Вячеслав Верховский - Я и Софи Лорен Страница 2

Очередь мной стала тяготиться, вздыхать, переминаться с ноги на ногу…

А я ж послушный, в общем, несгибаемый. И чтоб ослушаться мне бабку – я и в мыслях! «Вот тебе два тридцать шесть – купи на все!»

Продавщица искушала как могла:

– Ой, подумаешь, сказала ему бабушка!

Но я за компромиссы не цеплялся. И тогда она берет меня в советчики:

– Ну тебе уже какую, я не знаю! Может, эту? – как партнеру по сотрудничеству.

– Лучше эту! – и я тыкал в проплывающую.

Она швыряла на весы. Нет, не она!

Не эта.

И не та.

Она так растерялась, по-серьезному: в ее жизни я присутствовал впервые! И вот тут ей, продавщице, на подмогу… А знаете, в очередях СССР были «наблюдающие очередь». Из активисток, склочного пошиба. Они сами шли, с хвоста. Чтобы пасти. Чтоб со стороны никто не сунулся. Наблюдают-наблюдают и… Пристраиваются. Чтоб себе вне очереди – хвать! И отвалить. А свежий наблюдатель тут как тут…

Она со всех сторон меня обгавкала. И, чтобы продавщице подыграть:

– Мальчик, часом, ты того, не идиот?!

Но я с блеском отпарировал:

– Ни часом, ни минутой, ни секундой! «Покупатель всегда прав!» – уже на память…

Очередь нагуливает ярость. Но пока насупленно молчит. Тут продавщица натурально извелась и, блуждая взглядом, вопрошает:

– Товарищи! – товарищи прислушались. – Чей это ребенок, не дай бог?! – но во мне никто не признавался. – Я щас кончусь раньше этой рыбы!

И вот тут ее прорвало, эту очередь, как дамбу, как плотину. И она уже, по полной озверев… Хотя прошло… Каких-то полчаса. Но напор стихии я держу:

– Мне чтоб рыбу… Чтоб на два и тридцать шесть!

Стоял я насмерть!..

Она перешерстила весь аквариум.

Неужели я ни с чем вернусь домой?!

Я же так хотел быть взрослым! Обломилось…

Мои раздумья прерывает крик:

– Есть! Мальчик! Два и тридцать шесть! – она вопит. – Очнись, ты слышишь?!

Очередь вздохнула облегченно.

Бабка знала: есть такая рыба!

И я при всех разжал свой кулачок.

Но я ж не знал, чем это обернется…

Домой я возвратился уже взрослым: живая рыба – это вам не булка.

А скажу, что я, когда родился, моим родителям… Вот, первая несправедливость в моей жизни: родился я, а подарили им. На день рождения. Детские весы, такие маленькие. Для новорожденных, выгнутым совком. Германия, а значит, точный вес. И назывались «Kinder-210».

Поначалу вешали меня. Потом смекнули, что я в весе набираю и без «Kinder» а и… Переключились на продукты. Страна была охвачена обвесом – но бабка спуску не давала никому. Ей говорили:

– Бетя, что вы ходите? Себе дороже, Бетя, для чего?!

– Дело принципа… – вздыхала моя бабка. – А дело принципа – живет и побеждает!..

Ну и вот. Бабка, наловчившись перевешивать, уложила рыбу вдоль… А не хватает. Не хватает ровно двести граммов! На тоже ровно двадцать шесть копеек! Уложила поперек – не может быть! И по головке гладит толстолобика, и так, и перетак – а недовес! Мы, затаив дыханье, наблюдали. Нацепила в доме все очки, сосредоточилась. Но толстолобик показаний не менял! А это ж «Kinder», немцы, точный вес…

Бабка тут же, боевая:

– Ахтунг, ахтунг! – в честь весов, что родом из Германии. – Нашего ребенка обманули!

И мы привычно стали собираться…

Вся семья, уже мы в полном сборе: значит, бабка, мама с папой, я и рыба – мы выдвинулись в сторону «Живой». Качать права!

Бабка всю дорогу нас подбадривала:

– Ох, я представляю, что щас будет!

Так я никогда не трепетал!

Народ опять торчал хвостом из магазина.

Продавщица как увидела меня… Узнала? А еще бы не узнать! Очередную рыбу выронив в аквариум. С ней сделалось… Вот тут уже загадка! Чтоб глубокий обморок – переживали на ногах? И сознания при этом не теряя?! Окаменела, выпучив глаза…

Человек, он на поверку очень слаб. И каждый ищет легкого пути. Она ахнула, вполне непроизвольно. И первым делом, чтоб уйти ей от ответственности, она тут же захотела утопиться. В этой рыбе! Прямо с головой!

Она хотела легкого пути!

И вот тут уже ввинтилась моя бабка.

Бабка разгадала этот трюк и:

– Ну уж нет! Утопиться вы успеете всегда! Двадцать шесть копеек за обвес! А потом, – великодушно разрешила, – уже можете топиться, на здоровье!

И мама эхом:

– Двадцать шесть копеек!

А папа у нас тихий, отстраненный. Но, больно дернув папу за рукав, бабка возвратила его к жизни. Запинаясь и бледнея, он:

– Да-да! Двадцать шесть копеек, извиняюсь…

Я и рыба, мы уже смолчали.

Продавщица толстолобиков и карпов помертвела, все как полагается. И лицом ушла в такую бледность, что…

И вот тут случилось непредвиденное. Продавщица, на одних губах:

– Вот вам рубль – и сдачи мне не надо!

– И не надо! – бабка резюмировала.

Тут уже включилась моя рыба. Глубоко заглатывая воздух, как будто тоже что-то силилась сказать.

Продавщица, не мигая мне в лицо, прошептала:

– Только уходите!

А мы здесь и не собирались ночевать!

Я оглянулся. Оглушенная, она… Даже, кажется, забыла утопиться…

Мое пришествие, второе, завершалось.

Бабка видит: что такое? Я в смятении. «Ах бабка, рвач она такая!» – я подумал.

Бабка даже растерялась, встав как вкопанная:

– Может, кто-то думает: я рвач?

Я даже вздрогнул и, опустив глаза, ей прошептал:

– Она ошиблась… – в смысле, продавщица.

– И это говорит мой внук? Какой позор! Не, ты правда ничего не понял?! – я не понял! – Как же? Как же объяснить тебе доступно?..

Вдруг бабка снова резко тормознула. Он сидел. Он оказался очень даже кстати. Этот нищий, на обочине дороги. С кепкой, вывернутой в небо. И пустой. Мол, бог подаст. Но бог не торопился…

И тут бабка, наклонившись грациозно, мне показалось, даже не раздумывая, с легкостью рассталась с тем рублем. Я, что называется, отпал. Ну и нищий, натурально, охренел. Бабка:

– Да, так на чем мы там остановились? Ах, тот рубль, что нам вернула продавщица! – я кивнул. – Это… Запомни, Слава, раз и навсегда, – компенсация морального ущерба! Компенсация…

– …морального ущерба!

Мы пошли, уже не останавливаясь.

И этот день был – даже не четверг!..

Как я чуть не стал мужчиной

Был я пацаном, учился в школе. Ну, как учился? Так я и учился.

Года я не помню, врать не буду, но в канун 8 Марта, это точно, ехал я домой. Тогда только-только вышли на маршрут автобусы «Икарусы» гармошкой, составные. Цвета очень крупного лимона.

Сижу я у окошка впереди, припав к окну. Простор– ное окно, ну как витрина, а в витрине выставлен пейзаж. Кругом грязюка, мутные ручьи. Все непролазно, все как полагается, но – весна, спасибо и на том. И настроение вполне себе прекрасное. И дышится, что главное, легко…

Вдруг «Икарус» нервно так тряхнуло, как будто он на кочку наскочил. А это рядом кто-то рухнул на сиденье, а точнее, просто обвалился. Габаритами припер меня к окну. И перекрыл пейзаж, как кислород. «Ого! – подумал я. – Кто это тут?»

Я оторвался от окна – и отшатнулся. Матерь Божья! Оказалось, он – это она!

Значит так: глаза. Эти губы шиворот-навыворот. Нос приплюснут, уточкой такой, как из батискафа, но снаружи! А сама… Знаю, это неполиткорректно, но мы здесь все свои, а потому… Ну просто негритянка негритянкой!

Мне уже не до окна и за окном. А эта… Она дышит так натужно, а еще бы! Она, может, за автобусом бежала. И так плавно опустилась на сиденье…

Вообще-то я не делаю различий, негритянка там, не негритянка. Я же родом из советской школы, я же в духе интернационализма. Нас учили Африку жалеть. Учили поднимать ее с колен, хотя бы в школе! Расизм, апартеид и все такое, грубо говоря – но пасаран!

И тут я к ней проникся… Ну не знаю, что ли, состраданием. Ах, эта негритянка африканская! Здесь она одна, в чужой стране…

А в руках моих большой букет мимозы, ну огромный. Когда я нес, меня все останавливали:

– Ой, какой красивый, где вы брали?

– Где я брал! – я отвечал загадочно. И настроение заметно улучшалось…

И вот букет везу к себе домой. То-то же обрадуется мама!

Но негритянка вносит коррективы. Человек активного сочувствия, дай я ей дам хоть маленькую веточку, хоть что. От мамы не убудет, это точно, а негритянка уже будет не одна. А с веточкой мимозы в этот день. Все же женщина, хотя и угнетенная…

Мне остается остановок где-то пять. Ну, думаю, вручу я ей в конце. Вручу – и деликатно улетучусь. Она мне не успеет и «спасибо» и, скорей, меня не разглядит. Пацан-пацан, а понимал уже тогда: благотворительность – должна быть анонимной!

В общем, трепещу я, как впервые: до нее – у меня же негритянок вроде не было. А эта Африка сидит себе с губами и о моих терзаньях ни бум-бум. Я еду и терзаюсь, что, а вдруг… Эту ветку не смогу я обломать, или дверь передняя заклинит, или что. И пока я думал, что, а вдруг – я как-то незаметно, вдруг, доехал…

Все случилось лучше не придумаешь: обломилось и открылось, дело сделано! Я запомнил эти изумленные глаза!