Юлиан Калвер - Мы из стройбата Страница 2

Дедушка с непониманием посмотрел на чужие часы, потом на вытатуированный жирными синими линиями, чуть выше их, почти у самого локтя, якорь, заинтересовался, забыл, о чём спрашивал, шевеля губами, прочитал криво написанные по обеим сторонам якоря загадочные синие имена «Вася» и «Дульсинэя», сказал: «Да, красиво!», – согласно кивнул и, добавив: «Но музыки-то нету!», – смачно, со страстным мычанием, зевнул во весь рот.

И правда, музыки не было. Торжественности тоже. А было утро. Яркое и светлое июньское утро.

– Тихо ты, – одёрнул его хозяин якоря, – начальство вышло, наверное, говорить будет, – и он подслеповато уставился на вышедшие гуськом из полуоткрытых синих с красными звёздами ворот районного военного комиссариата две фигуры в армейской форме.

Вышедший первым небольшой невзрачный капитан равнодушно окинул взглядом толпу провожающих, потом с любовью взглянул на свои большие и модные наручные часы, оглянулся и уже без любви посмотрел на по-медвежьи топчущегося за его спиной тучного красного майора, серьёзно озабоченного тем, что пять минут назад, при выходе из своего кабинета, он с размаху зацепился за ручку двери и с мясом оторвал карман кителя.

Капитан глубоко вздохнул и, плохо выговаривая «р», произнес:

– Пора!

Оторвавшись от увлекательного дела – прилаживания на место карманных лохмотьев – полностью погруженный в это занятие майор удивился, широко раскрыл свои всё норовящие закрыться малюсенькие сонные глазки и, некрасиво оттопырив нижнюю губу, внимательно осмотрел капитана, вернее, его лицо, которое было того цвета, что в британских ВВС времён Второй мировой войны назывался «землистый, тёмный».

– Уже пора? – сделав губой возвратно-поступательное движение, переспросил он.

Капитан утвердительно кивнул головой. Майор тоже кивнул и, сделав губой на этот раз колебательное движение из стороны в сторону, проговорил:

– Тогда сейчас скажу.

Он, собираясь с мыслями и не то медленно просыпаясь, не то приходя в себя от горя по поводу порчи кителя, потоптался на месте, а проснувшись, прикрыл рукой от любопытных глаз как будто собаками рваный карман, ласково его погладил, запрыгнул на высокий недавно побеленный бордюр, подобрал губу и внезапно во всю глотку гаркнул:

– Товарищи призывники и их провожающие!

Не ожидавший от майора таких трубных звуков, капитан вздрогнул и одобрительно кивнул головой, а толпившиеся у ворот военкомата призывники, числом пять, и их провожающие, человек тридцать-сорок, вздрогнули, выжидательно уставились на майора, дружно, как по команде, открыли рты и тревожно затихли. Ободренный всеобщим вниманием майор обвёл взглядом толпу, набрал полные легкие воздуха и открыл рот, чтобы начать речь, но не смог, потому что среди обратившихся в слух провожающих двоюродный дядя призывника Василия Клюева, широко улыбаясь и этим демонстрируя общественности отсутствие пяти зубов в ряд, шипя воздухом в это самое отсутствие, громко прошумел:

– Дефуфшка, мофжет, фам налить?

Стоящая возле дяди, слегка качающаяся улыбчивая худосочная девица с испорченными кариесом зубами и обширным бланшем под правым глазом, согласно, по-птичьи пискнула и, конфузливо улыбаясь, скосила глазки.

– Това… – майор поперхнулся воздухом, захлопнул рот и возмущенно вытаращился сперва на сбившего его с мысли дядю, потом на «дефуфшку».

На дядю зашикали.

– Фшделаем! – не обратив внимания на негодование провожающих, сказал дядя, достал из внутреннего кармана серенького, в пятнах, миршавенького пиджачка зелёного стекла бутылку, выдернул зубами свёрнутую из газеты пробку и, горя глазами, как кот, стараясь от нетерпения души не греметь горлышком об извлечённый из кармана мятых брюк тёплый стаканчик (каковой в кругах торговок семечками имел название «маленький», а среди любителей выпить был известен как «эталонный»), наполнил его и протянул девице.

Та, изо всех сил делая вид, что стесняется, взяла стаканчик двумя пальчиками, отставила в сторону локоток и, шкодливо поозиравшись по сторонам, неожиданно лихо «тяпнула». Дяде показалось, что в этот момент она коснулась макушкой лопаток. Он искренне восхитился, показал девице большой палец и громко удовлетворенно крякнул. От этого «кряка» собравшийся было с духом майор потерял нить будущего выступления и, бекнув: «Това…», – отвесил губу и как-то неловко пикнул.

На дядю опять зашикали, но он только отмахнулся:

– Ефщё? – не выпуская бумажной пробки из зубов, спросил он.

Девица сконфузилась ещё пуще.

– Му, – она пошаркала обутой в белую сплетённую из дерматиновых полосочек сандалию ножкой, – му, если вам не тпрууудно…

– Нетфрудно! – быстро, отчетливо, громко и с выражением произнес дядя, чем опять вызвал захлопывание рта у майора и шумное, на этот раз уже с матюками, справедливое негодование приготовившихся слушать его провожающих.

