Алекс Норк - Маргарита Страница 18

— А вот такие сегодня новости.

Ее вдруг выпрямило и дернуло снизу от живота, длинный плевок полетел в сторону.

— У ё-о…

Катушев, как ни странно, испытывал облегчение — похоже, все закончилось, похоже весьма на финал.

Хотя в некоторых кругах началась, а теперь и усилится, паника.

Ришельевич с Полуниным уже думают о своих головах, и чеченские трупы удалось обнаружить лишь в середине этого дня — Березовский сообщил о них «Энергетику», разумеется, уже только добравшись до Лондона. Специалисты на прослушивании быстро разобрались — «что» и «о чем».

Депутата-коммуниста милиция нашла под утро на какой-то сельской дороге и, внимательно выслушав, бережно отвезла в сумасшедший дом.

Депутат уже рассказал свою историю нянькам, а теперь рассказывал двум врачам.

— Я к нему, как к отцу родному, я ж за памятник его душу клал. Он мне сразу про памятник: «Черт с ним. Ты про партию говори, про страну». Разве можно неправду сказать этому человеку? — он посмотрел на врачей, те категорически мотнули головами, что, конечно, нельзя. — Вот, значит, я с партийной прямотой изложил про Советский Союз и что новоявленная буржуазия все, значит, отобралa, — пациент сглотнул, на секунду окунувшись в переживанья. — Слышу, он по-польски сначала, потом русским матом, — и опять понадобилось несколько секунд пережить. — Достает маузер — две сюда, — пациент указал пальцем слева в две точки, — и одну сюда, — рука сдвинулась вправо.

Он еще раз хотел удостоверить места попаданий, но один из врачей мягко отвел его руку.

— Мы поняли, а что дальше было?

— Дальше, как я уже помер, чувствую, он по трупу ногами лупит, мало ему, — рука снова поехала к грудной клетке. — Две сюда, и одну вот сюда.

Через полгода у него будет уже сорок сребреников, а потом пятьдесят…

Будет, но для чего?

Он, Иуда, не понял самого главного — замысла великого.

Чтобы увидели те, кто не слышит.

Чтоб ощутили высший предел человека.

Не божественный, нет, собственный свой великий предел.

Братья пойдут той же дорогой, и другие многие, которых лица сегодня он видел.

Они пойдут, а ему уже нет пути.

И не горько ему, а пусто.

Да, не понял.

Оттого, наверно, что не очень он умный, простой человек.

Человек.

Человек он.

Значит, и быть по сему — никто не ткнет в него пальцем, не станет показывать на него детям и не плюнет никогда на могилу — друг зароет его тайком, где никто не найдет.

Вот вам и всё

Осень уже попрощалась.

И в ближайшие дни совсем уберет уже малый оставшийся цвет.

По пустынной почти что Пятницкой шли четверо мужчин и женщина с превосходной собакой на поводке.

Нет, не совсем пустой была улица — редкие прохожие встречались им по пути, все здоровались, улыбались.

— Хорошо, когда мало людей, — сказал плотный, в длинном пальто, похожий на бандюка.

— Людей как раз много, — ответил ему длинный в шляпе с интеллигентным лицом.

Миновали небольшой внутренний скверик у старого особняка.

— Посмотрите, Мессир, — остановившись, проговорил в шляпе интеллигентный, — кто к нам пожаловал.

Статный человек впереди тоже остановился и повернул голову.

— А, неприкаянный.

— Послушаем, или ну его?

— Послушаем, Мессир, — произнесла женщина.

— Отчего же.

Группа повернулась и направилась в сквер, где стоял человек в сером чуть ниже колен балахоне, опоясанном, трижды, грубой неприятной веревкой, с опущенной головой, прикрытой подобием капюшона, на голых ногах были только поношенные сандалии.

Группа остановилась в центре скверика в нескольких метрах от человека.

Бандюк в длинном пальто хлопнул в ладоши, и статный человек сел в кресло — черное, офисное, которое его слегка крутануло.

— Мотов, ты доиграешься.

— Виноват, обшибочка вышла.

Он снова хлопнул в ладоши.

Кресло на мгновение потеряло контуры и снова их обрело — темного дерева, строгое, с высокой спиной.

— Ну и зачем ты явился? Он к себе не берет, и здесь знать не хотят? — сказанное, кажется, не очень понравилось ему самому, и следующие слова прозвучали чуть мягче: — Ладно, рассказывай, не зря же ты прибыл.

— Оставь их, пожалуйста, — тихо произнес голос.

— Вот как?

— Ни Он, ни Ты, ничего тут не сделаете.

