Том Шарп - Флоузы Страница 2

– К черту мое завещание, сэр, – заявил старый Флоуз. – Я напишу завещание, когда буду знать, кому оставляю свои деньги, и не раньше. А что за совет вы мне хотели дать?

– Отправляйтесь в путешествие, – сказал Балстрод. – Куда-нибудь, где тепло и солнечно. Мне говорили, что кормят в таких поездках отменно.

Флоуз внимательно разглядывал содержимое графина в раздумывал над предложением. В совете его друзей было что-то привлекательное; а кроме того, окрестные фермеры начали в последнее время жаловаться, что Локхарт, которому уже не хватало живых мишеней, стал тренироваться в стрельбе по овцам с полутора тысяч ярдов. Справедливость этих жалоб подтверждалась тем, что готовил Локхарт. Как подсказывали старому Флоузу его пищеварение и совесть, в их доме что-то часто стали есть баранину. Наконец Локхарту уже исполнилось восемнадцать лет, и парня давно пора было куда-нибудь сплавить, пока он никого не подстрелил. Как бы в подтверждение этих мыслей с кухни донеслись меланхолические звуки нортумберлепдской волынки, на которой играл Додд. Локхарт сидел напротив него и слушал с тем же выражением, с каким он внимал рассказам Додда о добром старом времени, о том, как лучше всего приманить чужого фазана или ловить руками форель.

– Я подумаю об этом, – произнес в конце концов Флоуз.

Обильный снег, выпавший в эту ночь, заставил его решиться, и, когда Балстрод и доктор Мэгрю спустились к завтраку, старый Флоуз находился в лучшем расположении духа и был более сговорчив.

– Всю подготовку оставляю на ваше усмотрение, Балстрод, – сказал он, покончив с кофе и раскуривая потемневшую от времени трубку. – Ублюдок поедет со мной.

– Ему потребуется свидетельство о рождении, чтобы получить паспорт, – сказал адвокат, – и…

– Кто в канаве родился, там и сдохнет. Я зарегистрирую его только тогда, когда буду знать, кто его отец, – прервал Флоуз, глаза которого рассерженно засверкали.

– Хорошо, – ответил Балстрод, которому не хотелось с самого утра снова возвращаться к теме лупцевания кнутом. – Полагаю, мы сможем записать его в ваш паспорт.

– Но только не так, чтобы я оказался его отцом, – зло пробрюзжал в ответ Флоуз, глубина чувств которого к внуку отчасти объяснялась страшным подозрением, что сам он тоже мог оказаться причастен к зачатию Локхарта. В его сознании сохранилось туманное воспоминание о том, как, будучи в состоянии сильного подпития, он провел ночь с экономкой, которая задним числом показалась ему моложе, чем он привык ее видеть днем, и сопротивлялась сильнее обычного. – Только не так, чтобы я выглядел его отцом.

– Внесем его в ваш паспорт с указанием, что вы приходитесь ему дедом,

– сказал Балстрод. – Мне понадобится его фотография.

Флоуз прошел в кабинет, порылся в ящиках секретера и возвратился с фотографией Локхарта, сделанной, когда ему было десять лет. Балстрод с сомнением изучал ее.

– Он сильно изменился с тех пор, – заметил адвокат.

– На мой взгляд, нет, – ответил Флоуз, – а мне лучше знать. Он всегда был таким тощим и выглядел как деревенщина.

– Да, и к тому же с практической точки зрения его просто не существует, – сказал доктор Мэгрю. – Он не зарегистрирован в Национальной службе здравоохранения, и, если он когда-нибудь заболеет, я предвижу серьезные трудности с получением лечения.

– Он за всю жизнь не болел и дня, – возразил Флоуз. – Более здоровущего типа и представить себе трудно.

– Но с ним может произойти какой-нибудь несчастный случай, – высказал предположение Балстрод. Старик с сомнением покачал головой.

– На это нельзя и надеяться. Додд свидетель, этот парень знает, как действовать в неприятных ситуациях. Слышали поговорку, что лучший лесник получается из браконьера? – Балстрод и доктор Мэгрю подтвердили, что слышали. – Так вот, с Доддом все наоборот. Он тот лесник, из которого получится лучший браконьер, – продолжал Флоуз, – он и ублюдка воспитал так же. Когда этот парень окажется за границей, на двадцать миль вокруг него никто не будет в безопасности.

– Кстати, о загранице, – вставил Балстрод, который, будучи законником, не хотел ничего знать о противозаконных выходках Локхарта. – Куда бы вы хотели отправиться?

– Куда-нибудь к югу от Суэца, – ответил Флоуз, представление которого о Киплинге тоже не соответствовало действительности. – Все детали я оставляю на ваше усмотрение.

