Мартти Ларни - Четвертый позвонок, или Мошенник поневоле (и) Страница 2

— Вы вечно чем-то недовольны, — продолжал одиннадцатикратный почетный доктор. — Вам нужен райский климат и избранное общество преисподней, иначе вам все не по душе. Так, стало быть, перемена климата?

— Вот именно. Особенно не по душе мне пришелся климат тюрьмы.

— А как же идеалы? Год назад вы обещали посвятить всю свою жизнь правде и только правде. Эмиль Золя говорил: «Правда отправилась в далекий путь…»

— Я тоже отправляюсь, — перебил Йере.

Правдолюбивый юрист двинулся на Йере, словно танк, глядя ему прямо в глаза и подавляя всякую попытку захватить инициативу в разговоре.

— Господин магистр, — проговорил он не без иронии, — у французов была поговорка: «Лучшее лекарство от перхоти — гильотина». А я вам скажу: лучшее отрешение от правды — покинуть редакцию «Правдивого слова» немедленно, не дожидаясь иммиграционного разрешения.

В жизни Йере это был шестнадцатый случай, когда ему давали полный расчет. Он поспешил в гостиницу «Хельсинки», чтобы повидать мистера Риверса, но тот испарился, точно эфир. Лишь в книге записи приезжающих появилась лаконичная отметка: «Уехал обратно в США». Йере снова оказался носителем свободы мысли и частной инициативы. Поскольку в результате правдолюбивой газетной деятельности у него не оставалось ни малейших шансов вернуться к учительству, он стал давать частные уроки тупоголовым второгодникам и едущим за границу коммерсантам; знание языков у тех и других было примерно равноценное. Некоторым приходилось придерживать пальцами челюсть, чтобы с грехом пополам выговорить два-три английских слова. А иные оптимисты надеялись овладеть иностранным языком, таская учебник в кармане. Йере не пытался поколебать в них этой уверенности, поскольку ему надо было как-то жить.

Через полгода Йере получил от мистера Риверса следующее письмо:

Бруклин енваря шезтово 1952

Мр Джерри Финн

Привет отсюда с большого мира нью Йорка уже ли ты готов приехать следовало бы расширять бизнес и нуждаюсь твоей помощи и писал туда в Консульство в Хельсинки и просил их ускорить и так дела ол райт по возможности лучше полный сеанс делать деньги напару, полагаю потом будешь иметь большой Саксесс как говорили итак Пиши сразу как едешь.

Тебя приветствуя

Йере ответил doctor'y Риверсу, что ждет своей очереди. С этого момента он сделался грустным, ушел в себя и начал читать Шопенгауэра. Ему доставило бы удовольствие написать doctor'y Риверсу несколько правдивых слов, но он испытывал невольное почтение к человеку, который прожил на свете шестьдесят четыре года. Впрочем, он теперь отлично понимал тех, кто уважает только возраст вин да коньяков.

Чтобы не замедлять течения нашей повести, опустим целый ряд важных подробностей, перешагнем через психологические обоснования и перенесемся из января прямо в июнь. Незадолго до Иванова дня Йере Суомалайнен свято поклялся, что не собирается свергать правительство Соединенных Штатов силой оружия, что на его репутации нет политических пятен и что им движет искреннее желание стать гражданином вселенной, обе ноги которого твердо стоят на земле, а обе руки воздеты к небу.

После долгих перекрестных допросов чиновники подвергли исследованию его воинский билет, отпечатки пальцев, легкие, сердце, мочу, кровяное давление и семейное положение. Установили, что Йере Суомалайнен не находился под опекой, что у него не было внебрачных детей и алиментных обязательств, что в его роду никогда не замечалось умопомешательства, алкоголизма, многоженства, шестопалости, клептомании, боязни темноты.

Для читателя, может быть, важно сразу же узнать и приметы Йере Суомалайнена. Рост — шесть футов и два дюйма; вес — сто восемьдесят три американских фунта; раса — белая; цвет глаз — при электрическом освещении серо-стальной, при дневном — голубой; цвет волос — довольно светлый шатен, в напомаженном состоянии беличье-рыжеватый; форма лица — довольно продолговатая; нос — прямой и обыкновенный; зубы — собственные. Прочие приметы: бороды не носит, фон ногтей относительно светлый; на голенях и предплечьях обыкновенный волосяной покров; говорит по-фински, по-шведски и по-английски; носит очки и не видит в темноте; по натуре неагрессивен, несколько застенчив, а иногда склонен к широким жестам: дал без пререканий отпечатки пальцев, дюжину фотографий и назвал размер ботинок; без сопротивления согласился на прививку оспы и сыпного тифа и поклялся честью и совестью, что все данные им сведения верны.

Итак, Йере Суомалайнен превратился в гражданина вселенной. До отъезда из Финляндии он сменил имя и фамилию на Джерри Финн, о чем в «Официальном вестнике» и в «Новостях дня» были даны соответствующие объявления. В силу этого читателю придется отныне распроститься с господином Иеремией Суомалайненом. И мы ничего не добавим к его доброй и славной родословной. Ибо мы ведь отлично знаем, что большая часть каждой родословной всегда находиться под землей, тогда как мистер Джерри Финн поныне ходит по земле.

Глава вторая

В жизни человека, впервые пересекающего океан, наиболее запоминающимся моментом является прибытие корабля в нью-йоркскую гавань. Но поскольку на эту тему до нас уже написано более шестидесяти тысяч книг воспоминаний и столько же рекламных проспектов туристских бюро, мы ограничимся тем, что покажем мистера Джерри Финна уже в тот момент, когда он, выдержав строгий четырехчасовой перекрестный допрос и обыск, сошел наконец с корабля на берег. Ко всем мелким формальностям он отнесся по возможности добродушно, понимая, что в подобных случаях известная подозрительность властей естественна и уместна. Вначале его подозревали в том, что он злостный контрабандист, тайно перевозящий драгоценные камни и наркотики; затем его принимали за политического эмигранта, шпиона, распространителя порнографической литературы, физика-атомщика, за повсеместно разыскиваемого убийцу… пока наконец не поняли, что он всего лишь один из множества невинных искателей счастья, которые, возможно, и не попадут в рай, но по крайней мере вполне могут заседать в церковном совете.

Подозрение вызвала его фамилия, потому что в картотеках тайной полиции Соединенных Штатов числилось более двух тысяч мужчин, носящих имя Финн. Но если бы Йере сохранил свою прежнюю фамилию, его сразу же отсеяли бы, так как подобные имена, по мнению иммиграционных властей, никто, кроме финнов, не может произнести.

И все-таки на душе у Джерри было удивительно легко, когда он в одном нижнем белье расхаживал по следственной комнате, где полицейские и таможенные чиновники вели свои дознания и из окон которой открывалась внушительная панорама нью-йоркских небоскребов. Следователи тоже были в веселом настроении. Их, вероятно, развлекал вид этого нового переселенца в кальсонах, сильно потертых ниже спины, что ясно свидетельствовало о принадлежности нашего героя к классу сидячих тружеников.

Окончив милые формальности, чиновники поздравили Джерри со вступлением на американскую землю и, пожелав удачи, сдали его с рук на руки ожидавшему на берегу Исааку Риверсу.

Мистер Риверс был рожден оптимистом: он всегда видел в человеческих невзгодах светлые стороны.

— Радуйся, ты очень легко отделался. Многие попадают на остров Эллис-Айленд и там ожидают решения своей судьбы. Но где же твой багаж?

— Со мной, — ответил Джерри с безмятежной улыбкой, помахивая небольшим портфелем.

— Это все?

— Все.

— Понятно, почему ты навлек на себя подозрения полиции. Переселенцы обычно везут с собой горы всякого барахла. Конечно, дорогие воспоминания…

— Мои воспоминания — в сердце, — сказал Джерри, продираясь вслед за приятелем сквозь человеческие джунгли.

— Сегодня мы не будем осматривать город, а поедем прямо в Бруклин, — сказал Исаак Риверс, когда они, усиленно работая локтями, выбрались с территории порта и достигли автомобильной стоянки.

Джерри, без сил, вполз в машину и уселся на переднем сиденье рядом со своим будущим компаньоном. Через минуту они уже лопали в самую сутолоку нью-йоркского движения. Манхэттен — деловая часть Нью-Йорка, а Бруклин — его спальня. Они направились в эту спальню гигантского города, где четыре миллиона человек спали и шумели круглые сутки и где финн по рождению доктор Риверс вот уже почти три десятка лет занимался частной практикой.

У Джерри была склонность к пессимизму. В самом деле, сколько раз он из двух зол выбирал оба, сколько раз ему доставалась от бублика одна дырка, а от ореха — пустая скорлупа! И теперь, сидя рядом с доктором-самоучкой и слушая его лекцию относительно хиропрактики, Джерри начал скатываться к самому мрачному пессимизму. Он не знал даже азов этой самой хиропрактики, а нынче вдруг оказался компаньоном и ассистентом «доктора»!