Джером Джером - Досужие размышления досужего человека Страница 18

Дома они непременно воспользуются самой большой тростью или зонтом, предпочтительнее всего раскрытым, чтобы подняться по лестнице. На них внезапно нахлынет неудержимая волна любви к Мэри Энн именно в тот момент, когда преданная служанка чистит кастрюли, и выплеснуть свои чувства они могут только одним способом – обняв ее безотлагательно. Что касается еды, то излюбленные блюда малышей – уголь и кошачье мясо. Они бережно прижимают к себе кошку, держа ее вниз головой, и демонстрируют любовь к собаке, дергая ее за хвост.

От малышей сплошные неприятности, они переворачивают дом вверх дном, их содержание обходится в кругленькую сумму, и тем не менее без них в доме неуютно. Что это за дом, в котором не слышна безостановочная детская болтовня и где никто не шалит?! Без топающих ножек в комнатах воцарится гнетущая тишина, да и разве вы не потеряете друг друга без звонких голосов, призывающих вас обоих?

Дети должны объединять родителей, однако иногда мне приходит в голову, что крохотная ручка вбивает между ними клин. Весьма неучтиво с моей стороны упрекать чистейшую из всех человеческих привязанностей – то, что делает женщину воистину женщиной, – материнскую любовь. Это святая любовь, которую мы, мужчины, как создания более черствые, не в силах понять, и я отношусь к ней с почтением, но все же скажу, что ей не следует полностью поглощать и другие привязанности. Малышу не нужно занимать все ваше сердце целиком, подобно тому богачу, который построил ограду вокруг колодца в пустыне, – разве не стоит рядом с ним другой путник, томимый жаждой?

В своем желании быть хорошей матерью не стоит забывать о необходимости быть хорошей женой. Не изливайте всю свою любовь и заботу на один-единственный объект. Если бедняга Эдвин предлагает сходить в гости или в театр, не отвечайте каждый раз с негодованием: «Как же я могу оставить малыша!» Не проводите все вечера в детской, не ограничивайтесь в разговорах обсуждением коклюша и кори. Мои милые дамы, ребенку вовсе не грозит смерть от каждого чиха; в доме не начнется пожар, и няня не сбежит с прохожим солдатом, если вы выйдете на улицу; и кошка не уляжется на грудь вашего бесценного малыша, если вы на минутку покинете детскую. Вы слишком трясетесь над своим единственным птенчиком и заставляете всех остальных напрасно переживать. Попробуйте вспомнить, что у вас есть и другие дела, и ваше хорошенькое личико не будет постоянно собрано в морщинки, а в гостиной станет так же оживленно, как и в детской. Уделите немного внимания и вашему большому ребенку: потанцуйте с ним, назовите его ласковыми именами, пошутите с ним время от времени. Только первенец отнимает у матери все ее время – пять или шесть детей требуют гораздо меньше внимания, чем один-единственный. Однако к тому времени может быть уже поздно: дом, в котором для него нет места, и жена, которая слишком занята другими делами, перестают привлекать вашего неразумного мужа, и он научится находить уют и ласку в другом месте.

Впрочем, довольно! Если я наговорю чего-нибудь еще в этом же роде, то наверняка приобрету репутацию ненавистника детей. Видит Бог, я к ним не принадлежу. Да и у кого хватит на это духу при виде невинных лиц малышей, столпившихся в застенчивой беспомощности у ворот, ведущих в мир!

Этот мир – тесный круглый шарик! – должно быть, выглядит в их глазах громадным загадочным местом. Задний двор – целый неисследованный континент! А какое захватывающее путешествие можно совершить в чулан под лестницей! С каким восторгом дети смотрят на длинную улицу – им, как и нам, взирающим на звезды, хочется знать, где конец этого пути. А какие серьезные не по годам взгляды они бросают вдоль самой длинной из всех улиц – вдоль долгой, тускло освещенной аллеи жизни, протянувшейся перед ними. И какие испуганные бывают порой эти взгляды! Однажды вечером я видел кроху, сидящего на ступенях лачуги в Сохо, и мне никогда не забыть выражение его сморщенного личика в свете газового фонаря – выражение унылого отчаяния, словно он увидел, как этот убогий двор превращается в убогую дорогу его жизни, и от невидимой другим картины смертельный ужас сжал его сердце.

Бедные маленькие ножки, только начинающие путь по каменистой дороге! Мы, бывалые путешественники, ушедшие далеко вперед, можем лишь задержаться на мгновение, чтобы помахать вам рукой. Вы выходите из темноты, и мы, оглядываясь назад, видим вдали ваши крохотные силуэты на вершине холма, видим, как вы протягиваете к нам руки. Счастливого вам пути! Мы бы остались здесь и взяли ваши руки в свои ладони, но шепот великого океана звучит в ушах, и мы не можем медлить. Мы должны спешить к нему – туда, где призрачные корабли ждут нас, подняв черные паруса.