Дядя налил.

– Товарищи призывники и их провожающие! – после некоторой паузы, потоптавшись и подёргав карманные клочья, торжественно вновь начал майор.

Девица превратила рот в птичий клюв, нежно прикоснулась им к краю стаканчика, запрокинула голову и высосала всё, что было в него налито. Дядя проводил взглядом содержимое стаканчика до полного его исчезновения, снова крякнул и, подогреваемый азартом, заговорщицки поглядел на короткую девицыну юбку.

– А ефли ефщё?

Девица подняла глаза к белёсому от вчерашнего зноя небу и сделала вид, что ненадолго задумалась.

– Му, даже не знаю, – она ещё пошаркала сандалией по асфальту, прислушиваясь к организму, – му, пожалуй…

Дядя крякнул и спешно бросился наливать. Майор затих, и посмотрел на него так, как смотрят в зоопарке посетители на справляющую нужду обезьяну. Капитан сказал:

– Безобразие!

– Да прекратите вы или нет? – взнегодовала мама Клюева. – Витька, не молчи!

– Петька! Опять ты наш самогон разбазариваешь? – выглянул из-за мамы и затряс чубом пьяный Клюев-папа. – Прекращай!

Дядя струхнул и спрятал голову в плечи, прикрывши полой куцего пиджачка снова наполненный до краёв стаканчик.

– Товарищи призывники и их провожающие! – вновь начал майор, но ему не суждено было закончить.

Его речь опять прервал посторонний шум. Это, оторвавшись от забора, с печальным шорохом, с каким падают на землю жёлтые осенние листья, на асфальт упало тело пьяного папы призывника Мурчика. Тот час же к упавшему, жалобно вскрикнув, шепча под нос плохие слова и стесняясь посторонних, бросилась Мурчикова мама. Она схватила обмякшего супруга за тщательно испачканный мелом пиджак и принялась его поднимать, озираясь при этом по сторонам и злобно приговаривая:

– Вставай, скотина! Вставай, проклятый кровосос! Вставай! Сына в армию забирают, а ты так нажрался! Позорище! Пойди хоть попрощайся по-человечески, свинья!

Тот, кого справедливо назвали вслух кровососом, свиньёй и скотиной, а про себя ещё и похлеще, честно сделал попытку встать, но не смог. Он лишь с третьей попытки поднялся на четвереньки и стал громко и часто икать, сотрясаясь при этом так, что его руки то упирались в асфальт, то отрывались от него на пять-десять сантиметров.

– Вставай, ну, скотина!

Слегка подавив икоту, папа протянул в сторону ожидавшего призывников автобуса ПАЗ указательный палец и, назидательно им вращая, глотая согласные и брызгая слюной, возвестил:

– Лёха! Не вздумай там, эк! – руки папы Мурчика на секунду оторвались от асфальта и повисли в воздухе, – в армии, э – эк! Отца родного позорить, и… мать твою, – добавил он после приземления и от души исполненного подзатыльника супруги, – не смей!

– Во алкафш, нафжрался, а? – восхищённо глядя на Мурчикового родителя, наливая в только что опорожнённый стаканчик, спросил у девицы дядя Клюева и, произнеся звук «Ы?», – призывно поднял стаканчик до уровня её бровей.

– Что, опять пи-ить? – скривилась девица. – Покурить бы!

– Курифть – фдоровью фредифть! Капфля никофтина убифает лоффафдь. А это – лекафрсфтфво! – убеждённо сказал дядя и для убедительности покачал стаканчик. – Эх! Гу! – он выпил сам, крякнул, налил и опять сунул стаканчик под нос девице, – ы?

– Ну, пожалуй… – еле-еле ворочая языком, согласилась та.

Капитан терпеливо до конца дослушал напутственную речь подпрыгивающего, как раненая саранча, папы Мурчика, недобро посмотрел на дядю Клюева, перевёл взгляд на голые, худые, с трясущимися коленками, волосатые, с рыжинкой, ноги девицы, не оценил, покачал головой и неожиданно для тучного майора, в десятый раз собиравшегося начать толкать традиционную для проводов, проникновенную напутственно-патриотическую речь, гаркнул:

– Всё, хватит! Закончили проводы! Все здесь, пятеро? Призывники – в автобус!

Хоть этого момента и ждали, но все провожающие, вроде как от неожиданности, на мгновение замерли в тех позах, в каких их застала эта фраза. Девицыны коленки сразу перестали трястись, мама Мурчика замерла с открытым ртом, его папа на четвереньках подпрыгнул и как бы повис в воздухе, а дядя Клюева застыл с налитым и в вытянутой руке протянутым девице «эталонным» стаканчиком. Девица протянула было за ним руку, но тоже застыла. На мгновение все поучаствовали в немой сцене, а затем провожающие все одновременно решили наговориться с призывниками и нацеловаться на ближайшие два года – и устроили толчею и невообразимый галдёж, который разнообразием воплей и фраз не отличался: