Эдуард Коридоров - 40 градусов Страница 2

Мы проводили его, тепло закутали, дали школьный портфель, вторую обувь и дополнительных денег на мороженку.

– С богом, – сказала Таня.

Часов до семи мы предметно обсуждали эволюцию Ваниной личности, его неоспоримые достоинства и, в частности, его трудолюбие и сыновнюю преданность.

После этого, усталые, мы легли часок поспать.

К полудню я прибыл на работу.

Обитатели главного городского здания жужжали, гудели, трещали, дребезжали, как насекомые. Плотный пчелиный гуд сгустился под высокими сводами здания. Чиновники, сверкая ботинками, беспорядочно бегали по лестницам и коридорам, сталкивались друг с другом и, пожужжав секунду, продолжали отчаянное, непроизводительное движение. Из окон никто не выбрасывался, но многие обезумевшие пчелы, похоже, об этом уже начинали подумывать: они по очереди подлетали к окнам и с тупою тоской смотрели на улицу.

Я помчался на четвертый этаж.

Здесь было плохо. Коридор заполнили тюки, предметы мебели, связки макулатуры, штабеля папок и книг. Унылые, ничего не соображающие люди переносили все это с места на место со слезами на глазах.

Нет, Ваня не подвел. Не зря мы за него пили все утро. Таблички были добросовестно прикручены.

Но Ваня, конечно же, понятия не имел, какую табличку вешать на какую дверь. Он прикрутил таблички, руководствуясь незрелой еще мальчишеской интуицией.

Теперь 58 чиновников осуществляли странный, необъяснимый, унизительный переезд. Многие десятки их коллег тревожно жужжали о том, не поджидает ли их самих завтра такая же неприятность.

Посреди этого разгрома я столкнулся с Колей Порсевым. Он один здесь улыбался светло и широко.

– Старик, – сказал Коля, – в нашем пьянстве есть неоспоримая сермяжная правда. Вот гляди – тут все потеряли кресла под задницами и носятся, трезвые, злые и озабоченные. Нервные клетки гибнут миллиардами и безвозвратно. Задницам от этого не легче. А вот я потерял вчера импортную отвертку, – мне ее наши кулибины взаймы дали, – так я чего? Выпил с горя, и полыхай она синим пламенем. Не хочешь остограммиться?

Я хотел.

Бессилье мастеров и сила подмастерьев

На мероприятие все мужики словно сговорившись прибыли в состоянии отвратительном, малоработоспособном.

Предстоял переезд. Наша небогатая редакция постоянно кочевала по городу. Раз в год у нас обязательно иссякали финансы, и мы переезжали на более дешевые квартиры.

Редакционные женщины весело и споро паковали вещи, укладывали сумки. Мужская часть коллектива, запинаясь о землю, таскала вниз, к грузовичку, разнокалиберный скарб. Мужчины дружно мучились с похмелья. Оно в равной мере колотило и кряжистого зав. отделом культуры Альфреда Гольда, и поджарого многостаночника Анатолия Джапакова.

Пережить ужас трудовой повинности помогали крепкий морозец и ясное осознание того, что в финале мероприятия женщины накроют стол и спасут мучеников.

Мы забили грузовичок тюками, видавшей виды мебелью. Полдела было сделано. Слегка кренясь, труженики пера устремились в порт новой приписки.

Это был памятник архитектурного конструктивизма начала тридцатых годов. Новое обиталище редакции располагалось высоко, на последнем, пятом этаже. Лестничные пролеты были неимоверно узкими и крутыми. Сизиф, стоя у подножия горы, испытывал те же самые чувства, что и мы.

Делать было нечего. Пришлось работать.

Всех объединил героический порыв. На пятый этаж обреченно карабкались, волоча поклажу, и убеленный кое-какими сединами ответсек Юрий Дорохов, и я, только-только отбывший университетский срок. Организм каждого из нас, независимо от возраста, бешено сопротивлялся. По всему зданию разносились каторжные звуки – пересвист легких, сиплый кашель, почти предсмертное кряхтенье, звон невидимых цепей. По лестничным пролетам клубился дико исторгаемый нами перегар.

Руки инстинктивно брали там, у подножия, то, что полегче. Каждый подъем казался последним.

