Виктор Заякин - Роман Петровичъ Страница 16

Город этот был основан еще Симеоном Крусарди в XIV-м веке 1897-го года. Это очень трогательное и поучительное событие произошло, когда гордый, но трусливый Симеон, скрывался от воинской обязанности в женском монастыре на горе Ёханы-Бабай в Турции. И, несмотря на то, что на самом деле звали его Монтимар-Абу-Ивануськи, он был публично пойман и тайно казнён в Италии японскими даоносцами. Правда, это случилось гораздо позже основания Писипивненска. Последний факт не особо смущал свободолюбивых жителей этого славного своей дурной славой города, и правдивая история основания Писипивненска передавалась из уст в уста, и дожила таким своеобразным образом до наших с вами дней. Хотя, надо быть до конца откровенным, распространению этой скверной истории помогало и то, что, как только недавно обнаружили новозеландские учёные, история передавалась ещё и через переливание крови, и бытовым путём.

Жители Злопукино не очень любили писипивненских. Может быть за то, что никто из них не знал красивой истории возникновения своей деревни, может быть за их дебильный характер, из-за проявления которого происходило немало кровавых побоищ между городскими и нашими. Побоища происходили нечестно — не стенка на стенку, а деревенских об стенку. Городские здоровяки, особо не напрягаясь, размазывали по городским стенкам хилых тружеников полей, и этим до сих пор недовольны дворники Писипивненска. Игра шла, как говорится, в одни ворота, и этими воротами чаще всего оказывались центральные городские. После разборок местные дворники смотрели на них, как новые бараны, и, наматерившись вволю, шли за новой краской и сварочным аппаратом. Но об этом как-нибудь в другой раз…

Итак, брички шумно въехали на центральную площадь и тихо встали. Клубы вонючей пыли оседали на головы встречающих. Зазвучал гимн Злопукино. Сгорбившиеся верблюды, отплёвываясь, передыхали от быстрого бега. Не прошло и пяти минут, как они передохли. За это время городские по Шурику заточили традиционный хлеб с пожаренной солью, побратались с злопукинчанами и, разминая отсидевшиеся члены, затеяли небольшую потасовку. Замолк гимн и заиграла народная песня "Кота, меня ты позовёшь…". Петрович влез на плечи Лебединскому и сказал пламенную речь.

— Чуваки! Сёдня у нас праздник! Щас мы начинаем Олимпиаду!! А Олимпиаду начинать — это вам не в лифте кататься! Сразу хочу предупредить, шоб не напрягать органы власти… (Петрович указал на органы скрюченным пальцем)… в период народных гуляний запрещаица портить стены и обижать ближних своих…

Оборвалась песня и опять зазвучал гимн Злопукино. (Дело в том, что сидящий в это время в радиорубке с электробалалайкой, плотник Антип знал всего две мелодии — гимн и народную песню…)

Петрович прокашлялся и продолжил.

— За пьяный дебош, коллективное употребление транквилизаторов, анаболиков, аналёликов и других подобных княрисов, команда снимается с соревнований и жестоко избивается… Отмазки не проканывают, базар окончательный и наездам не подлежит! Я кончил!!!

Все захлопали. Петровичу поднесли цветы и ценные подарки от спонсоров. И тут произошло неожиданное.

— Сладко гутаришь!!! — прозвучал скрипучий и до боли знакомый голос.

Все вздрогнули.

Никем не замеченная во время выступления барина, в деревню заехала колонна повозок из Печкино. Команда мужиков и баб в красных одеждах выгружали на землю привезённые с собой штанги, мячи и спортивную форму — кожаные шорты и фуражки.

Впереди стояла Ульяна и страшно улыбалась.

—31—

Ах, как быстро летит время!

Казалось, еще совсем недавно это, в принципе, мирное, чудаковатое существо было подлинным украшением злопукинской популяции гомосапиенсов (или, точнее, злопукинской гомопопуляции, так как с сапиенсами в этой благословенной дыре всегда была напряженка); в свободное от борьбы за счастье трудового народа время она тусовалась на кухне, ставила капканы на сельских ребятишек (всегда охочих до тухлой свинины и гнилой капусты), лупила совковой лопатой незаслуженно нами забытую Федору и даже иногда, в охотку, занималась врачеванием (Петрович на всю жизнь запомнил, как она его, умирающего от ящура, буквально подняла на ноги, растерев ему суставы своей фирменной смесью из иода, скипидара и аккумуляторного электролита). Даже когда она плюнула на кухню и по уши влезла в политическую борьбу, ей это сошло с рук, поскольку гомо, отведавший хотя бы пару раз Ульянину жратву, не доживал не только до сапиенса, но и, частенько, до третьего приема пищи…

