Диана Вежина - Байки со «скорой», или Пасынки Гиппократа Страница 2

Между прочим, за этого самого крысюка премия была положена. Его, оказывается, полкафедры ловило, когда он удрал после операции. Ему какие–то особо ценные электроды вживили. С потерей совсем уже смирились, и жил бы он себе долго и счастливо без всяких экспериментов, если бы не наш лизол. Так что я вполне законно на вознаграждение могла претендовать.

Нет в жизни справедливости, верно говорят. Премия мне обломилась, достался только выговор. В устной, но особо изощренной форме. Нашего почтенного завкафедрой академика Б–ва какая–то блоха об тот момент чувствительно куснула. На том история и кончилась.

А впрочем…

Через пару лет почтенный академик окочурился. От запоя, как и всякий уважающий себя интеллигентный человек. А лично мне сей факт пришлось законстатировать. Я тогда уже на «скорой» фельдшером работала. Говорят, что у него запои как раз со времени того лизола начались…

Но уж это всяко врут. Наверное.

Здравствуй, сепсис, Новый год

Студенты–медики, подрабатывающие на «скорой», очень быстро привыкают к тому, что 31 декабря—день вдвойне рабочий. Во–первых, основные работники в этот праздник работать не жаждут, несмотря на во–вторых. А во–вторых, поскольку смена праздничная, то и оплачивается она вдвойне. Студенту–совместителю деньги нужны всегда, и выбирать ему не приходится, а потому звон новогодних курантов очень быстро начал у меня ассоциироваться с промерзшим «Рафиком» и вумат напраздновавшимися пациентами.

Однако же на шестом курсе судьба подложила мне свинью. Аккурат под Новый год пришлось из лекарей в пациенты переквалифицироваться. Недолеченный грипп плавно перешел в пневмонию, пневмония осложнилась абсцессом, абсцесс привел к заражению крови, сиречь сепсису. В результате Новый год я встречала в больнице, да не в простой, а в Военно–медицинской академии.

Впрочем, Лотовой жене я уподобилась не в одиночестве. Застыв как два изваяния, в вестибюле клиники напротив громадных стеклянных дверей торчали наш лечащий врач и почтенный пузатый генерал, начальник клиники. Перед ними, браво выпятив грудь, красовался мой коллега по «скорой», полгода назад забритый в действующую армию. А на заднем плане, уперев дуло бортовой пушки прямо в двери, грозно порыкивал бэтээр. Оба медицинских начальника завороженно смотрели в черную дыру ствола, который, покачиваясь, направлялся то на одного, то на другого.

Я потребовала объяснений.

Объяснения были даны незамедлительно.

Он (мой коллега) едет с учений. Часть у них под Питером. А в этой части есть санчасть, начальником которой он является. И в этой санчасти есть море спирта. А потому он предлагает мне немедленно проследовать на встречу Нового года на присутствующем здесь транспортном средстве (коллега махнул рукой за спину в сторону бэтээра) в упомянутую санчасть, где мне будет обеспечено празднование по высшему разряду. Шампанское и мандарины прилагаются (коллега потряс большим пакетом, в котором что–то звякнуло и булькнуло). А то, что он назвал меня женой, пусть никого не удивляет, поскольку женится он на мне в первый же день после дембеля.

Фантазия коллеги потрясала. Медицинское начальство пребывало в полном ступоре и вопросительно взирало на меня. Опасаясь, как бы всеобщее молчание не было принято за знак согласия, я поспешила отказаться от предложения, а заодно и от пакета, заверив чистосердечно, что у нас и так всё имеется. Коллега горестно вздохнул, молодцевато отдал честь и отбыл вместе с бронетехникой, а генерал нехорошо оживился и потребовал проводить его в нашу палату.

Нас спасло только то, что высокое начальство было пуза–то и в преклонных годах. Я всё–таки успела влететь в палату раньше него, выхватить водку из тумбочки и сунуть под тощий больничный матрас нашей самой тяжелобольной, прикованной к постели капельницами и дренажами Люське.

Военно–медицинская академия — учреждение в те времена режимное. Шмон производился по полной. Тумбочки осмотрели у всех. У самой младшей из нас даже изъяли флакон лосьона для волос, пообещав вернуть после Нового года. Всё это время Люська стоически лежала на четырех бутылках. Где–то в сторонке нервно и завистливо курил Гай Муций Сцевола, всего–то сжегший во славу Рима руку в огне…

Под бой курантов четырем септическим (то есть нам) с избытком хватило полулитры, после чего мы ничтоже сумняшеся пошли колядовать по соседним палатам. Люську мы гордо толкали перед собой на функциональной кровати на колесиках и распевали при этом непотребные частушки. Часам к двум ночи трезвых на отделении не осталось, а на подоконнике сиротливо стояла непочатая бутылка сорокапятиградусной «Сибирской».

