Виктор Заякин - Роман Петровичъ Страница 18

Раздался свисток, и игра началась. Петрович, уловив момент, когда Крупский закончил путаный доклад о международном положении, резко взвинтил активность в центре обороны и усилил морально — психологический прессинг, выкрикивая антипечкинские лозунги вперемешку с матюками и емкими характеристиками вражеских лидеров, их образа мышления и исторической ценности села Печкина вообще и их ПНД в частности. По терявшие голову печкинцы с места взяли в галоп и сломя голову понеслись между почему-то несколько отошедшими в стороны Толяном и Бармаглотом прямиком на нахального сатрапа. Казалось, быть беде! Но тут-то и проявился оперативно-тактический гений Петровича. Подпустив к себе озверевших антагонистов, последний сделал великолепное двойное сальто назад и очутился на высокой церковной ограде; растерявшиеся печкинцы обнаружили перед собой вместо дерзкого инвалида толстенные церковные ворота и начали беспорядочно и запоздало тормозить, образовав довольно приличную кучу-малу; и именно в этот момент и в эту кучу ударили с флангов Толян с Бармаглотом… Но и это было еще не все. Ведь печкинцев было слишком много! И они оклемались, и начали брать верх; но тут распахнулись ворота церкви и стройными рядами, с именем богоматери на устах, в общую свалку влились мужики из сборной по десятиборью и сразу же принялись отворачивать идеологическому противнику руки, ноги, головы и другие конечности. Казалось, противник вот-вот даст деру, но Ульяна быстренько распустила слух, что всех бежавших с поля боя заставит подписываться на периодику, участвовать в общественной жизни и даже, в качестве особой меры пресечения, вести шефскую работу! Печкинцы тоже были людьми и хотели жить. Поэтому они с мужеством отчаяния запихнули десятиборцев на церковный двор, и, разделившись на две части, стали успешно отбивать фланговые удары, все чаще переходя в контратаки.

"Где же этот хренов обходной отряд?", — мучительно раздумывал великий стратег, с беспокойством наблюдая, как четыре печкинца, бережно подхватив Толяна на руки, пытаются с его помощью протаранить церковные ворота. Толян каким-то чудом вывернулся, раздались четыре удара и на площадь прилегли отдохнуть еще четверо, но им на смену, яростно размахивая кожаными шортами, бежала следующая четверка…

— Сельчане мои! Бейтесь до последнего! Косите лютого ворога! Вам же хуже будет, если проиграете — все село самолично метелить буду!…

Воодушевив односельчан этим пламенным призывом, Петрович не вы держал, соскочил с забора и ринулся в самую гущу боя, с каждым ударом укладывая по несколько соперников…

И грянул бой — жестокий бой! После вступления в сражение нашего адепта восточных единоборств чаши весов изрядно колыхнулись в сторону борца за демократию. Одурманенные тоталитаристы, категорически отрицающие малейшую возможность влияния отдельно взятой личности на ход истории, огребали теперь от этой самой личности по полному объему! Руки и ноги нашего нью-самурая вращались, раздавая во все стороны удары, с такой скоростью, что со стороны Петрович явственно напоминал изрядно перебравший и малость свихнувшийся (если б такое было возможным) геликоптер… Между тем, господам демократам тоже было несладко. Вышла из боя, выбитая яростной контратакой превосходящих сил противника народная дружина; отрубился Степка, выключивший Крупского из игры и пропустивший от бабы Ульяны в принципе-то и неопасный удар кочергой по темечку с тылу; Толян, увлекшись преследованием группы пролетариев, попал в мини-засаду и был смят превосходящим силами противника. В общем, над демократией нависла серьезнейшая угроза…

Помощь пришла — и вновь свою роль в нашей бредовой истории сыграла отдельно взятая личность!

Несколько поостывший к тому времени и растерявший в этой мясорубке почти всех своих земляков Бармаглот уже несколько минут подумывал, как бы потихоньку свалить. К нему уже давно никто не лез — печкинцы сообразили, что Бармаглот по своим физическим кондициям и умению держать удар не уступает любому наудачу взятому паровозу, и благоразумно держали дистанцию. Но, покоренный героическим сопротивлением нашего главного героя, он активно вмешался в происходящее, и, проложив в толпе врага просеку впечатляющей ширины (по ней, пожалуй, даже смог бы проехать изрядно поддавший велосипедист), он подошел к Петровичу и буркнул:

— Хромой, а ты — мужик! Люблю!