И теперь все это кануло в лету. Это Петрович понял, разглядывая новый Ульянин макияж… Исчезла засаленная кепка и помятый лапсердак; исчезла козлиная бородка, уступив место громадным полуметровым усам и здоровенным кустистым бровям (на момент осмотра правая как раз начала отваливаться, и бабушка, деловито поплевав на нее и как следует размахнувшись, с треском прилепила ее на место, немного, впрочем, промахнувшись и попав почти посредине лба); на носу появилась горбинка величиной с грецкий орех, на плечах появился почти новый зеленый ватник, со всех сторон увешанный орденами, медалями, значками, жетонами и номерками от гардероба; картину довершали зеленые наградные галифе Петровича, пропавшие у того несколько дней назад и имевшие славную историю — их Петрович получил в награду от заехавшего как-то в гости на огонек главы министерства по созданию чрезвычайных ситуаций, с коим Петрович плодотворно сотрудничал еще в дремучей молодости, занимаясь различными более или менее забавными вещами: дестабилизацией обстановки в обществе, созданием революционных ситуаций, транспортных катастроф, землетрясений и наводнений, искусственным вздутием цен на предметы первой необходимости и организацией коррупции и взяточничества в особо крупных размерах — и из которого вылетел, сорвав, что обиднее всего, им же тщательно спланированное второе татаро-монгольское иго, по пьянке перессорив монголов с татарами (ух, вот это выдал — предложение-то, не считая знаков препинания, на 178 слов получилось!)…

Сладкий дурман воспоминаний прервала Ульяна. Скрипнув начищенными до дыр зубами, она сунула в уголок рта курительную трубку, и, взяв вторую, такую же, в правую руку, произнесла язвительным тоном:

— Гамарджобат, пиндосы! Шо уставились, как гомо на сапиенса? Я вам теперича не хрен в пальто, не супомешалка какая-нибудь, а законченный единогласный председатель правления Печкинской Народной Диаспоры…

— Это ПНД, что ли? — невинным тоном переспросил бывалый Жиряковский. Масла в огонь подлил еще и Толян, умудрившийся к тому времени прожевать и проглотить портянку и занять более-менее вертикальное положение… Услышав знакомое словосочетание "председатель правления", он быстро принял деловой и озабоченный вид и, судя по всему, приготовился к длительной беседе. Степка, с ужасом наблюдавший за действиями юного бизнесмена, увидев, что Толян уже набрал в грудь воздуха, застонал и схватился руками за голову — он был далеко и явно не успевал заткнуть оратору рот… К тому же, схватившись за голову, он быстро вспомнил, что у него в руке дымится шикарная самокрутка. Его лысине это почему-то не понравилось. Зашипев от боли, он резко отбросил руку в сторону… и угодно же было дураку — случаю, чтобы она попала в абсолютно новое лицо, а, точнее сказать, рожу, которое (или которую?) мы временно выведем на сцену нашего повествования. Впрочем, почему обязательно «временно»? Если уважаемому соавтору понравится…

Новое лицо звали «Бармаглот». И если злопукинцам это слово почти ни о чем не говорило, то в Писипивненске этим звукосочетанием почтенные мамаши пугали особо недостойных ребятишек, а трактирщики города, прослышав, что Бармаглот направляется в сторону их заведения, обреченно вздыхали и, отослав родню на пару недель в деревню к бабушке, брали в руки порядочных размеров дрын и начинали громить свой собственный кабак — какая разница, если визит сего почтенного гражданина всегда и без исключений приводил абсолютно к тем же итогам?

Бармаглот был крайне колоритной фигурой, даже внешне. Его росто весовые показатели были на диво гармоничны — при росте в сто пятьдесят шесть сантиметров он умудрялся весить сто пятьдесят шесть килограммов, причем это не мешало ему уверенно пробегать стометровку за полчаса. Детство у него было тяжелым. Старший сын в семье, он пробивал свою дорогу в жизни исключительно за счет собственных усилий, своей головой — а голова у него была большая и прочная и неоднократно выручала его в трудных ситуациях. В шесть лет, например, ему удалось пробить головой стену шлакоблочного дома, причем с первого удара, и спасти от пожара целую семью! Этим единственным в жизни положительным поступком он всегда очень гордился и постоянно ставил его в пример своим многочисленным приятелям (добродушно пропуская мимо ушей возгласы типа "Замучил, козел!", "Задолбал ты уже своим домом!", "И чего у тебя тогда голова не треснула…" и т. д., и т. п.)