Евгений Шестаков - Номерные сказки Страница 18

... Которая была отворена ровно в полдень. Упруго и часто кланяясь, вошел голландский посол и, остановившись на полпути к трону, застыл. Шляпа его была локтем прижата к сердцу, другим же локтем посол прижимал к печени свиток с двумя печатями на шнурках.

— Здорово, Адольфыч! — сразу же нарушил этикет царь. — Давай, заводи, заводи, показывай! А то медальон-то мы уже до дыр проглядели. Так ты нам его теперь живого подай. Мы его и натурального до дыр проглядим.

Царица улыбнулась, а царевна покраснела так густо, что едва ли не задымилась.

— Не боись, дочка! — хлопнул себя по коленке царь. — Это лучше вон пускай он боится. Ты-то у нас девка умная да красивая. А его мы только на медальоне видали. Мозги там, помнится, детально не прорисованы. Да и ростом, я слыхал, он помене курицы будет. Хотя, на каблуках, пожалуй, и боле.

— Не смущай, батюшка. Видишь — и так сама не своя. — пихнула мужа царица. Она уже минут пять с усилием держала на лице улыбку, которой готовилась встретить кандидата в зятья. Тяжелая парадная корона так вдавила ей главу в плечи, что голос у царицы был немного придушенный.

— А ты покури-ка, Сеня! — в свою очередь, пихнул шута царь. — Пущай зрит иностранец, что не у их только табаки-то употребляют. И парик расправь. А то до пяток не достает.

Шут исполнил повеление с удовольствием. В итоге он тоже приобрел торжественный, в своем понимании, вид. Парик его был чем-то вроде надетой на голову огромной завитой бурки, лыжеподобные туфли начищены были не столько до блеска, сколько до труднопереносимой вони, ибо вакса была отечественная, а бубенцов висело на одних только рукавах четыреста восемь штук.

— Тум-тум-тутум! — громко крикнул, входя снова, посол. Из-за всегдашней европейской экономии оркестр им не был заказан, а церемониал требовал величественного музыкального сопровождения. Которое посол со скромным успехом изображал лично. — Пам-пам-парам! Ту-ту-ту! Фьють-фьють!

Кандидат вошел быстрыми шагами, быстрыми движениями снял шляпу, обмел ею пол, поклонился и застыл в подобающей просителю руки благородной, но скромной позе.

— И это все? — разочарованно протянул стоящий за троном шут. — А я слыхал, по ихнему приветствию пять минут скакать нужно с поднятыми фалдами и через каждый третий поклон в кастаньеты греметь. Он что, не уважает нас, что-ли?

— Тихо, Сеня. Он речь толкать будет. — негромко сказал царь и помахал гостю ручкой. — Давай, мил дружок! Не задерживай. Таких как ты у нас очередь ко двору. Ежли каждый станет время тянуть, мы и к девятому пришествию не управимся.

Государь отнюдь не был груб по своей природе. Просто очень были грубы традиции. Согласно коим, в частности, полагалось не только томить претендента в течение двух недель ожиданием, но и не кормить весь этот период. А также, вне учета личного вкуса, поить только квасом, настоянным на полыни. Обычай данный, видимо, символизировал собой те нелегкие природные и общественные условия, каковые издавна присущи этой стране. Впрочем, гость совсем не выглядел заморенным и убитым. Так как сердобольная царица уже две недели посылала в ветхую избушку, где опять же строго в согласии с каноном был поселен иностранный принц, ежедневно по большому мясному пирогу, комку масла и бадейке густого супа.

— Ихь бин... — звонким голосом начал гость. — Унд дас ист уже само по себье неплёхо:...

Согласно той же традиции, эти самые две недели затвора давались также и для того, чтобы иностранный претендент мог немного подучить туземный язык. В результате почти всегда получалась некая смесь собачьего с петушиным, за исключением тех случаев, когда кандидат бывал нем.

— Унд йетцт ихь хотеллен бринген ди поздрафляйтунг цу тфой феличита: экскьюз... феличестф!

Принц довольно изящно поклонился и, мастерски щелкнув каблуками в прыжке, приземлился на одно колено пятью метрами ближе. Бояре захлопали. Шут удивился и поискал в кармане рулетку.

— Майне дольче цариссимус! Битте нихьт подосревайт под менья, щьто ихь бин питаюсь шерше ля фам для плотский утешька. Ихь бин есть пребыфаю саконни наслетник дас гроссе император Йозефус Дриттус. Унд тфоего ... — принц ловко глянул на торчащую из обшлага бумажку. — ... охренительный дефка хотель быль мой саконный... — принц опять глянул. — ... баба! Который просиль мне его рука. Пошалюста...

