Валерий Смирнов - Крошка Цахес Бабель Страница 16

Нафаршированный немецкими осколками учитель труда Вассергиссер по кличке Слей Воду орал: «Делайте мне ша! Сволочи, я через вас три года в танке горел», и в данном случае «через вас» означало не «из-за вас», а «ради вас». Единственное, чему мы хорошо научились на уроках труда, так драться киянками. Уроки труда сменились уроками «радиотехники», и я не знаю что это такое по сию пору. Метелка, которая вела уроки так называемой радиотехники, рассказывала нам, что хочешь, кроме основного предмета; «я тащусь», «хипповый прикид» — из ее лексикона. Мы торчали на радиотехнике и очень старались не казенить ее уроки.

Как писал поэт-песенник Виноградский, «а мы со с песней звонкой, канаем на казенку, и в парках создаем себе уют». Возле нашей школы парка не было, зато была Долинка. Через двадцать лет после окончания школы я случайно узнал, что Комсомольский бульвар и Долинка — одно и тоже. А тогда мы таки с песней молча правили казну на Долинке, где будущий отменный хирург Сережа Петров, врач в Бог весть каком поколении, иногда пел под гитару типа: «Канает пес, насадку ливеруя, где ширмачи втюкают ширмы налегке. Он хочет из покрамзать, но менжует: ах, как бы шнифт не выдавили мне». «Мамочка» и «люба мамина» — так мы обращались к продавщицам и к незнакомым девушкам, и я по сию пору, пытаясь прошиться сквозь людское столпотворение, вместо «Позвольте пройти», громко провозглашаю наше традиционное: «Пропустите женщину с ребенком!».

Наверно только потому, что уже в десятилетнем возрасте я мог запросто перевести «Сказку о Колобке» на одесский язык как «Мансу за Крокетку», университет гостеприимно распахнул передо мной двери. Преподавателям делалось дурно от моего акцента. Я старался тщательно подбирать слова, но это не всегда удавалось. Мадам Фабианская, которую ничем не смогли удивить даже сигуранца с гестапо в оккупированной Одессе, чуть не грохнулось в обморок, когда я машинально охарактеризовал Анну Каренину «дамочкой под ключ». После факультатива она попросила меня задержаться. Доцента Фабианскую тайно, но сильно интересовала характеристика бурного романа Карениной и Вронского в одесском исполнении. «Мадам Каренин таки человек для здоровья случился», — сказал я и в результате выбился из хронических двоечников в троечники.

Во время зачета по зарубежной литературе преподаватель Зинченко внезапно задал вопрос: «Вы знаете, кто такие кокни?». «Или я не знаю! В отличие от говорящих на литературном английском языке осевших в Лондоне жлобов, кокни — коренные жители этого города». Умница Зинченко улыбнулся одними глазами и тут же поставил мне зачет.

Профессор Незведский сказал мне, что такого студента, как я к американскому университету близко бы не подпустили. Одесский характер молниеносно взял свое: «Зато вас туда бы точно пустили. Швейцаром». В результате нашей беседы я сдавал экзамен по украинской литературе не завкафедрой Незведскому, а декану факультета профессору Дузю. От меня Иван Михайлович Дузь узнал очень многое, в частности он сильно разочаровался в и без того опальном, но ведомом ему Бабеле. Через десять лет Иван Михайлович был тамадой на моей свадьбе, где всю ночь гремели запрещенные одесские песни в живом исполнении шпильманов Димы Рогатова.

Диплом мне вручали в торжественной обстановке, последнему на курсе как главному двоечнику факультета. Незадолго до этого я пообещал однокурсникам использовать вкладыш к диплому с оценками моих знаний по его прямому назначению. «Где мой вкладыш к диплому?» — спросил я после торжественного мероприятия, и в ответ услышал фразу с давленым акцентом: «Ми таки знаим, шё ви собираетесь сделать с тем вкладышем». «Сышите, вы плохо дышите. Для того чтобы разговаривать, как я, вам стоило родиться хотя бы на двести метров дальше свинарника. Еще одно треканье, бибируса, и вы будете смотреть на мир исключительно натянутым на тухес шнифтом. Так что моим вкладышем в виде компенсации можете вытереть свое обвафленное лапацонское грызло».

Обвешанный учеными званиями рогатый прилип к стене сильнее пресловутого банного листа. Он прекрасно знал, чем именно завершилась наша беседа с педагогом по кличке Пидорка. Надо таки хорошо накушаться цианистого калия, чтобы вытравить из себя Одессу. С тех пор мой, выкованный обычным одесским двором характер, ни разу не изменился. Многое стало забываться, но не родная речь.

