Игорь Чубаха - Железная коза Страница 19

Произошедшая далее эротическая сцена полностью, слово в слово, повторяет сцену из романа Л. Н. Толстого «Война и мир» со слов «В приемной уже никого не было...» (гл. XXI, стр. 98) по «...но под большим секретом и шепотом» (гл. XXI, стр. 102), Каунас, «Швиеса», 1985.

За огромным – в полнеба – окном чирикали пыльные воробьи (это такие птицы). Снаружи была прекрасная испепеляющая жара, здесь же, в «тринадцатке», царила раздражающая прохлада. Проникающие сквозь шторы лучи лишь с нежностью опытного любовника чуть-чуть щекотали пальцы ног разметавшейся на кровати Ознобы, оголенной, как провод.

Все большие неприятности начинаются с утра. Это вечером можно, ожидая начала очередной серии «Семнадцати мгновений», проиграть в очко квартиру, напиться в Астрахани и попасть под поезд «Москва – Санкт-Петербург», заснуть и не проснуться через пятнадцать минут, разбуженным первым толчком землетрясения. Но сие так, пустяки. А вот утром...

Добродушный надзиратель со взглядом невинным, как презерватив на витрине, ласково тронул Ознобу, вдову по констистенции, за плечо и тихо сказал:

– Пора.

– А куда это вы ее? – лениво сквозь сон полюбопытствовал Мустафа Гоморский, к верхней губе которого прилипло перо из подушки.

– Я не могу видеть! – вдруг тишайший надзиратель с воплем бросился на спросившего и принялся безжалостно лупить беднягу. – Я не могу видеть эту безвкусную лампу! – Однако рукоприкладство не облегчило душу доброго служаки, он быстро остыл и снова печально тронул вдову:

– Пойдем.

Отлипшее перо взволнованно и тревожно покружило в воздухе и улетело за окно. Ну, прямо, «Форест Гамп».

Дама почувствовала недоброе, накинула покрывало и с высоко поднятой головой направилась к выходу, где больно стукнулась большим пальцем ноги о порог. С бездушным лязгом закрылась дверь, будто утверждая: «Человек человеку – мобильник». Надзиратель побрел следом, понуро опустив голову. Он был похож на испортившуюся палку колбасы: апатичный и зеленый. С белесыми кружочками глаз.

В коридоре на полу рядом с дверями «тринадцатки» в предсмертных судорогах корчился укушенный коброй зэк. На синих, как иней, губах пузырилась пена. Глаза не видели внешний мир. Перед ними прокручивались бесцельно прожитые годы: первая стыренная у отца сигарета; первая бутылка – это был «Солнцедар»; вызов родителей в школу за поджог парика завуча и прочие не менее приятные вещицы.

– Счастливчик, – еле слышно пробормотал в усы добродушный конвоир.

В дальнем конце коридора в стену живьем замуровывали троих.

– Счастливчики, – в усы пробормотал конвоир и, желая напоследок доставить даме хоть какое-то удовольствие, повел арестованную мимо приговоренных.

– В чем обвиняют этих людей? – гордо разглядывая потолок и чуть прихрамывая, спросила прелестная вдова.

– Они явились на пляж по пояс голыми и без носков, – вздохнул сопровождающий.

По каждой стороне двухярусной галереи двора были расположены три широких арочных пролета, между которыми, как отметила Озноба, – колонные портики дорического ордера в нижнем этаже и ионические – в верхнем. В простенках между арками были пробиты двери, прямоугольные и круглые окна. По углам находились цилиндрические объемы внутренних винтовых лестниц с полукруглыми куполками и пиноклями. Удачными казались обходные галереи с их точно найденным масштабом и ощущением простора. Сама архитектура внутреннего двора, в которой княгиня усмотрела смешение традиций Палладио, Браманте и Серлио, выглядела далеко не безупречно. Среди других изящных архитектурных решений это насыщенное колючей проволокой и вышками с часовыми сооружение виделось насильственно вторгшимся в чуждую ему среду.

Конвоир подвел пленницу к двери с номером "1":

– Сегодня вас допрашивает мастер международной категории, имя которого я бы объяснил так: «Отнявший конфету у ребенка».

Подтолкнул вперед, а сам сделал себе харакири. Совесть не выдержала. У него были жена, дети и доброе имя, но это ничего не значило.

Одного взгляда хватило хитроумной Ознобушке, чтобы понять, для чего предназначалось это помещение.