© Перевод О. Василенко

О еде и напитках

Я всегда любил поесть и попить, даже когда был ребенком, причем в детстве особенно любил поесть. В те времена у меня был аппетит и не было проблем с пищеварением. Однажды к нам на ужин пришел джентльмен с землистым лицом и тусклым взглядом. Минут пять, явно пораженный зрелищем, гость внимательно наблюдал за тем, как я ем, затем обратился к моему отцу с вопросом:

– У вашего сына никогда не бывает несварения желудка?

– Ни разу не слышал, чтобы он жаловался на нечто подобное, – ответил отец. – Колики, у тебя когда-нибудь бывает несварение желудка?

Меня все называли Колики, но это было только прозвище.

– Нет, папочка, – сказал я и, подумав, добавил: – А что такое несварение желудка?

Джентльмен с лицом землистого цвета посмотрел на меня с изумлением, смешанным с завистью, а потом с бесконечной жалостью в голосе медленно произнес:

– Ты сам узнаешь, когда время придет.

Моя милая матушка часто говорила, что ей нравится, когда у меня хороший аппетит, и мне приятно думать, что своим аппетитом я наверняка доставил ей немало удовольствия. Здоровый, растущий мальчик, который много двигается и не позволяет себе слишком углубиться в учебу, как правило, может удовлетворить самые высокие требования к его аппетиту.

Забавно наблюдать, как едят мальчики, если вам не приходится платить за их кормежку. Для них плотный обед включает полтора фунта ростбифа и пять или шесть крупных картофелин (лучше водянистых, они сытнее), полную тарелку овощей, четыре больших ломтя йоркширского пудинга и парочку клецек, несколько яблок, пригоршню орехов, полдюжины булочек и бутылку имбирного пива. А потом мальчики идут играть.

С каким презрением они, должно быть, смотрят на нас, мужчин, которые вынуждены прилечь на пару часиков после ужина, состоящего из ложки прозрачного бульона и куриного крылышка!

Впрочем, и у нас есть чему позавидовать. Мальчикам неведома роскошь насыщения, они всегда голодны. Они не могут вытянуть ноги, заложить руки за голову и, закрыв глаза, погрузиться в неземное блаженство, охватывающее плотно поужинавшего мужчину. На мальчиков ужин никакого воздействия не оказывает, а для мужчины это волшебный эликсир, после которого мир меняется к лучшему и загорается новыми красками. После хорошего ужина мужчину охватывает любовь ко всем окружающим: он ласково погладит кошку и с нежностью в голосе назовет ее киской, испытает сочувствие к уличным музыкантам, а не замерзли ли они там? И на мгновение даже забудет о ненависти к родственникам жены.

Хороший ужин выявляет в человеке все лучшие качества. Под его благотворным воздействием мрачные и сварливые становятся приветливыми и разговорчивыми. Вечно кислые и чопорные джентльмены, которые обычно выглядят так, словно их диета состоит из уксуса и слабительного, после ужина расплываются в улыбке и склонны погладить малышей по головке и поговорить с ними – в туманных выражениях – о шестипенсовых монетках. Серьезные мужи оттаивают и слегка оживляются; заносчивые юноши с огромными усами забывают о необходимости раздражать окружающих.

Я и сам всегда впадаю в сентиментальность после ужина. Только в это время я могу по достоинству оценить любовные романы: когда главный герой прижимает «ее» к сердцу в последнем безумном объятии, подавляя рыдания, мне становится так грустно, словно на раздаче в вист я вытянул всего лишь двойку; а когда в конце концов героиня умирает, я заливаюсь слезами. Если бы я прочитал ту же самую историю с утра пораньше, я бы над ней посмеялся. Пищеварение, или, точнее, несварение, оказывает удивительное воздействие на душу. Если мне захочется написать нечто весьма патетическое, то есть если мне захочется попытаться написать нечто весьма патетическое, я заранее съем полную тарелку горячих кексов с маслом, и тогда, к тому времени как я усядусь за письменный стол, меня охватит невыразимая меланхолия. Перед глазами возникнет убитая горем влюбленная парочка, расстающаяся навсегда у одинокой калитки в изгороди, а вокруг будут сгущаться грустные сумерки, и лишь отдаленное позвякивание овечьих колокольчиков нарушит страдальческую тишину. Старики сидят, не сводя взгляда с увядших цветов, пока пелена слез не начнет застилать глаза. Хрупкие девицы ждут, выглядывая в окна, но «он не приходит», а годы идут, и густые золотистые кудри белеют и редеют. Младенцы, которых они качали на руках, стали взрослыми мужчинами и женщинами, и у них уже есть свои пухленькие непоседы, а товарищи по играм, с которыми они смеялись до слез, безмолвно лежат под травяным ковром. А они все еще ждут и выглядывают, пока темные тени неведомой ночи не подкрадутся незаметно, обнимая их со всех сторон, и весь этот мир с его детскими заботами не померкнет в усталых глазах.