Сергей Буянов - 730 дней в сапогах Страница 18

– Мабута, это кто?

– Гражданские мужики. Их призывают на переподготовку. Вот твоя тумбочка, располагайся. Через полчаса ужин, далеко не уходи! – посоветовал старшина, по званию сержант.

Ближе к окну, в уголке расположились дембеля. От скуки не знают, чем заняться. Альбомы давно готовы, службы с них никто не требует, пополнение прибывает. Вот и сидят ребята, бренчат на гитаре. Какое им дело до выпускника учебки? Лёха присел на табурет.

В расположении напротив сидел патлатый дембель и курил папиросу. Его каштановый чуб зачёсан на шапку так, что закрывает кокарду! Тальянкин представил себя через полтора года: как будет сидеть на тумбочке, опустив на кровать ноги в клёвых кроссовках.

– Оттуда родом? – прервал его мечтания патлатый.

Лёха назвал свой город.

– Вот так да! Батя-то, твой земляк!

– Так, топайте в четвёртый дивизион! – сказал Попов. Он сидел спиной к Лёхе. – Батя уже полтора года ждёт земляка!

– Пошли! – патлатый спрыгнул с тумбочки.

Расположение четвёртого дивизиона находилось в соседнем подъезде. Поднявшись на второй этаж, солдаты вошли в двустворчатые двери. Совсем как в учебке, но сходство на этом и закончилось. Тумбочка дневального пустует. Казарма наполнена людьми, на полную громкость орёт проигрыватель, с отключенным звуком молотит телевизор. На ЦП двое молодых узбеков подыхают на «Машке», той самой, «что можно в растяжку», натирая до блеска промазанный мастикой пол.

Оглядев расположение, дембель повёл Лёху в Ленинскую комнату.

– Здорово, Чуб! – улыбнулся Батя в густые пшеничные усы.

– Я тут тебе земляка привёл. Говорит, с одного города будете!

– Дождался, Батя! – сказал Смурной, закусывая жареной тушёнкой.

– Как величать тебя?

– Лёха.

– Меня – Батя! Смотрел кино про белорусских партизан?

– Смотрел.

– Я тот самый Батя и есть!

Батя ещё фазаном прославился длительными самоходами в ближайшую деревню. Расстояние до неё четырнадцать километров, а по партизанской тропе Бати – всего шесть.

Как он умудрился отыскать тропу среди непроходимых топей, никто не знал. Этим путём Батя наладил конверсию.

Из части: обмундирование, одеяла, посуда, ЗИП на использование в мирных целях. Взамен: брага, самогон, дрожжи и водка с травкой.

– В каком районе жил?

Лёха назвал родную улицу. Оказалось, Батя жил неподалёку, в трёх кварталах.

– Вот это земляк! – позавидовали дембеля.

– Лёха, чтобы в первый день службы не иметь неприятностей, двигай с ротой на пайку! А потом сразу сюда. Если кто пикнет, посылай сразу! Скажи, что к Бате идёшь!

Лёха поспешил в своё расположение. Рота уже строилась у подъезда.

– Бегом в казарму! Сними шинель и в строй! – скомандовал Чеснок. Новоиспечённый дед был недоволен тем, что приходится топать в столовую. Дембеля ещё не ушли, и вечернюю пайку в казарму носили только им. Духи для Чеснока ещё не прибыли в часть.

– И там, на пинках веди старшину сюда! Скажи, Чеснок приказал! – добавил дед. Для убедительности он поддал увесистым сапогом под зад Тальянкину.

Лёха забежал в казарму, бросил на кровать шинель.

– Э-э! Так не пойдёт! – заорал под ухом Каретский. – Снеси её в каптёрку!

– Некогда мне, – психанул Лёха. – Рота построена. Чеснок тебя зовёт!

– Откуда знаешь, что Чеснок?

– Его так в строю называли, да и сам сказал.

– Чё, чё сказал Чеснок?

– Сказал, на пинках старшину сюда! – осмелел Лёха, увидев, как засуетился Каретский.

– Обожди у тумбочки, выбежишь после меня!

Когда Лёха выскочил во двор, он увидел обычную армейскую разборку. Старшина лежал животом в грязном снегу и уворачивался от пинков троих стариков.

– Пупок паршивый, падла! Не успели духов встретить, уже буреть начинаем! – приговаривал Чеснок.

Строй молча ожидал окончания экзекуции неоформленного фазана. От греха подальше, Тальянкин незаметно примкнул к роте. Наконец, деды устали, и подразделение вразнобой зашагало к столовой.

На ужин дали гречневую кашу, хлеб и чай. Сахар и масло раздавал Каретский не как старшина, но фазан. И только за своим столом. Половину – в термос к Рудольфу, дневальному с перебитым шнобаком. Это в казарму для дембелей. Затем, по две пайки масла и сахара дедам, по одной – фазанам. Гусям и духам – не положено. Но каши и чаю сколько захочешь. По сравнению с учебкой ужин казался царским.

Едва поклевав кашу, деды выпили чайку и встали из-за стола. Лёха заторопился, пора выходить! Но никто не собирался заканчивать ужин. Молодые обсуждали свои планы на вечер. Дел у них оказалась прорва: пожарить картошку дедам, укрыть технику в парке, сдать под охрану караулу боксы с боевой техникой, подшить кучу подворотничков, постирать и отгладить несколько пэшух3, начистить несколько пар сапог, не забыв собственные. Не обращая внимания на Лёху, молодые быстро рассосались из столовки.

