Стив Мартин - ЧИСТАЯ БРЕДЯТИНА Страница 2

Место, место и еще раз место

Я бы порекомендовал всем писателям жить в Калифорнии, поскольку здесь, между моментами, когда вглядываешься в сердце розы, можно поднимать голову и вглядываться в успокаивающую синь небес. Мне жаль тех писателей — и среди них есть достаточно знаменитые, — кто проживает в таких местах, как Южная Америка или Чехословакия, где, насколько я могу себе вообразить, временами становится довольно промозгло. Таких писателей легко заметить. Книги их зачастую нагоняют уныние и полнятся болезнями и негативностью. Если вы собираетесь писать о болезнях, то я бы сказал, что Калифорния — как раз то самое место. Остановка в росте и развитии никогда никому не казалась смешной, но посмотрите, что стало с этой темой, когда за нее взялись в Калифорнии. Семь счастливых гномиков. Вы можете себе представить семь счастливых гномиков в Чехословакии? В лучшем случае у вас получатся семь меланхоличных гномиков — семь меланхоличных гномиков и ни единого места для парковки инвалидных колясок.

«Любовь во время холеры»: почему это плохое название

Готов признать, что «Любовь во время…» — великолепное название для книги, но до определенной степени. Вы читаете себе, вы счастливы, книга — про любовь. Мне нравится, как сюда вступает слово время — есть что–то славное в сопоставлении любви и времени, почти как новое слово, любовремя — милое, славное ощущение. И тут возникает мрачная холера. До этого момента я был счастлив. Ну почему не «Любовь во время синих, синих, синих птиц»? Возможно, «Любовь во время гноящихся ран и нарывов» — более раннее, отвергнутое название этого опуса, который автор сочинял в кишащем крысами древесном шалаше на допотопной «Смит–Короне». Этому писателю, кем бы он ни был, определенно не повредило бы провести пару неделек в тихоокеанском часовом поясе вечного солнышка.

Небольшой эксперимент

Я взял нижеследующий вгоняющий в уныние пассаж, вне всякого сомнения написанный в какой–нибудь угрюмой дыре, и предпринял попытку переписать его под воздействием Калифорнии:

Большинство людей обманывает себя парой верований: они верят в вечную память (о людях, вещах, деяниях, нациях) и в поправимость (поступков, ошибок, грехов, несправедливостей). Обе эти веры ложны. На самом деле, истинно противоположное: всё будет забыто и ничего нельзя будет поправить.

— Милан Кундера

—

Сидя у себя в саду, наблюдая, как от цветка к цветку скользят пчелки, я профильтровал вышеприведенный абзац своим мозгом. Возник нижеприводящийся Новый Абзац:

Я прекрасна,

Так прекрасна,

Я прекрасна, умна и ярка[1].

Кундера слишком многословен. Иногда клавиша «стереть» — ваш лучший друг.

Писательский тупик: миф

Писательский тупик — изощренный термин, придуманный писателями, которым нужно оправдать питие алкоголя. Разумеется, писатель может ненадолго застрять, но когда это случается с настоящим автором, скажем, с Сократом, он выходит и добывает себе «рассказано таким–то». Иной способ — наняться на сторону самому в качестве «рассказано такому–то», пожиная таким образом все лавры. Кроме того, гораздо легче писать, когда есть с кем «пружинить». Иными словами, сидеть с кем–то в одной комнате и обмениваться идеями. Хорошо, если фамилия лица, с которым вы предпочли пружинить, — Сэлинджер. Я знаю некоего французского писателя начала ХХ века с инициалами М.П., которому бы хорошая пружина не помешала. Тогда бы название романа у него звучало правильно — «В тени цветущих девушек», — а не так неуклюже, как он написал.

Другой трюк, которым я пользуюсь, когда у меня наступает временная остановка, практически беспроигрышен, и я счастлив им поделиться. Обратитесь к уже опубликованному роману и найдите в нем фразу, которую абсолютно обожаете. Скопируйте ее в свою рукопись. Как правило, это предложение приведет вас к другому предложению, и довольно скоро ваши собственные идеи польются свободно. А если не польются, скопируйте следующую фразу романа. Вы можете свободно использовать до трех предложений чьей–нибудь работы — если только вы не дружите с автором: в этом случае ограничьтесь двумя. Шанс, что вас застукают, достаточно незначителен, а если и застукали, то в тюрьму за это обычно не сажают.

