О. Генри - Постскриптумы Страница 16

То были люди из разных концов страны, некоторые из городов, отстоящих на тысячи миль отсюда. Судьба побренчала ими, как игральными костями в чашечке, и швырнула в случайной комбинации в гостеприимные ворота города Магнолии.

Они курили и болтали, связанные тем чувством товарищества, которое с особенной силой проявляется в людях, встречающихся в чужом месте далеко от родных очагов.

Они пересказали все анекдоты и поделились случаями из личного опыта, а затем наступило непродолжительное молчание. И пока висевшие в воздухе струйки голубого дыма делались толще, их мысли стали обращаться к прошлому — подобно тому, как скот тянется к вечеру домой — к иным сценам и лицам.

— Всплыть спешит над волнами закатаМолодого месяца ладья,И тускнеют, отпылав богато,Неба беспредельные края,

— процитировал коммивояжер из Нью-Йорка. — А-ха-ха! Хотел бы я быть сейчас у себя дома!

— То же со мной, — сказал маленький человечек из Сент-Луи. — Я так и вижу, как мои чертенята катаются по полу и выделывают штуки, пока Лаура еще не уложила их спать. Хорошо хоть, что я попаду домой к празднику!

— Я получил нынче письмо из дому, — сказал седобородый филадельфиец, — и мне захотелось к своим. Я не отдам и одного фута корявой мостовой на Спрюс-Стрит за все это благорастворение воздуха и рулады пересмешников на юге. Я двину прямиком к своим квакерам, чтобы попасть как раз к праздничной индейке, и мне все равно, что скажет моя фирма.

— Вы только прислушайтесь к этому оркестру! — вставил толстый джентльмен с сильным немецким акцентом. — Мне почти кажется, что я у себя в Цинцинати, «у берегов Рейна», рядом с очаровательной девчонкой с шляпной фабрики. По-моему, вот эти вот дивные ночи и заставляют нас вспоминать про «дом, сладкий дом»!

— Что тут толковать! — сказал представитель железного и медного товара из Чикаго. — Я хотел бы сидеть сейчас в ресторане француза Петэ за большой бутылкой пива, да порцией кишок, да лимонным пирогом. Я сам нынче вечером что-то стал сентиментален!

— Хуже всего то, — сказал человек в золотом пенсне и зеленом галстуке, — что наших близких отделяет от нас много длинных и унылых миль и что мы ничего не знаем о тех преградах, которые, в виде бурь, наводнений, крушений, предстоят нам на пути. Если б можно было хоть на пять минут уничтожить время и пространство, многие из нас могли бы прижать сейчас к сердцу тех, кого они любят. Я тоже — муж и отец.

— Этот ветерок, — сказал человек из Нью-Йорка, — в точности такой же, как те, что дули над старой фермой в графстве Монтгомери, и все эти «сад, и луг, и сумрак бора» и прочее — так и вертятся у меня в памяти нынче вечером.

— Многие ли из нас, — сказал человек в золотом пенсне, — отдают себе отчет в том, сколько волчьих ям рок вырыл на нашем пути? Самый ничтожный случай может перервать нить, привязывающую нас к жизни. Сегодня — здесь, завтра — навсегда ушел из этого мира…

— Более, чем верно! — сказал человек из Филадельфии, вытирая стекла очков.

— …и покинул тех, кого любил! — закончил тот. — Привязанности, длившиеся всю жизнь, любовь самых крепких сердец, обрывались во мгновение ока! Объятия, которые удержали бы вас, размыкаются, и вы уходите в печальный, неизвестный, иной мир, оставляя за собой израненные сердца, чтобы неутешно оплакивать вас. Жизнь кажется сплошной трагедией!

— Черт подери, если вы не попали в самую точку! — сказал вояжер из Чикаго. — Наши чувства хуже, чем свиньи на бойне: бац — и нету! Лопнули!

Остальные с неудовольствием покосились на вояжера из Чикаго, потому что человек в золотом пенсне собирался продолжать.

— Мы утверждаем, — заговорил тот снова, — что любовь живет вечно, и однако, когда мы исчезаем, наши места занимают другие, а раны, причиненные нашей смертью, заживают. Тем не менее, у смерти есть еще одно жало, которое наиболее умные из нас могут обезвредить. Есть возможность уменьшить удар, наносимый смертью, умалить победу разверстой могилы. Когда мы узнаем, что наши часы сочтены, и когда дыхание слабеет и делается реже, и когда начинает проникать

В уши тронутые смертью, трепетанье райских крыл,В очи, тронутые смертью, блеск раскрывшихся светил,

— есть сладкое утешение в сознании, что те, кого мы оставляем в этом мире, защищены от нужд. Джентльмены! Мы все — далеко от своих очагов, и вы знаете опасности путешествий. Я представитель лучшей в мире страховой компании от несчастных случаев, и я хочу занести в ее списки каждого из вас. Я предлагаю вам на случай смерти, потери трудоспособности, утраты пальцев на ноге или руке, нервного потрясения, острого заболевания…

Но человек в золотом пенсне обращался к пяти пустым стульям, и луна с саркастической усмешкой скользнула за черный контур здания.

