Лев Гурский - Пробуждение Дениса Анатольевича Страница 19

Если говорить точнее, меня пошли. До инаугурации я как-то не удосужился освоить топографию Сенатского дворца, а после вступления в должность, может, и изучил ее, и неплохо, однако теперь не смогу вспомнить даже под дулом пистолета. Так что я передоверил президентское тело полудюжине охранных Вов, ведомых худым и морщинистым, как ссохшаяся морковка, церемониймейстером, — и был сопровожден ими из кабинета в Екатерининский зал. Там мне предстояло провести тридцать минут жизни в обществе орденоносцев, оркестрантов, официантов и остальных ответственных особей обоего пола, притом не обязательно на букву «о».

Путь мой, думаю, мог быть значительно короче, но тогда проходу не хватило бы торжественности. Поэтому пришлось спускаться и подниматься по каким-то длиннющим лестницам с широкими перилами, а затем проходить вдоль зеркал в человеческий рост и горельефов императоров по скупо освещенным анфиладам комнат, мимо впавших в каталепсию декоративных гвардейцев в ярких камзолах и киверах.

Наконец, мозаичный пол у меня под ногами сменился красной ковровой дорожкой. Уже по ней я медленно вступил в зал через наиболее высокие и наиболее пафосные, в смысле навешанного на них золота, двери. Слева от меня оказалась аллегорическая фигура России (мраморная женщина под три метра высотой с колосьями и мечом), а слева — почему-то аллегорическая фигура Правосудия (такая же трехметровая мадам из мрамора, но только без колосьев, в повязке на глазах и с аптекарскими весами на месте меча).

Моя свита увеличилась раза в три и выстроилось в небольшое каре.

Церемониймейстер, у которого прорезался мощный бас, объявил раскатисто на весь зал: «Прррре-зидент Рррроссийской Федерррации Денис Анатольевич Корррррраблев!» Повинуясь дирижерской палочке, кремлевский оркестр исполнил первые такты гимна — и я обалдел.

Нет, мелодия была той же, знакомой с детства, но ее исполнение меня поразило. Барабаны и литавры исчезли. А к классическим духовым инструментам зачем-то добавились длинные африканские дудки, придающие звучанию сходство с унылым воем ветра в степи.

Кроме дудок, в оркестре обнаружились еще странные струнные, совсем уж мелкие, вроде игрушечных детских гитарок. Из-за них у монументальной музыки Александрова появлялся неприятный визгливо-дребезжащий привкус: как если бы группа склочных теток во время исполнения гимна страны устроила на коммунальной кухне кастрюльную разборку. Вдобавок маэстро с какого-то перепугу задал неподобающе быстрый темп, и вместо тяжкой державной поступи боевых слонов возник бодренький тараканий галоп.

— Какого… — с удивлением пробормотал я, но слово «хрена» застряло у меня во рту, а чугунная узница в одиночном каземате моей башки отозвалась лихорадочным перестуком.

Потому что я внезапно вслушался в текст гимна — и мигом забыл о музыкальных чудачествах его аранжировки. Такие слова Главной песни России мне бы не приснились даже в самом нелепом сне.

Только не подумайте, будто я был поклонником третьей редакции совкового гимна. Наоборот, я считал ее слабой и вялой; все время чудилось, будто двуглавому имперскому орлу аккуратно подстригли крылья и подточили клюв с когтями, а вместо скипетра и державы всунули в лапы ментовскую дубинку и погремушку. Автор разбавил густую дикарскую брутальность своего первого варианта клюквенным морсом, а затем еще и долил до краев дистиллированной водички…

И все-таки по сравнению с только что услышанным даже третья вода на совдеповском киселе выглядела благородным напитком. Сейчас не было и этого. «О где ты, за каким холмом, хранимая Богом родная земля? — мысленно застонал я. — Отчего поредели твои леса и полысели твои поля? Куда подевались вы, просторы широкие, мудрость народная, моря южные и края полярные?»

В песне, которая разносилась под ажурными белоголубыми сводами Екатерининского зала, вообще не осталось ничегошеньки от гимна. Здесь смешались в кучу цветы городов, изгибы губ, косые взгляды, клятвы любви, лестницы в небо и бродяги-хипстеры. В припеве мелькали богиня Фортуна под ручку с Блаженным Августином — почему-то в испанских ботинках на босу ногу. Двуглавому орлуше тут совсем не повезло: перья ему походя перекрасили в кислотные цвета, на клюв навесили фенечек, корону украсили мульками, а скипетр с державой сменяли на фаллоимитатор и косячок.

— Эт-то чего мы поем? — шепотом спросил я ближайшего Вову, притянув его за воротник. — Прежний гимн то есть уже похерили?

