И. Судникова - Занятные истории Страница 2

– Ну, брат, – сказал государь, – прости меня, пожалуйста! Мне тебя очень жаль, а что делать? Пеняй на плута Татищева. Однако ж я сего не забуду и зачту эти побои тебе вперед.

Впоследствии Петру Великому пришлось сдержать свое слово. Замятин попался в каком-то преступлении, за которое следовало его судить; но царь решил, что так как некогда он понес незаслуженное наказание, то следует вменить ему оное как понесенное за нынешнее преступление.

Балакирев, любимый шут Петра I, известен тем, что своими шутками, не боясь гнева Петра, постоянно высказывал ему правду в глаза, и этим, можно сказать, благодетельствовал России; благодаря ему и его шуткам открывалось царю много такого, что осталось бы в неизвестности.

Однажды Петр Великий, интересуясь общественным мнением о новой столице, спросил Балакирева, какая молва народная ходит про новорожденный Петербург.

– Батюшка, царь-государь! – отвечал любимый шут, – народ говорит: с одной стороны море, с другой – горе, с третьей – мох, а с четвертой – ох!

Один из придворных страшно страдал зубами; придворный этот был большой говорун. Вот он обратился к Балакиреву, не знает ли тот средства, как унять боль.

– Знаю и причину, знаю и средство, – сказал в ответ Балакирев.

– Скажи, ради Бога.

– У тебя болят зубы оттого, что ты их очень часто колотишь языком – это причина.

– Оставь глупости, пожалуйста, говори, какое на это средство?

– А средство – чаще спи и как можно более.

– Почему так?

– Потому что язык твой во время сна находится в покое и не тревожит зубов.

Один раз Петр Великий так был рассержен Балакиревым, что прогнал его совсем, не только с глаз долой, но вон из отечества.

Балакирев повиновался, и его долго не было видно.

По прошествии времени, Петр, сидя у окна, вдруг видит, что Балакирев с женою едут в своей одноколке мимо его окон.

Государь, рассердился за ослушание и, выскочив на крыльцо, закричал:

– Кто тебе позволил, негодяй, нарушать мой указ и опять показываться на моей земле?

Балакирев остановил лошадь и сказал:

– Ваше Величество! Не спорю – лошади мои ходят по вашей земле, но их вы и не лишали отечества, а что касается меня с женой, то мы сидим на своей земле.

– Это как так?

– Весьма просто и обыкновенно: извольте посмотреть, вот и свидетельство на покупку земли. – Балакирев при этом подал царю бумагу.

Государь увидел на дне одноколки с пуд земли и прочел свидетельство о покупке, засмеялся и простил Балакирева.

Государыне Екатерине I давно хотелось видеть жену Балакирева, и потому она не раз просила шута привести ее во дворец, но Балакирев все почему-то медлил с исполнением воли императрицы. Однажды государь был очень скучен и сидел в своем кабинете; им овладевала хандра; входить в это время было нельзя и даже опасно. Балакирев, не зная на этот раз другого средства вывести государя из тяжелого положения, отправился к жене.

– Жена! Государыня тебя требует во дворец… скорей одевайся… царская одноколка у крыльца дожидается.

Жена Балакирева была очень удивлена этим предложением, она к тому же никогда не была во дворце; все заставило ее поскорее одеться, чтобы не упустить случая представиться царице.

– Послушай, жена! Как только ты приедешь к царице, то не забывай, что она немного глуха, и потому старайся, говоря с нею, кричать… Государыня на тех обижается, кто говорит с нею вполголоса, – она ничего разобрать не может.

Жена Балакирева обещала слушаться совета мужа. Пришли во дворец; оставив жену в передней, Балакирев взялся сам доложить о своей жене.

– Ваше Величество! Я сегодня только вспомнил о том, что вы приказывали мне представить жену; сегодня я решился на это; но буду вас просить, государыня, чтобы вы говорили с ней как можно громче, потому что она чрезвычайно глуха. Не будет ли такой разговор для Вашего Величества обременителен?

– Нисколько! Что за беда! Я так рада.

Балакирев ввел к Екатерине свою жену, а сам вышел в другие комнаты.

Разговор между государыней и женой Балакирева начался. Государыня кричала громко, еще громче кричала жена Балакирева: получалось, одна перекрикивала другую. Государь, услышав шум, пошел на голоса, чтобы узнать о причине.

Балакирев двинулся навстречу императору.

– Что там за шум, Балакирев?

– Ничего, Алексеич, это наши жены между собою дружескую беседу ведут.

Но беседа эта разносилась по всем комнатам. Государь пошел в ту комнату и стал расспрашивать у Екатерины, что за крик. Вопрос был сделан обыкновенным голосом. Екатерина обыкновенным голосом отвечала, что причиною тому глухота жены Балакирева.

Жена Балакирева, слыша, что ее предполагают глухою, извинилась перед государыней, ска зав, что ей муж приказал говорить громко и не велел жалеть легких по случаю глухоты императрицы.

Эта выходка рассмешила государя и государыню; припадок ипохондрии у Петра прошел, и Балакирев, обратясь к жене, сказал:

– Ну, будет, накричалась… теперь говори своим голосом.

Императрица Екатерина Великая

(1729–1796)

Однажды, при обыкновенном выходе, представлялся ко двору генерал Шестаков, служака времен императрицы Елисаветы Петровны, человек престарелый, но простой, и давно, а может быть, и никогда не бывавший в столице. Разговаривая с ним, государыня Екатерина Великая к чему-то сказала:

– Я до сих пор вас не знала.

– Да и я, матушка-государыня, не знал вас до сих пор, – отвечал он простодушно.

– Верю, – с улыбкой промолвила царица, – где уж и знать меня, бедную вдову!

В 1790-х служил в Сенате секретарем чиновник по фамилии Поздняк; вместе с тем он был домашним секретарем при Д.П. Трощинском. Однажды Трощинский передал ему для снятия копии подписанный императрицей указ. Поздняк положил его отдельно от прочих бумаг и, дабы он не запачкался, вложил его в обложку. Придя домой, Поздняк занялся разборкою бумаг и черновые, ненужные, начал разрывать; в числе их нечаянно захватил обложку, в которой был указ императрицы, и, вместе с указом, разорвал ее. Увидав сейчас же свою ошибку, он страшно испугался: сначала хотел броситься в Неву, но потом, не изменяя своему намерению, решился прежде зайти в Казанский собор и, перед смертью, помолиться и испросить у Бога прощения за свое вынужденное преступление. Во время молитвы ему почудилось, что будто бы кто-то советовал ему все это объяснить прямо императрице. Из собора он возвратился домой и, надев свой сенатский мундир, поехал в Царское Село, где в то время жила государыня. Там он остановился у священника, которому рассказал свое горе. Священник сказал ему, что обыкновенно, в 7 часов утра, императрица гуляет с одною дамою в саду, указал место ее гулянья и даже посоветовал, где лучше остановиться и ждать государыню, – это было на повороте из одной аллеи в другую.

Поздняк так и сделал.

На другой день, забравшись в сад, он уже часов в 6 с нетерпением ожидал императрицу. Действительно, в 7 утра она показалась в сопровождении придворной дамы. Он опустился на колени и замер. Императрица заметила его, не доходя несколько шагов, и остановилась в нерешительности; но потом, видя сенатский мундир и смиренную, коленопреклоненную позу, подошла и спросила, что ему нужно. Тогда несчастный рассказал ей свое горе.

– Ты не лжешь? – спросила его государыня, – ты действительно по ошибке разорвал мой указ?

– Бог свидетель, матушка, что ошибкою, – отвечал Поздняк.

– А кто писал указ? – спросила императрица.

– Я, матушка-государыня, – отвечал он.

– Ну, ступай, перепиши и завтра в это время будь здесь.

Он так и исполнил.

На другой день, в 7 часов утра, он, с чернильницей и пером, был уже на том самом месте.

Императрица опять явилась в сопровождении той же дамы; увидев его, подозвала к себе, взяла указ, прочитала и, приказав ему наклониться, подписала у него на спине. Отдавая ему, сказала:

– Прежде всего, благодари Бога, что он удержал тебя от самоубийства и внушил тебе мысль явиться ко мне. И помни: чтобы об этом никто, кроме тебя и меня, не знал.

Он свято исполнил волю императрицы: никогда и никому об этом не говорил. Прошло несколько месяцев, его вызывает к себе Трощинский:

– Давно ли ты задними ходами, мимо начальства, ходишь к императрице? – грозно спросил его Трощинский.

– Помилуйте, ваше высокопревосходительство, я никогда не бывал у императрицы, – отвечал Поздняк.

– Врешь! Матушка-царица жалует тебе 300 душ и Владимирский крест; на, возьми его и сейчас подавай в отставку. Я не хочу служить с теми, кто забегает к государыне задними ходами.

Поздняк в испуге передал тогда Трощинскому все происшествие. Трощинский взял его за руку, подвел к образу, поставил на колена и сам встал, сказав: «Будем молиться за матушку-царицу – такой другой нам не нажить», – и оставил его на службе.