Сомнение

Они жили в чистеньком маленьком домике на Прери-Авеню и были женаты около года. Она была молода и сентиментальна, а он был клерком на жалованьи в пятьдесят долларов в месяц. Она сидела, качая колыбель и не отрывая глаз от чего-то, завернутого в розовое и белое, что крепко спало, а он читал газету.

— Чарли, — вдруг сказала она, — ты должен подумать о необходимости начать экономить и откладывать понемногу каждый месяц на будущее. Ты должен понять, что следует позаботиться о прибавлении к нашему дому, которое принесет с собой радость и удовольствие и зазвенит веселой музыкой у нашего очага. Ты должен приготовиться к обязательствам, которые падут на тебя, и помнить, что не о нас одних придется подумать. И в то время, как наши пальцы будут прикасаться к струнам, из которых по желанию могут быть извлечены чудные мелодии или диссонансы, и в то время, как звуки будут расти выше и громче, мы должны не забывать о долге, нами на себя принятом. Ты представляешь всю ответственность?

Чарли сказал:

— Да.

А потом пошел в сарайчик для дров, бормоча себе под нос:

— Интересно: она болтала о младенце или имеет в виду купить фортепьяно в рассрочку?

Удостоверение личности

Незнакомый человек вошел на днях в хаустонский банк и предъявил кассиру к оплате именной чек.

— Кто-нибудь должен удостоверить, — сказал кассир, — что ваше имя действительно Генри Б. Саундерс.

— Но я никого в Хаустоне не знаю, — сказал незнакомец. — Вот целая пачка писем, ко мне адресованных, и телеграмма от моей фирмы, и мои визитные карточки. Разве они не могут служить достаточным доказательством?

— Сожалею, — сказал кассир, — но хотя я нисколько не сомневаюсь, что вы именно нужное лицо, однако наши правила требуют лучших доказательств.

Человек расстегнул жилет и показал инициалы: «Г.Б.С.» на сорочке.

— Это сойдет? — спросил он.

Кассир покачал головой.

— У вас могут быть письма Генри Б. Саундерса, и его бумаги, и даже его сорочка, и все-таки вы можете не быть им. Нам приходится проявлять максимальную осторожность.

Незнакомец распахнул сорочку и показал огромный горчичник, покрывающий почти всю его грудь.

— Вот, — вскричал он, — если бы я не был Генри Б. Саундерсом, я, по-вашему, носил бы по всему телу его горчичники? По-вашему я согласился бы покрывать себя всего волдырями, чтобы изображать какое-либо лицо? Гоните сюда монету, мне некогда валять больше дурака!

Кассир поколебался, но потом выложил деньги. Когда незнакомец ушел, чиновник мягко потер себе подбородок и пробормотал:

— Эти горчичники могли быть в конце концов и чужими, но — без всякого сомнения — все в порядке. Он — он.

Яблоко

Юноша держал в руке круглое, румяное, до приторности сладкое яблоко.

— Съешь его, — сказал Дух. — Это — яблоко Жизни.

— Я не хочу его, — сказал юноша, и отбросил яблоко далеко от себя. — Я хочу успеха. Я хочу славы, богатства, власти и знания.

— Тогда идем, — сказал Дух.

Они пошли рука об руку по крутым каменистым тропинкам. Солнце жгло, мочил дождь, окутывали горные туманы и снег падал, такой прекрасный и предательски мягкий, скрывая тропу, по которой они карабкались вверх. Быстро летело время и золотые кудри юноши приняли белую окраску снега. Его стан согнулся от вечного карабканья вверх, рука его ослабела, и голос стал высоким и дрожащим.

Дух не изменился, и на его лице была непроницаемая улыбка мудрости.

Они достигли наконец высочайшей вершины. Старик, который некогда был юношей, сказал, обращаясь к Духу:

— Дай мне яблоко Успеха. Я взошел на вершины, на которых оно растет, и оно принадлежит мне. Но поторопись, потому что странная мгла заволакивает мои глаза.

Дух протянул ему яблоко — круглое, румяное, прекрасное на вид.

Старик откусил от него и увидел, что оно сгнило внутри и обратилось в пыль.