И вот на снегу у подъезда осталось лишь то, о чем не хотелось ни говорить, ни думать. Огромный, монументальный черный диван. Широченный, явно нетранспортабельный стол, за которым обычно проходили общие летучки. И венцом всему – пианино. Вещь абсолютно ненужная, отвлекающая от ежедневной добросовестной работы, приблудная, чуждая вещь.

Мы молча собрались внизу и молча закурили. Ощущение было такое, что стоим мы на кладбище среди многотонных угрюмых надгробий.

– Цирк! – произнес свое любимое словечко Джапаков, озирая окрестности.

– Нет, это нереально, – сказал Гольд. У него за плечами было освоение тюменского Севера, он знал, что говорил.

Наверху открыли форточку. До нас донесся радостный женский щебет. Звякали рюмки. Готовился праздник. Но попасть на праздник у нас шансов не было.

И тут я заметил неподалеку жалкую, скрюченную фигурку. Моментально оформилась спасительная мысль.

Вокруг каждой уважающей себя редакции имеется круг самодеятельных авторов, претендующих на опубликование того или иного бреда. В большинстве своем это люди сумасшедшие, тихие шизофреники. Они годами могут носить опусы на одну и ту же, милую их сердцу тему. Они досаждают своими визитами, звонками, униженными просьбами. Но рано или поздно оказывается, что в номер сегодня и сейчас не хватает 150 строк – и вот причесанный, перекроенный, на скорую руку обработанный бред сумасшедшего выходит в свет. Что придает новые силы всему их сообществу.

Я поманил пальцем нашего преданного графомана. Он вприпрыжку понесся навстречу.

– А мне сказали – вы переехали! – затараторил он. – Я туда – а вас нет, я сюда – а вы здесь!

Дорохов пихнул меня локтем: сумасшедший, непрерывно тараторя, уже лез в свой портфельчик, нашаривал в нем очередное сочинение. Этого допускать нельзя, подсказывал опыт, иначе придется битый час обсуждать с автором все его идиотские абзацы и фразы. Коллеги это понимали и с замиранием сердца следили за развитием событий.

Выследивший нас графоман помешан был на истории подводного флота страны. Он знал все круглые и некруглые даты героев-подводников. Как только дата подходила, он переписывал из энциклопедии соответствующую статью и тащил ее нам.

– Подводник? – сурово спросил я сумасшедшего, кивая на портфельчик.

Тот еще активнее залебезил, забормотал, засуетился и через секунду робко тыкал мне в грудь пачкой густо исписанных листков.

– Мы возьмем, – сказал я. – Возьмем, если вы поднимите все вот это вот к нам, на пятый этаж.

Сумасшедший бегло, без интереса бросил взгляд на придавившие нас надгробия. Ни страдания, ни сомнения, ни возмущения – ничего этого не отразилось на его физиономии. Он осекся на полуслове и тут же испарился.

– А что, хороший способ давать им от ворот поворот, – грустно пошутил Джапаков. – Давайте оставим это барахло здесь, чтоб шизофреники боялись.

Мы закурили еще по одной. Нет, остатков сил не хватало, трясущиеся конечности отказывались брать и нести.

И вдруг возле пианино, стола и дивана материализовался герой-подводник в компании с еще несколькими редакционными сумасшедшими.

– А у них возьмете? – осведомился он.

– Возьмем и у них, – уверенно ответил я.

Тогда я впервые убедился в фантастических способностях умалишенных. Графоманы, все как на подбор, были низкорослыми, ледащими, убогими. Но ими двигало что-то, что было сильнее их. Диван буквально взлетел в воздух и поплыл вверх по лестнице.

Мы уже праздновали переезд, когда бригада добровольцев, отдуваясь, взгромоздила на пятый этаж пианино. Теперь добровольцы выстроились у стены, нянча рукописи, как роженицы – младенцев. Их красные лица лучились восторгом победы. Их позы были трогательны в своей торжественности.

Такое количество бреда невозможно было напечатать в ближайших номерах. Чтобы избавиться от чувства вины, я отвел графоманов в отдельный кабинет и там выпил с ними бутылку водки. За выпивкой мы подробно обсудили все их творческие пунктики. Принесенные материалы прозвучали в авторском исполнении, некоторые – неоднократно. Это, вкупе с ожиданием главного счастья, тоже стало частичкой их праздника.

Статейки были мало-помалу опубликованы. Сумасшедшие продолжали являться, уточняли, когда же, наконец, напечатаем, кротко упрекали за долгие проволочки.