Из числа других Вов этот выделялся очками на носу, а значит сознательно косил под интеллигента. Не мной замечено: те, которые просто плохо видят, но не корчат из себя умников, на людях обычно пользуются незаметными контактными линзами.

К счастью, Вова-интеллигент очки носил не зря и был в теме.

— Как вы и просили, Денис Анатольевич, — ответным шепотом доложил он. — Сделали гимну апгрейд, сразу же после вашей речи на Совете по молодежной политике. Музыка Александрова в обработке сэра Элтона Джона, слова Дилана в переводе Гаврилова.

— Кто-кто сочинил к гимну слова? — тихо ужаснулся я.

Про Элтона Джона я хотя бы слышал. Чисто теоретически я даже мог вообразить то количество выпитого, после которого мне взбредет в голову поручить старому английскому педику обработать нашего Александрова. Но никакого импортного Дилана, клянусь, я не знал!

— Боб Дилан, — сообщил мне очкастый Вова. — Номер 2 в мировой рок-музыке, после «Битлз». Вы же его сами назвали. Не помните?

И я вспомнил! И поразился редкостному ехидству черного колодца похмельной памяти. Выпросить у него горсточку полезных в хозяйстве воспоминаний было почти нереально, зато он с легкостью выдергивал из моего прошлого что-то эксклюзивно глупое и гадкое.

Вот яркий проблеск среди темноты: я воздвигаюсь из-за стола, формой похожего на огурец. По левую руку — кто-то пожилой в коротком черном парике, вроде Иосифа Кобзона, а может, он и есть Кобзон. По правую — кто-то незнакомый, юный, долгоносый, в бандане и с косичкой. А прямо передо мной — высокий стакан с минеральной водой, только это никакая не минеральная и не вода. Сейчас я скажу кое-что прикольное. «Капитализм, — говорю я, — это молодость мира… Мы должны откликаться на запросы времени и чуть-чуть его опережать. Короче, я тут выслушал все точки зрения и принял решение. Слова для нового гимна будет писать…» — Я поднимаю стакан и, прежде чем на меня нападает икота, успеваю произнести имя. Взрыв эмоций. Дальше — опять темнота.

О-о, как стыдно! Наверное, я хотел сказать им: «Билан». Но почему я так по-идиотски оговорился? В любом случае, кашу эту я должен расхлебывать сам. Ни Блаженный Августин, ни его русский коллега Василий мне в этом скорбном деле не помощники.

Что же делать? Вернуть все назад, расписавшись в собственной дурости? Не-е-ет, господа, выход из абсурдной ситуации — не обязательно там же, где вход. У Дениса Кораблева найдется идея получше. Даром, что ли, мой покойный папа, в прошлом популярный детский писатель Анатолий Кораблев, самых смекалистых пионеров-героев срисовывал именно с меня? Белогвардейских кладов в помещичьих усадьбах я, понятно, не находил и немецких шпионов в блокадном Ленинграде не выслеживал. Однако и в отчаянье я обычно не впадал, и сообразительностью меня природа не обидела… Ну-ка, ну-ка, ну-ка… Ага! Вот уже и придумал.

— Поэт Теянов здесь? Сумели доставить? — спросил я у Вовы, пока в Екатерининском зале еще не отзвучали африканские дудки.

— Привезли, Денис Анатольевич, — успокоил меня интеллигент, — во-он, видите, стоит во втором ряду, пиджак цвета пшенной каши?

Издали будущий орденоносец выглядел не слишком презентабельно. Зато уж не Дилан какой-нибудь, с нежностью подумал я, а наш поэт, нашенский, от корней. Слава Богу, что так вовремя приплыла ко мне чудо-строчка про добро и кулаки. Значит, это судьба: мы сегодня же все поправим. Поняла ты, маленькая злобная чугунка? Если да, кончай долбить. Все равно в соседней камере никого нет. Давай же, успокаивайся, успокаивайся, ну, все будет хорошо-о-о…

Поверив уговорам, черепная гадина немного ослабила перестук, и финальный припев с Б. Августином я дослушал с относительным комфортом в башке. Уж не знаю, надолго ли хватит аутотренинга, подумал я. Авось успею отработать обязательную программу и останется время на произвольную. Главное, не затянуть церемонию. Орден на грудь, рукопожатие, пару напутственных — и сво-бо-ден.

— Начали! — сказал я вполголоса морковке-церемониймейстеру и покрутил пальцем с намеком на стрелки часов: мол, давай, дружок, в темпе, у президента еще масса важных государственных забот.

Процедуру награждения орденами удалось провести в сжатые сроки, сократив главное мероприятие с получаса до пятнадцати минут. Из них десять последних ушли на поздравительные речи, совместную фотосессию на фоне триколора плюс прочий официоз, а первые пять я мучился, пытаясь приколоть орден к толстой дерюге, из которой был пошит парадный пиджак ядерного академика Сергея Волкова.