили рыбу, потом на мне же развели костёр и варили уху.

Люся спросила не просыпаясь:

— Лаврушку кинули?

По пробуждении не помнит. Рефлекс однако.

58

Сестра моя мечтала о собаке. О настоящем лохматом друге. Поэтому с первой стипендии завела ротвейлера. А со второй — мужа. И съехала. Пёс остался скрашивать одиночество мамы, которая всю сознательную жизнь ненавидела квартирное собаководство.

Совесть сестры чиста. Она говорит, что теперь маме не скучно, не страшно и к тому же не малоподвижно. Для лектора в возрасте это дорогого стоит.

Однажды пёс пробрался на балкон и съел полмешка сухого корма. Девять кило. Воды ему тогда пить нельзя было, он бы от воды сразу раздулся и лопнул. А прокакаться не мог, насухую. Маман с двух ночи до пяти утра носилась с этим мешком какашек по стадиону, спасала глупую четвероногую жизнь.

В три года у собаки обнаружилась эксплозивная психопатия. Он совершенно не умеет ходить пешком — только вскачь и только в режиме максимальной тяги. Притом хрипит и пенится. Маман, чтобы сохранить равновесие, сильно отклоняется назад и бежит в полуприседе. Когда они мчатся вдоль кустов, собаки не видно — похоже, женщина несётся на водных лыжах по асфальту. Лицо у ней притом сердитое. И речи.

У матушки всякие учёные степени, на работе она вся важная, знает слова аккомодация, конвергенция и апперцепция… К ней раз студенты напросились в гости, дипломники. Подошли чуть раньше. А на них из-за угла выстреливает доцент С. В косынке набок и в бигуди. Кренится в повороте, как глиссер. Летит, влекомая чудовищем с раскрытой пастью. И в хриплом дисканте её различимы слова на Х, на П, на Б, и на З…

Потому что аффект.

— Надежда Гавриловна, какие вы слова знаете! — сказала Таня Приходько, очень симпатичная девушка, кстати…

59

Изучал Люсины пропорции. Оказывается, периметр Люси в районе экватора — 62 см. Длина ноги, если мерить от острова Гаити до Южного полюса — 108 см.

Из этих 108-ми, юбка прикрывает 31 сантиметр (жаркую, экваториальную зону).

Потом подумал, что Люсин экватор должен обозначать не середину, а самое широкое место на планете. На Люсе самое широкое значительно ниже прежнего экватора и составляет 87 см. А 62 — это длина параллели в районе субтропиков.

Но люблю её, конечно, не за эти синие глаза (левый Тихий, правый — Атлантический), а за Ум, за ноосферу.

Улетает на три дня. Говорит (шутливо):

— Постель менять не буду, чтоб никого не водил.

Походила туда-сюда, рассердилась, стала перестилать на свежее.

— Ты ж дурак такой, притащишь, и что твои бабы обо мне подумают?!

(Вовсе нет у меня никаких баб, но я не признаюсь, чтобы казаться дороже).

60

Мой приятель Игорёк умел петь песню про медуз. Тихо и проникновенно. Поэтому его любили шесть красивых женщин и тридцать — с обыденной внешностью.

Тридцать седьмой стала Рита.

Вообще бесперспективняк.

— Чё мне делать, Слава? — она вздыхала, как стадо влюблённых слонов.

— Если сидеть в углу — ничего не высидишь. Соверши красивую глупость, чтоб было чего вспомнить, хотя бы…

И вот однажды Рита вышла в центр зала, где сидели тридцать шесть других женщин, и сказала:

— Маяковский.

В ресторане было от электричества рыжо.Кресла облиты в дамскую мякоть.Когда обиженный выбежал дирижёр,Приказал музыкантам плакать…

И ушла. И все ей смотрели вслед, даже второй номер в списке особ, имеющих право чмокать Игоря в щёку, Наташка. А у Наташки глаза, между прочим, один синий, второй светло-карий. Но даже она понимала, что это был личный её, Наташкин капут.

Неделю Ритка яростно целовала бедного моего приятеля по подъездам, потом бросила.

— Чё мне делать, Слава? — спрашивал теперь он. Снимал при том интеллигентские очки и тёр переносицу.

А что ответишь? Если было и прошло — значит голяк.