Когда в русском языке еще не было слова «ксерокопировать» в Одессе говорили «сэрить», «эрить» или «разэрить», то есть размножить. Потому что громоздкая копировальная машина советского производства именовалась «Эрой». Давно исчезли с улиц, но остались в памяти щелкунчики — фотографы, занимавшиеся съемкой на ходу. Ушел в прошлое народный контроль — бабушки, сидевшие на скамеечках у ворот. Ныне прикинутые дамы не носят на головах кублики и дульки, а делают на себе причесон где сейчас модно.

В русском языке недавно появилось слово «лузер» в качестве синонима нашего старого доброго «шлепера», но, как и прежде, не дай Бог вам произнести слово «лекальщик» как «лэкальщик», с ударением на «э». Кажется, все уже позабыли, что хорошего мента нужно называть Мусоревичем, а маленького швицара — Швицаревичем, но по-прежнему в Одессе кипятятся нервы и полируется кровь, после чего нередко исполняется старый добрый Викинштейн или более молодой Накислород.

Прошло лет двадцать пять, как прекратили летать по ночным улицам Города «ночные бомбардировщики», которым до фонаря были все цвета светофоров. Среди зипов современных машин уже нет кривых стартеров, а на колеса перестали ставить зехера, но «бардачок», как и почти сто лет назад, заменяет русскоязычное «отделение для перчаток». Интересно, а как будет по-русски «кривой стартер»?

«Подхалим», этот одесскоязычный синоним русскоязычного «вентилятора» не достался в наследство кондиционеру, зато русскоязычный «тепловентилятор» ныне именуют исключительно «дуйкой», а одесский писатель Юрий Овтин по-прежнему называет шалахмонами тех, кто раньше агитировал против НАТО, а теперь призывают вступать в эту организацию. У нас, как и в раньшие времена, товар толкают, а людей пихают. На смену допотопным досточкам пришли современные сидушки. Исчезают гнидники у Привоза, но остаются актуальными привозные оторвы вместе с поцадрылами, припоцанными, поциками. Человека, который куда-то подевался именно тогда, когда он крайне необходим, как и раньше именуют «поцавеем». И не ушел в прошлое старинный анекдот: «— Мадам Рабинович, почему вас называют поцаршей? — Был бы мой муж генералом, меня бы называли генеральшей».

Вместо слова «толчок» нынешние одесситы куда чаще употребляют «седьмой километр». «Кому-то и толчок точка опоры» — современная хохма россиянина В. Бирашевича, а издательство «Эксмо» выпускает книгу доктора искусствоведения А. Липкова «Толчок к размышлению или все о сортирах». А у нас толчок, он же тульча, он же туча — рынок, на которой стекался весь СССР, и мне сегодня самому как-то слабо верится, что еще в 1991 году на наш толчок за кожаными куртками приезжали из Москвы.

Если вы не одессит, то не поймете смысла большей половины слов и фразеологизмов одесского языка, употребленных в этой главе, которую можно было бы длить до бесконечности. По поводу «большей половины» я вовсе не оговорился, это выражение фигурирует даже в выпущенном уже в 21 веке очередном одесском учебнике по очередной истории Города. Или вы знаете, что «беременным трамваем» именуют тяжелого на подъем человека, а «бежит нос» означает «насморк»? И если бы певица Ангина узнала, что означает это слово в одесском языке, она бы придумала себе иную погремуху. Теперь вы легко убедились: язык произведений Исаака Бабеля столь же похож на подлинно одесский, как дордочки — на биточки. Или как?

Лет пять назад один московский профессор отнюдь не кислых щей и соленых огурцов выпытывал у меня, откуда взялись эти самые «дордочки»? В «Самоучителе полуживого одесского языка» А. Стетюченко и А. Осташко сказано так: «Дордочки — плохая пища». И все. Я пояснил ему, что дордочки изготавливались не от хорошей жизни. Рулет из теста, внутри которого находился черный перец и репчатый лук, разрезался на мелкие кусочки, которые затем, постоянно перемешивая, шкварили в оставшейся от вчерашнего обеда на дне казана мясной русскоязычной подливе. Была еще и хохма по этому поводу: «— Что такое дордочки? — От антона мордочки!».

«Дордочки» — всего лишь одно одесское слово из творческого наследия незабвенного Крошки Цахеса Бабеля, чьи детские годы прошли не в Николаеве, а в Одессе. «Исаак Бабель, еще в детстве впитав в себя Одессу, какой она была в те времена…», — пишет М. Гончарова в «Зеркале недели».

ИКРА ЗАМОРСКАЯ, БАКЛАЖАННАЯ

Эта фраза из кинофильма Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию» давно стала крылатой. Чайная ложка желтоватой кашицы на дне серебряной посуды диссонировала рядом с заполненными выше крыши тарами с черной и красной икрой, вызывая хохот зрителей.