Тальянкин остался один из роты. Он пошёл к выходу мимо чужих столов.

– Е-эй! Кто посуда убирайт будьет? – кто-то дёрнул Лёху за рукав.

Лёха развернулся. Перед ним стоял боец из наряда по столовой. На нём болтался китель неопределённой формы. Толстый почерневший слой жира уравнивает хэбэ и пэша с парадкой, а цвет удачно сочетается с грязной физиономией. Изгаженные до предела лычки на погонах указывал на принадлежность хозяина к сержантскому составу.

– Хульи смотрищ? Давай, убирай, чмо!

Лёха перехватил паклю тянувшуюся к лицу, ловко завернул её за спину и толкнул пинком в зад опустившегося сержанта. Нападавший с грохотом повалился, опрокинув скамейку. Тальянкин развернулся к выходу.

– Ыды суда, па-чисти все! – заверещало ему вслед порождение канализации.

Лёха окончательно рассвирепел. Со всей природной свирепостью Лёха опустил на голову чмырю чугунок с жидкой гречкой, стоявший на ближайшем столе. После этого Тальянкин принялся топтать визжащего матом сержанта.

Трое из наряда оттащили Лёху от полуиздохшего чмыря. Кто-то звезданул Лёху по уху. Тальянкин зацепил черпак и врезал нападавшему промежь глаз. Остальные члены наряда бросились на помощь товарищам. Тальянкин отбежал спиной к стене, собираясь биться насмерть.

– Отпустите пацана, чушки! – раздался вдруг властный голос.

В момент рассыпалась толпа негодующих азиатов и собравшихся зевак.

– Из учьебки? – с едва заметным кавказским акцентом спросил Лёху солдат. На нём безупречно сидела отглаженная пэшуха, отглаженная так, что о стрелки на брюках и рукавах можно порезаться.

– Да.

– Имя?

– Лёха.

– Мага!

Руки ему не подали. Не зная местных правил, Лёха промолчал.

– Где?

– В роте, – понял вопрос Лёха.

– Вот и иди в роту! А вы, чушки, не трожьте его!

Лёха полубегом отправился в казарму, чтобы успеть сдать шинель. Каретский предупреждал, что оставлять её на кровати опасно!

Шинель никто не тронул. Лёха сдал её в каптёрку и собрался к Бате. Возле казармы его остановил дневальный.

– Лёха, тебя Поп зовёт, – вкрадчиво сказал Рудольф. – Зайди в оружейку!

Тальянкин не знал, для чего он понадобился Попу. Из уважения к дембелю, Лёха зашёл за решетчатую дверь.

– Звал?

– Не понял.

– Рудольф сказал, что ты звал меня.

– Да, да, – подхватился дембель, – вот щётка, извёстка. Бели потолок. Только наскоряк! Задача ясна?

– Ясно, – сказал Лёха. Деться некуда.

– Пойду я, – зевнул Поп, – отдохну. Старость не радость!

Лёха застыл, глядя на ведро с извёсткой. Что делать? Бежать жаловаться Бате, на кого? Поп, похоже, вовсе не ждал его. Это Рудольф! Да кругом одни враги! То солдаты с одного призыва удирают из столовки, не предупредив, что надо убирать со стола. Теперь дневальный решил «подшутить». Да, с волками жить по-волчьи выть! Лёха выскочил из оружейки.

– Дневальный! – сказал он Рудольфу. – Дай штык-нож!

– Подскоблить что-то? – понимающе улыбнулся Рудольф, протягивая нож с тяжёлых металлических ножнах.

– Для личной безопасности, козёл!

– Не понял?! – Рудольф бросился на Лёху с кулаками, но тут же осел на тумбочку, обливаясь кровью из вновь перебитого шнобеля.

– Встать! – заорал Лёха.

– Ты чё, покер, что ли? – завозникал Рудольф. Получив добавку по печени, задыхаясь, промямлил: – Чё от меня?

– В оружейку, бегом! Мудак! И чтобы качественно побелил, и наскоряк!

– Понял я, понял! – заорал дневальный, прикрываясь ладошками.

– Что ты понял?

– Хорошо надо побелить!

– Надо очень хорошо побелить, давай!

Рудольф поплёлся в оружейку, возвращаясь к своей работе.

В самых расстроенных чувствах Леха вышел из расположения роты. Как держаться своего призыва, если каждый норовит опустить? Решив потихоньку порасспрашивать Батю о том, как жить дальше, Тальянкин вошёл в четвёртый дивизион.

За столом в Ленинской комнате сидело шестеро бражников. Кроме Бати с Чубом, ещё трое дембелей и тот самый Мага из столовой. Все в спортивных костюмах, по-домашнему. Выпив по стакану браги, все удалились, оставив земляков наедине. О чём они только не говорили! Батю интересовало абсолютно всё: от цен на водку, до новых трамвайных линий в родном городе. Оказалось, нынешний полукриминальный партизан призван с первого курса Юрфака. Каким-то непостижимым образом Батя знаком с Кирюхой! Бутыль опустела, закончилась жареная картошка, часы показали половину второго. Пришло время Лёхиных вопросов. Но Батя не пожелал вести «сухие разговоры», он позвал друзей обратно. В момент Дембеля распорядились насчёт закуси, отправили кого-то за сугревом к банщику.