Три недели спустя Локхарт и его дед покидали Флоуз-Холл в старинном экипаже, который Флоуз-старший использовал для церемониальных выездов. Он остерегался автомобилей, как и вообще всех этих современных нововведений. Додд правил, а позади экипажа был привязан сундук, которым Флоуз воспользовался последний раз в 1910 году, отправляясь в Калькутту. Когда лошади, стуча копытами по металлическому настилу, отъезжали от поместья, сердце Локхарта было переполнено ожиданиями чего-то необычайного. Это было его первым путешествием, и оно вело Локхарта в тот мир, который он до сих пор представлял себе только по воспоминаниям деда и силой собственного воображения. Поездом они добрались вначале от Гексама до Ньюкастла, а потом дальше, до Лондона и Саутгемптона. Флоуз все это время жаловался, что железные дороги не те, какими они были сорок лет назад, а Локхарт с удивлением открывал для себя, что, оказывается, не у всех женщин бывает растительность на лице и варикозные вены. К тому времени, когда они добрались до теплохода, старый Флоуз был усилиями билетных контролеров измотан до такой степени, что ему уже не единожды казалось, будто он снова в Калькутте. С огромными трудностями и без всякой проверки паспорта его подняли по трапу на теплоход и там проводили вниз в каюту.

– Я буду обедать здесь, в покоях, – заявил он стюарду. – Мальчик перекусит что-нибудь наверху.

Стюард посмотрел на «мальчика» и решил не пытаться доказывать, что каюта – не покои и что времена, когда пассажиры могли заказывать обеды в каюту, уже давно в прошлом.

– В 19-й у нас какой-то старый чудак, – поделился он потом наблюдением с одной из стюардесс, – жуть какой старый и странный. Не удивлюсь, если окажется, что ему доводилось плавать еще на «Титанике».

– Я думала, все, кто там был, утонули, – сказала стюардесса. Но у стюарда было на этот счет свое мнение:

– Не все. Клянусь чем хочешь, этот старый педик там уцелел. А его красномордый внучок – он как будто с луны свалился. И смотрит так, что мне бы не хотелось иметь с ним дело.

Когда вечером «Лудлоу Кастл» выходил через Солентский пролив[1], старый Флоуз ужинал в своих покоях, а Локхарт, облаченный во фрак и белый галстук, когда-то принадлежавшие его более крупному дядюшке, поднялся в ресторан первого класса, где его проводили к столику, за которым уже сидели миссис Сэндикот и ее дочь Джессика. Пораженный красотой Джессики, он на мгновение смутился и замешкался, но потом поклонился и сел.

Сказать, что Локхарт Флоуз влюбился с первого взгляда, значило бы не сказать ничего. Он с головой рухнул в нахлынувшее на него чувство.

Глава вторая

Одного взгляда на этого высокого, широкоплечего парня, неловко представившегося за столом, Джессике тоже оказалось достаточно, чтобы понять: она влюбилась – сразу и без оглядки. Но если для молодежи встреча стала началом любви с первого взгляда, то у миссис Сэндикот это неожиданное знакомство вызвало прилив прагматических расчетов. На нее произвели сильное впечатление и фрак Локхарта, и его белый галстук, и манера держаться, в которой одновременно сочетались самоуверенность, рассеянность и смущение. Когда же во время ужина, он, запинаясь, упомянул, что дедушка предпочел заказать еду в покои, провинциальная душа миссис Сэндикот просто затрепетала.

– В покои? – переспросила она. – Вы сказали, в ваши покои?

– Да, – пробормотал Локхарт. – Видите ли, ему девяносто лет, и путешествие из усадьбы сюда утомило его.

– Из усадьбы… – прошептала миссис Сэндикот и многозначительно посмотрела на дочь.

– Из Флоуз-Холла, – пояснил Локхарт, – это наше родовое гнездо.

При этих словах все чувства миссис Сэндикот затрепетали снова. В кругах, в которых она привыкла вращаться, родовых гнезд не существовало; и в этом угловатом и крупном парне, чей акцент, унаследованный им от Флоуза-старшего, напоминал о конце XIX века, ее воображение увидело приметы того социального положения, к которому она давно стремилась.

– И вашему деду действительно девяносто лет? – Локхарт утвердительно кивнул. – Поразительно, что человек в таком возрасте отправляется в путешествие, – продолжала миссис Сэндикот. – Наверное, жена без него страшно скучает?

– Не знаю. Бабушка умерла в 1935 году, – ответил Локхарт, и надежды миссис Сэндикот окрепли еще больше. К концу ужина она вытянула из Локхарта историю всей его жизни, и с каждой подробностью, которую узнавала, у нее росло предчувствие, что наконец-то перед ней открывается великолепная возможность, упустить которую было бы непростительно. Особое впечатление произвело на нее то, что Локхарт учился у частных учителей. В мире миссис Сэндикот не было людей, чьи дети имели бы возможность получать домашнее образование. В лучшем случае их могли послать в частную школу. Так что ко времени, когда подали кофе, миссис Сэндикот уже буквально мурлыкала от удовольствия. Теперь она твердо знала, что не ошиблась, отправившись в это путешествие. Когда закончился ужин, Локхарт встал первым и заботливо отодвинул кресла миссис Сэндикот и Джессики: миссис Сэндикот вернулась в каюту в состоянии, которое можно было бы назвать настоящим социальным экстазом.