Принц отступил немного назад и выпрямился, давая понять, что закончил. Голландский посол за его спиной в волнении пропотел столь обильно, что хлюпало в сапогах. В его неофициальные обязанности при дворе входили хлопоты за всех иностранцев, которые имели какую-то надобность к государю. Посол находился в стране уже с очень давних времен и даже приезжих соотечественников относил теперь к иностранцам. Впрочем, данный принц был хотя и весьма летучий, но совсем отнюдь не голландец. А его государство на карте занимало места намного меньше, чем самая маленькая из мух.

— Ответа ждут... — прошелестел едва слышно боярин, лучше других знакомый с церемониалом. Царь грозно посмотрел на него.

— Сам вижу, что не леденца хочет! Ответа... Будет ему ответ. Как появится, так и будет. Не я же на ем женюсь. Надобно еще с царевны личное мнение опросить. Может, он ей чудищем показался... Хотя, конечно, гимнастикус у его преизрядный: И в постижении нашей речи отнюдь не туп. Чухонский-то вон послёнок, что в прошлом годе князька-то своего сватал — дак я чуть со смеху не повымер, как они под балалайку "Малевалу" свою запели! На манер частушки. Дружбу этносов хотели изобразить. А у этого личико хоть конопато, да зато нос геройский. И шпага на ем довольно ловко висит. Хотя, может, это и зубочистка...

Государь не торопился спрашивать мнения царицы и дочери. Потому как выбирал себе не только зятя, но и возможного союзника в вероятных будущих войнах. А также еще более вероятного наследника собственного престола.

— Ты его спроси, мотоциклу водить умеет ли. — посоветовал сзади шут. Государь непонимающе вылупился на него.

— Прибор такой. Для безлошадных перемещений в пространстве. Сказывают, у их уже появился. Два колеса имеет и громыхало нефтяное посередине. За один час против ветру двадцать пять верст дает.

— Глупо шутишь сегодня. — насупившись, сказал царь. Его несколько задела лучшая осведомленность шута об иностранных новациях. Он насупился еще более, припомнив историю с граммофоном. Волевые и умственные качества царя были настолько подорваны неожиданным и очень громким барабанным боем, раздавшимся из странного агрегата, который шут тихонько сунул ему под койку, что царя откачивали, отпаивали и оттирали спиртом одновременно. Сам же граммофон царь научился заводить только через неделю, медленно преодолевая стадии суеверного ужаса, сердечного трепета и принципиального непонимания внутреннего устройства.

— Не поглянулся он тебе, батюшка? — вопросила уже не из-под, а практически изнутри короны смертельно усталая от соблюдения приличий царица. Царь с жалостью посмотрел на тяжкие ее муки.

— Потерпи чуток, государыня. Ибо мнения пока не составил.

Он издалека, но зорко поглядел в глаза претенденту. Не обнаружив в них нахальства, дерзости и ребячества, монарх слегка приуныл. Обнаружив же учтивость, готовность и собранность, он приуныл совсем.

— Неплох, конечно... Однако ж не нашего племени жеребец. — негромко, чтоб не слыхала сидящая поодаль царевна, произнес царь.

— А то, бывает, и не жеребец вовсе... — еще тише промолвил шут.

— Тоись? — уставился на него царь.

— А то и есь. Знающие люди говорят, поветрие у их теперь там такое, навроде чумного. Когда мужики под венец друг с дружкой идут, а бабы друг от дружки детей рожают. И гомы у их теперь не сапиенсы, а другие.

— Ни хрена себе мне... — опешил царь. — Это ты, Сеня, гляди у меня... Ежли шутишь так глупо — я тебя самого за жеребца отдам!

— Ушами слыхал, да задницей не видал! — обидевшись недоверию, отвернулся от него шут. Царь, оглядев принца еще на раз, крякнул и встал с трона. Почесав шею под бородой, он чуть-чуть поклонился принцу и громко сказал :

— Так что, милый друг, погодим немного с ответом. Пока разведка необходимые сведения доставит. А с этих пор разрешаю сутки через трое при дворе с визитом бывать. И штандарт свой над резиденцией до половины древка поднять. Бывай.

И государь снял с себя и с царицы корону, давая понять, что прием окончен и продлению не подлежит.

В этот день в очередной раз решалась судьба царевны. За немногие лета ее сознательной жизни женихов во дворце перебывало столь много, что летописец, описывавший их появления в своих хрониках, окончательно запутался в именах, титулах и достоинствах. Поэтому для удобства давно уже пользовался номерами. Нынешний был трехсотый. И, поскольку данная цифра явно взывала к небольшому застолью, таковое и состоялось вечером в царевых покоях.