Наш лечащий объявился с обходом в восемь утра. Второй раз меньше чем за сутки бедный доктор утерял дар речи, долго тыкал в бутылку указательным пальцем, мор–щась от запаха перегара, стоящего в палате, а после выдавил:

— И где же это было?!

Ладно, рассказали, отчего ж хорошему–то человеку и не рассказать, тем более что до следующей новогодней пьянки залеживаться здесь никто не собирался.

Наш доктор скорбно махнул рукой и ушел. Впрочем, после девяти утра, сменившись с дежурства, зашел к нам еще раз. И таки выпил за наше здоровье, с удовольствием закусив квашеной капустой.

А начальнику клиники никто ни о чем не сказал. И это к лучшему. Он, бедный, и так целую неделю нервничал, выяснял, нет ли у меня знакомых в военно–морском флоте. Оно и понятно, Нева же — она рядом.

А у боевых–то кораблей орудия побольше, чем у бэтээра.

Стриптизерка поневоле

В целом медики — народ как правило живучий. А медики колесные еще и аварийноустойчивый. Нам по–другому всё равно никак, и вообще — тому, кто к риску не приучен, на «скорой» делать нечего. Если уж даже нещедрое (я как бы деликатно) наше государство нам за этот риск преизрядную сумму к зарплате добавляет, то сами понимаете, насколько он велик.

Лично у меня самым впечатляющим первый автец оказался. Тогда я, будучи еще студенткой, без году неделю на «скорой» фельдшерила. И нате вам — сразу боевое крещение получила, так сказать. К тому же тогда натуральная квинтэссенция «скорой» вышла, то есть сплошная трагикомедия.

Известно же — у нас трагедий без комедий не случается.

А начиналось всё вполне обыденно. Лето жаркое, асфальт плавится, гроза собирается. В бригаде кроме меня доктор и старшая фельдшерица. По случаю жары у дам халаты надеты на то, в чем мама родила, то есть на минимум нижнего белья, у меня по живости характера и молодости лет чисто символического.

И время к обеду катится. И вызов–то нам дали пустяковый — судороги у пьяненького мужичка. Никаких тебе сложностей. Ни в диагностике — алкогольная энцефалопатия (мозги пропил товарищ), ни в тактике — уколол успокоительное и тащи в больницу, как нашим Минздравом заповедано.

Правда, мужичок этот оказался субъектом особо выдающейся грязности и вонючести. Что–то вроде нынешних бомжей, каковых, заметим, в тридесятом государстве на самом деле не было. Разве что тенденция имелась. С запашком. Причем означенная жертва этой дурнопахнущей тенденции лечиться явно не желала: шипела, отбивалась и даже за коленку меня грязной пастью цапнула.

Будь наша воля, мы лечить его бы и не стали. Но — клятва Гиппократа, то да сё… Короче говоря, куда же денешься! Заволокли мы алкаша в машину, к носилкам ремнями привязали, носилки к станине стальной пристегнули: лежи, болезный. Вот он там и лежал, плевался только матерно и безумным зраком по сторонам водил. Ни фига успокоительное наше его не успокоило.

Да и ладно, нам не привыкать. Наше дело пациента в больницу доставить в кратчайшие сроки, вот и везем, торопимся. А как не торопиться, если в карете от него воняет, как от мусорного бачка. Доктору хорошо, он в кабине сидит. Мы с напарницей в карете, правда, тоже худо–бедно приспособились — все окна открыли, курим. Ветерок свежий, гроза уже рядом погромыхивает, красота.

А на ближайшем перекрестке нам и прилетело. Серьезно прилетело, от души. Стоптал нашу карету «скорой помощи» КАМАЗ. На всем ходу в бочину нам впилился.

Ад, короче, грохот, скрежет, лязг. Водилу от удара из кабины натурально вышибло, сверху РАФик, опрокинувшись, своим весом его тупо смял, внутри груда битых стекол и металлолом искореженный. А в придачу (это после выяснилось) кислота из разбитого аккумулятора на всё это щедро пролилась.

И тишина кромешная…

Во всём этом аду только я уцелела. Потому как от удара на пациента приземлилась и в него вцепилась. А он, если кто забыл, к носилкам был привязан, а носилки к станине стальной пристегнуты. Так мы с ним в обнимку и кувыркались.

Правда, в мозгах у меня, не иначе как от шока, малость того, заело. То, что я сама из машины вылезла, это понятно. То, что я напарницу из–под кучи аппаратуры кое–как вытянула, тоже ясно. А вот на хрена я еще и носилки эти с алкашом вместе на своем хрупком девичьем горбу выволокла и под деревце пристроила, хотелось бы мне знать?!