Сидевший поиграл пальцами на деревянной ручке.

Козулинский чуть сдвинул шляпу и потер переносицу.

— Мнение специалиста, Мессир.

Человек борцовского склада сделал шаг вперед из-за кресла.

— Иуда прав, Мессир.

— Ты, Гелла, что скажешь?

— Не знаю.

— А глаза грустные почему?

— Обычные, Мессир.

— Мотов?

— Позвольте мне остаться при своем мнении, Мессир.

— Оставайся, но при каком именно мнении?

— Просто при своем мнении.

Пальцы опять поиграли по ручке.

— Итак, двое «за» при двух «воздержавшихся». Что ж… действуй, Козулинский.

Интеллигентный щелкнул три раза пальцами:

— Лямца, дрица, хоп…

— Цаца, — подсказала, прикуривая Гелла.

— Ну, цаца, не цаца, а результат будет тот же.

Шум покрыл улицу, люди засновали, обгоняя друг друга… трое подростков-школьников прошли через сквер, говорившие непонятно о чем из-за слишком малого числа нормативных слов.

— Да, — произнес Мотов, — интересно будет потом взглянуть на детей этих детей, — все на него посмотрели. — М-м, неудачная шутка, согласен.

Сны

Он идет по какому-то ухоженному парку, желтоватый под ногами гравий, в руках поводок, на поводке голый Буш — движется на четырех конечностях рядом внизу.

Что это?

Как неловко…

Хорошо, людей нет.

Он смотрит по сторонам — а людей даже много — стоят на соседних дорожках, смотрят с газонов.

Буш вдруг поднимается и произносит:

— А теперь поменяемся, как договаривались.

Он видит знакомые лица — Меркель, японцев…

Буш уже расстегивает на нем пиджак, собираясь раздеть…

Фу, хорошо, жена включила громко радио в соседней комнате, и он проснулся до срока.

И сейчас, в середине дня, сон вспоминается с легкими мурашками по спине.

Переутомление явное, надо съездить с визитом куда-нибудь в Гваделупу.

Президент сначала хотел вызвать Буркова, а потом сам решил демократично прогуляться к подчиненному в кабинет.

Вышел в приемную.

Помощник за столом за странным каким-то занятием.

Гоняет серебряную монетку?

Ну да, «ать» — раздается — «ать».

Тот вскинул на шефа голову и хотел приподняться, но монетка оказалась совсем под рукой — «ать»…

Не иначе как Иванов изобретеньице от «оборонки» принес — любит похвастать.

Монета никак не давалась — то отпрыгивала быстро по лягушачьи, то, встав на ребро, катилась зигзагом.

«Любопытно, на что она реагирует? — Президент двинулся дальше. — На тепло? Просто на колебания воздуха?»

Он прошел по коридору, открыл нужную дверь — там, в приемной, секретарь находился за тем же занятием, поздоровался с ним, но даже не приподнялся, устремившись опять за серебряной целью — «ать, ать»…

В кабинете, что за ёлки-моталки, и Бурков гоняет монету.

— Шеф, я ее, проклятую, сейчас достану.

Президент сам заинтересовался всерьез.

— Давай вдвоем.

— Давайте.

Президент скинул пиджак.

— Гони ее на меня.

— Гоню.

— Ать, ать… Ах, ты курва! Ать, ать!

Народу в холле аэропорта «Шилково» было не очень много, и Дмитрий сразу заметил появившуюся группу с высоким статным человеком впереди — тем самым его банкетным знакомцем.

Тот тоже сразу увидел и подошел.

Остальные — женщина с красивой собакой и трое мужчин стали за ним полукругом.

Они обменялись рукопожатиями.

— В Австралию, Дмитрий Игоревич, слышал я? Что ж, неплохая страна.

Митя вспомнил их разговор, будто только вчерашний, свою, бывшую тогда уверенность в том, что всё на своих местах — это добавило лишь растерянности к его теперешним чувствам.

— Оставили все?

— Вот, кроме нее.

Симпатичная интеллигентная женщина прикоснулась щекой к плечу мужа.

— А разве этого мало? — громко сказала зеленоглазая с собакой на поводке.

— Да! — выдвинулся какой-то подозрительно знакомый в расстегнутом длинном пальто.

Нет, не знакомый — тут только цепи золотой на груди не хватает.

— Да, — продолжил бандюк, — а другим, — он ткнул в себя пальцем, — похуже приходится!

Вдруг по его морде потекли слезы.

— Эх, сиротинушка я, ой сиротинушка! — кулаки поднеслись к глазам, чтобы вытереть, а слезы текли. — И никто-то меня никогда-а! И один-то я ве-есь!