Василий Катунин - Возвращение Остапа Крымова Страница 2

Остап стоял на возвышении привокзальной площади, как монумент, устремив взгляд сквозь каменные джунгли домов и улиц. Где-то там, в глубине города, в своей норе сидел мохнатый пузатенький паук, вечно голодный, не брезгующий ничем и никем. Следуя своему жизненному правилу никогда не возвращаться в прошлое, особенно — принесшее разочарование, Крымов только теперь подумал, что пришло время восстановить статус-кво в этом отложенном, но не забытом вопросе. Только теперь можно впустить на время в душу столь не любимое им чувство мести, которое послужит двигателем дальнейшей программы. Подавив вздох, Остап подумал: «Если кто-то имеет на кого-то зуб, то это — не зуб мудрости. Но что поделаешь, если человеку необходима каждую минуту жизненная программа, как двигателю — топливо, и не важно — то ли это месть, то ли тщеславие, то ли любовь».

Остап глянул на часы. Кажется, у него было еще минут десять.

«А может, оно все и к лучшему, — подумал Крымов. — Неизвестно, сколько бы я откладывал это дело. Как учил меня мой дедушка-лентяй, все, что не делается — к лучшему. Как минимум, у меня есть полгода. За это время можно такой шухер здесь устроить, что мало не покажется. Думаю, что полтора миллиона на все хватит, а может быть, и меньше. Все-таки здесь — это вам не там: Харьков — не Москва и даже не Лас-Вегас. Хотя, время все лечит. Кроме глупости, конечно».

Остап обвел добрым взглядом площадь с мельтешащими злыми прохожими. Они спешили изо всех сил, полагая, что время — это деньги, хотя и невооруженным взглядом было видно, что времени у них гораздо больше, чем денег. Остап поймал себя на мысли, что все наши люди выглядят так, будто их постоянно кто-то имеет. Именно это свойство, вошедшее в кровь и плоть нашего народа, позволяет безошибочно идентифицировать «русского» человека, независимо от его национальности, в любой стране мира. Поэтому в нашей стране, где нас имеют всех скопом, так легко отличить иностранца. А понты и атрибутика «новых русских» — это лишь жалкая попытка представить другим, что это они имеет всех. Наивняк.

Остап отбросил эту мрачную мысль, морщинка на его переносице разладилась, взгляд просветлел, и он стал похож на иностранца. «Как всегда — ни цветов, ни оркестра, ни визжащих фанаток, — без обиды подумал Крымов. Доживу ли я до того дня, когда общество воздаст мне должное?»

У Остапа еще с юных лет осталась привычка сочинять по одному четверостишию в день. По аналогии с любимым поэтом, он стал со временем называть их в свою честь «крымиками». Иногда, если под рукой оказывалось перо, ему удавалось увековечить себя на бумаге. Чаще же, проболтавшись несколько дней в голове, «крымики» забывались, унося в Лету сиюминутные мысли автора. Крымов сочинял их почти мгновенно, стоило ему услышать какое-то созвучное слово, шутку или придумать свой обыгрыш. А когда он не думал о деньгах и женщинах, в его голову приходило много неплохих мыслей. К тому же, в отличие от традиционных поэтов, Остап предпочитал не ждать муз, а самому посещать их. Вот и на этот раз, с первыми глотками украинского свежего воздуха в течение каких-то двух минут в душе Остапа зародилась мысль и преобразовалась в очередной «крымик». Отшлифовав мысленно стиль, Крымов вслух, но негромко продекламировал:

Иной

души славянской нет,Другого, братец, не ищи —Все тот же тут менталитет, —Плюс сало, минус щи.

Задумавшись, молодой человек не мог видеть, как проезжавший мимо белый «форд» приостановился, затемненное боковое стекло чуть опустилось, обнажив верхнюю часть стриженой, обтекаемой формы, головы в темных очках. Водитель несколько секунд всматривался в монументальную фигуру на ступеньках, показавшуюся ему знакомой. Затем стекло с легким жужжанием вернулось на место и машина, взвизгнув резиной, резко рванула с места.

Посмотрев вслед удаляющемуся автомобилю, Остап подумал: «По такому звуку всегда можно со стопроцентной точностью сделать вывод о характере и внешности хозяина машины, а также о наличии у него носового платка. — Крымов вздохнул. — А я так и не обзавелся до сих пор авто. Интересно, какая бы у меня была манера вождения?»