После мутотеньск-берендейских присутственных мест, нередко сумрачных, тесно заставленных и очень пышных, зал производил необычное впечатление. Его интерьер был светел, прост и вместе с тем подчеркнуто импозантен. Здесь господствовал образ камня, светло-серого, гладкого и прекрасно отесанного гранита. Каменными исполинами казались четыре столба с мощными арками, которые поддерживали сферический купол. Все архитектурные элементы были приведены в строгое единство, господствовал дорический ордер, строгий и торжественный, преобладал один цвет, цвет серого гранита. Пол вымостили белым и серым мрамором. На стене висела картина «Петр I допрашивает своего сына» кисти Дейнеки. В книжном шкафу проглядывали сквозь стекло корешки книг: «Злоумышленник» Антона Павловича, «Преступление и наказание» Федора Михайловича, «Записки следователя», «Кто скрывался под маской Бостонского душителя?», «Кто подставил кролика Роджера?», Рекс Стаут, братья Вайнеры, Кивинов, Астрид Линдгрен...

Хозяин помещения уважал искусства, особенно искусство допроса, которое должно принадлежать народу. Лишним подтверждением этому выводу служили волшебные пытошные приспособления, сваленные беспорядочно в углу. Волшебная дудочка: в отверстиях дудочки зажимаются пальцы, и жертва пляшет от боли, не может остановиться. Ковер-самолет: ноги пытаемого привязываются ко вбитым в землю кольям, руки – к ковру, ковер взмывает, диапазон натяжения гораздо шире, чем у дыбы. Скатерть-самобранка: много соленой еды, и ни глотка воды. Сапоги-скороходы: сжимают ногу допрашиваемого с такой силой, что тот готов по потолку бегать. Ну а способы применения такой штуковины, как меч – сто голов с плеч, наверное, разжевывать не требуется.

– Друг мой, отметьте, это явно существо женского пола, вероятно не девица, возраст где-то между шестнадцатью и двадцатью, – сообщил в сторону развалившийся в роскошном гамбусовском кресле и вытянувший ноги на решетку камина господин в клетчатом кепи, твидовом пиджаке и клетчатых бриджах. Его можно было сравнить с импортным термосом. Сразу не поймешь – дорогая вещица или ширпотреб. И если не попробуешь, никогда не узнаешь, что внутри: чай или коньяк. Его за своего принимали и демократы, и тоталитаристы, дураки и ворье изобилуют по обе стороны баррикад.

– Гениально, уважаемый мистер Шварк Хлопс, – откликнулся господин, весьма похожий на актера Виталия Соломина. – Но как вы догадались? Носи вас земля вечно.

– Элементарно, Хватсон. Пусть объект слегка и замотан в покрывало, но все же не настолько, чтобы скрыть так называемые вторичные половые признаки. Далее. Поскольку такие покрывала есть только в «тринадцатке», а я этой ночью проходил мимо камеры и имел удовольствие слышать из-за двери определенные звуки, я имею все основания сомневаться в девичестве этой дамы. Кстати, когда-нибудь я напишу монографию об основных способах потери девственности девушками. – Клетчатый почесал подмышкой. Наблюдательный, как пост.

– Конгениально. Ну а как вы угадали возраст? Или вам открыта «Книга дыхания»?

– Хватсон, я же вас учил не смотреть, а видеть. Неужели вы не обратили внимание, что у дамочки не накрашены губы? А это значит, что она вообще не пользуется косметикой. И поэтому к возрасту «на взгляд» не следует приплюсовывать срок за мошенничество в особо крупных размерах.

И Хлопс затих насладиться произведенным эффектом, довольный, как самовар. Это был весьма одаренный сыскарь старой школы, не попавший в андроповскую чистку. Лет ему было тридцать восемь, и к этому возрасту он не растерял приобретенные на семнадцатом году представления, будто наряду с личностным бессознательным существуют более глубокие слои «коллективного бессознательного», где в виде архетипов хранится древнейший опыт человечества, обеспечивающий априорную готовность к восприятию и осмыслению мира.

Умный, как участковый, Шварк Хлопс любил на эту тему поспорить, но побеждал не всегда, так как в детстве сбежал из секции бокса после первого занятия. Впрочем, несмотря на столь общительный характер, мистер Хлопс за прошедшие годы не только сохранил все свои зубы, но и даже преумножил их количество.

Лишь мистер Хватсон закончил черновую запись услышанного, Хлопс продолжил.

– Друг мой, я вас удивлю еще больше, сообщив, что перед нами не кто иной, как наша домохозяйка миссис Матсон, которая пришла требовать квартплату за последние пять месяцев, а мы, естественно, сварганим дело и упекем хозяюшку лет эдак на двадцать. Ха-ха-ха! Не надо записывать!!! – клетчатый со вкусом поскреб затылок.

– Вообще-то, – решила вписаться в разговор луноликая Озноба, вдова по-крупному, – мое имя – Озноба Козан-Остра. До убьет бог охоты, лишних муравьев в ваших черепных коробках.