Создание запоминающихся персонажей

Ничто не поднимет до таких высот ваше произведение, как запоминающийся персонаж. Если в книге имеется запоминающийся персонаж, читатель будет возвращаться к ней снова и снова, брать ее в руки, вертеть ее, взвешивать на ладони и подбрасывать в воздух. Вот вам пример живительной инъекции, которую могут предложить ярко очерченные персонажи:

Стоят там эти парни, а тут такой этот парень заходит.

Вы уже на пути к созданию запоминающегося персонажа. Вы определили его как парня, а к определению этому прилагаются все читательские представления о том, что такое парень. Вскоре вы оживите его, воспользовавшись прилагательным:

Только этот парень — не обычный такой парень, а красный.

Этот персонаж — красный парень — теперь прочно утвердился в воображении читателя. Полнокровная личность со своими мечтами и чаяньями, совсем как читатель. Особенно если читатель — и сам красный парень. Теперь, возможно, вам захочется придать своему персонажу отличительную черту. Вы можете проинформировать читателя об отличительной черте персонажа одним из двух способов. Первый — просто сказать, какова эта черта, например:

Но этот красный парень отличался от большинства остальных красных парней. Этот красный парень любил фраппе.

Второй способ коренится в действии: заставьте красного парня подойти к стойке бара и заказать фраппе, например, так:

— Что будешь, красный парень?

— Я буду фраппе.

Как только вы овладеете двумя этими концепциями — прорисовкой колоритных персонажей и сопутствующими прилагательными, — считайте, вы на пути к тому, чтобы стать следующим братом Шекспира. И не забывайте патентовать любые свои идеи, которые могут оказаться оригинальными. Вам же не захочется беспомощно стоять и смотреть, как ваш знакомый «красный парень» вдруг зайдет в бар в рекламном ролике фраппе.

Разработка диалогов

Многих прекрасных писателей обуревает робость, когда им приходится записывать, как люди в жизни разговаривают. Вообще–то это довольно легко. Просто понизьте свой коэффициент интеллекта на 50 баллов и начинайте печатать!

Тема произведения

Поскольку темы в таком большом дефиците, я готов предоставить несколько тем тем писателям, кто прозябает в краях побезрадостнее. Сберегите их и обратитесь к ним в суицидную зимнюю пору:

— «Голые драчливые трусики»: хорошее сексапильное название с массой перспектив.

— Как насчет пособия по диете, предлагающего вашим свободным радикалам не вступать в кетоз, пока весь имеющийся инсулин не зарядится углеродом?

— Что–нибудь про то, что волны на пляже все набегают и набегают, и как это поразительно (здесь я чую бестселлер).

— «Видения меланхолии из окна скорого поезда»: Вот, какой–нибудь иностранный писатель уже кидается к своей клавиатуре, готовый колотить по ней, как Горовиц. Вместе c тем, название это — дутая цепочка слов совершенно безо всякого смысла, которая отправит вашу книжку в «хюдожественную» секцию «Барнз–энд–Ноубла», где — угадайте с трех раз — она и сгинет, спишется в остатки и сдохнет.

—

Слово, которого следует избегать

«Ё–прст!» ничего не выхарит для вас у людей, распределяющих премию «Букер». Избавьтесь от него.

Добиться публикации

У меня имеется два замечания насчет издателей:

1. В наши дни они бывают либо мужчинами, либо женщинами.

2. Они любят, чтобы в обращении к ним применялись соответствующие местоимения. Если ваш издатель — мужчина, говорите о нем «он». Если ваш издатель — женщина, более правильным считается употребление местоимения «она». Как только взаимопонимание с издателем установлено, к обоим полам применимо слово «крошка».

Как только вы установили правильный режим употребления местоимений, вы готовы «окучивать» своего издателя. Скажем, ваш любимый писатель — Данте. Позвоните издателю Данте и скажите, что хотели бы пригласить их обоих на ланч. Если секретарь скажет что–нибудь вроде: «Но ведь Данте уже умер», проявите сочувствие и отвечайте: «Прошу принять мои соболезнования». А оказавшись за столиком в ресторане, постарайтесь не сидеть с насупленным видом. Издатели любят жизнерадостных, счастливых авторов, хотя внушительное впечатление иногда производит медленный и широкий взмах рукой по–над обеденным столом, при котором все тарелки с едой сыплются на пол, сопровождаемые криком: «Sic Semper Tyrannis!»[2]