Молодой человек слегка лукавил сам с собой. На свете было всего три вещи, которые Остап не умел и не собирался уметь делать: водить автомобиль, бить женщин и платить в общественном транспорте. Все остальное — от рытья канавы до изучения китайского языка — не представляло для Крымова каких-либо трудностей. В свои сорок Остап научился относиться к жизни так же снисходительно, как она относилась к нему. Он обрел, наконец, способность смотреть вслед пролетающему в небе косяку птиц и не думать, как на этом можно заработать.

Открыв свой паспорт на разделе «прописка», Остап сквозь навернувшуюся слезу отыскал одну из многочисленных отметок: Харьков, улица Данилевского, 10, квартира 22, 5 мая 1978 года. Он спрятал многострадальный документ.

Ну что же, первая столица, принимай своего блудного сына!

Не поворачивая корпуса, Остап скосил глаза на обжору-кота и, получив в ответ дружелюбный взгляд, сказал, обращаясь в сторону исторического центра Харькова:

Нет, все-таки придется опрокинуть этот город в бездну процветания и экономического роста. Все! Время слезливой встречи и минута молчания по утерянным годам закончилась. Пора браться за дело.

Остап ощутил какую-то легкость на душе, хотя легкость в пустых карманах была тут ни при чем. Он нащупал в брюках сиротливо приютившуюся одинокую купюру. «Все мы гадаем, что бы мы делали, будь у нас доход Дюпона, — подумал Остап. — А что бы он, голуба, делал, будь у него наша наличность?»

Крымов огляделся по сторонам. В его жизни часто случались моменты, когда приходилось все начинать с нулевой точки, и это никогда не приводило его в уныние. Он считал: пусть эта точка и является точкой отсчета, лишь бы она была в нужный момент в нужном месте. А лучшей точки для начала пути, чем вокзал большого города, невозможно было и придумать.

В это время…

Муравейник вокзала шелестел и дышал запахами пота, неприкаянности и плесени человеческих проблем своих коренных обитателей. Вокзальный улей гудел и роился суетой и вечной спешкой своего транзитного содержания. Вокзалы и поезда всегда были нужны человечеству, как нужны всему сущему единицы измерения. Деля человеческие жизни своими точками отправления и прибытия на неравные отрезки, они помогают людям исчислять свое движение во времени и пространстве. Старые усталые поезда с подслеповатыми глазами-окнами покорно насыщают свои чрева беспокойной человеческой массой и уносят сотни двуногих без крыльев в никуда. Изгибая прокопченные спины, стеклянно-металлические змеи заползают под навесы перронов, выплевывают усталые сгустки людей, затем заглатывают новые и уползают прочь. За пыльными окнами вагонов на откинутых полках лежат судьбы, эпохи и надежды, обнаженные острым и волнующим скальпелем дороги. Не меняющиеся десятилетиями тусклые запахи и звуки железнодорожного кочевья превращают озабоченных взрослых в былых восторженных и растерянных детей, ждущих от дороги чуда и желающих уехать за ним далеко-далеко. И вся разноликая человеческая пестрота с первого же качка двинувшегося поезда превращается в покорную однородную массу, вверяющую свою неистребимую цель вечного движения старым изношенным вагонам, равнодушным, как хирурги, проводникам, одиноким забытым светофорам и глупым ржавым стрелкам, — этим четырем божествам и вершителям пассажирского сна.

Проплывающие полустанки и провинциальные местечки рассыпаются на потрескавшийся асфальт перронов мелочью человеческих страстей и медной сдачей жизни, на которую никто уже не захочет махнуться не глядя. И понимая это, поезд, издав рожковый сигнал приветствия и превосходства, немедленно уносит вас подальше от пыли и бурьяна захолустья, туда, где озера огней, солнце и море, большие города и большие проблемы, большие люди и даримые ими ожидания.

МЛАДШИЙ НАУЧНЫЙ СОТРУДНИК ВОКЗАЛА

Нет, я не согласен с Островским. Зеркало души нашего народа — это вокзал.

Каждый вокзал, принадлежит ли он большому городу или провинциальной дыре, всегда является мгновенным и точным слепком облика своего города, концентрированным отображением его лица, характера и общего уровня. Здесь можно встретить никогда не унывающих бомжей, знающих краеведческие достопримечательности родной стороны лучше любого профессора-историка; алкоголиков с кроличьими глазами, уровень наполненности которых отражает общее пристрастие горожан к горячительным напиткам; полоумных всех видов и оттенков, агрессивность которых отражает основную степень озлобленности всего населения; самых дешевых проституток, по которым мгновенно можно сделать вывод о качестве и ценах на данный товар в других городских районах; разного рода бездельников, по гордости и достоинству которых можно судить о лучших временах города.