С этими словами он перехватил голой рукой страшнейший удар Ульяшкиной кочерги, направленный в голову Петровичу, и со вновь проснувшимся остервенением стал раскручивать ее над головой. Вредная бабуля отнюдь не желала расставаться со своим орудием массового поражения и упрямо вращалась вместе с кочергой. Поле боя затихло; все заворожено наблюдали за происходящим и гадали, чем это закончится; в некоторых местах возникли споры, кто первым сорвется — Ульяна или кочерга; заключались пари, делались ставки и даже уже кому-то по этому поводу били морду… В конце концов, Бармаглоту надоела жадность старой карги, и он, сделав дополнительный рывок, разжал пальцы. Ликующе размахивая отвоеванным в головокружительной схватке инвентарем и посыпая задравшую головы толпу значками, медалями и прочей бутафорией, неугомонная бабушка просвистела над площадью, и, несколько раз перейдя по ходу действия звуковой барьер, разнесла вдребезги стенку коровника, откуда сразу же донеслось недовольное бурчание Пегаса. Печкинцы, вкрай расстроившись таким грубым обращением с их единогласно избранным председателем, полезли на Петровича с Бармаглотом всем скопом — а скоп, несмотря на значительное поредение, все еще был неслабым…

Прошло несколько часов. Сборная злопукинских таиландцев, забредшая в процессе рейда по глубоким тылам противника на огонек к Дэвицу и раскрутив радушного спонсора на пару ведер самогона, вспомнила о своей стратегической задаче только к вечеру. Осторожно и виновато выйдя на площадь, обалдевшие таиландцы обнаружили следующую картину.

Солнце активно закатывалось за горизонт, и все вокруг окрасилось в фантастической красоты цвета этого закатывания. С Гнилушки веял легкий вечерний бриз, доносящий с заливных лугов гоготанье жаб и брачное хрюканье грецких помидоров. На громадном кургане, состоящем из самых разных членов самых разных спортивных команд, стояли обнявшись, покачиваясь и закрыв усталые глаза, Бармаглот с Петровичем. Когда осторожные марафонцы стали приближаться, Петрович неожиданно дернулся и слабым, но четким голосом произнес:

— На етом щитаю первый день олимпеады наглухо закрытым. День идет в зачет марафону по таиландскому боксу… Пебедителей НЕТ! - строго добавил Петрович и рухнул на вершину кургана.

— Это еще надо посмотреть! - строптиво буркнул Бармаглот и тоже рухнул — на Петровича…

Дело было на мази. Бармаглота усилиями всей сборной откатили в сторону, а шефа поперли на руках в родное дворянское гнездо, на ноч лег. Вокруг стояла мертвая, просто могильная тишина.

Стемнело. Отдыхала природа, измученная первым днем спортивного праздника. Даже ночная живность вела себя крайне пассивно. И только особо чуткое ухо могло уловить доносящиеся из недр новоиспеченного злопукинского кургана слова:

— Да, мужики, вообще-то, жизнь в деревне, конечно не сахар. А все потому, что организации никакой. Вот, как сейчас, помню своего шурина жены брата мужа свата — крутейший, между прочим, сельский организатор был…

—32—

Да… Как всё-же горька судьба увлечённого читателя! Постоянно возникающие в самых интересных местах, тупые отступления автора, которому вдруг приломило почесать на отвлечённые темы своим длинным языком, гнетут его творческий порыв. Тривиальные фразы типа "Да… Как же всё-таки горька судьба…", в который раз вызывают рвотный рефлекс и ясное понимание того, что так написать мог только полный имбецил… Я согласен… Да, я полный! Но, извините, роман писать это вам не фунт изюму в бочку дёгтя сыпать! Надо и меня понять! Вы вот щас ухмыляетесь, а я эту главу в одиннадцатом часу ночи начал писать! И очень, знаете, приятно сознавать, шо эти козлы щас, как сыры в масле, пятые сны видят, а потом ещё пафосничать начинают, мол, то, что автор придурок, я сразу понял, но что до такой степени — токо щас… Но я на вас не обижаюсь, вы ж не виноваты в том, что я такой талантливый! Итак, зададимся вполне резонным запытанням — что же было дальше? Кто не зададался, дальше может не читать, таким не место среди ценителей настоящего искусства! Гурманам же сообщаю, что дальше началась действительно преувлекательнейшая история…

Во-первых, начался четвёртый день олимпиады. Начался он с того, что Петрович в обнимку с Бармаглотом ходил по деревне в поисках очухавшихся марафонцев бокса и выспрашивал у них, что было во второй и третий дни олимпиады. Результаты социологического опроса к ночи стали ясны, как день: