Илья Василевский - Рассказы Страница 2

— Понимаешь, голубчик, — двадцатого. Новый журнал возникает. Орган реальных мистиков — понимаешь? Я там двадцатого вот получу аванс, и мы того… рассчитаемся.

— Мы насчет реальных мистиков знать не можем. А только вы уж по счету сегодня прикажите получить.

— Убери ты его, — просил жену после получасовой беседы с приказчиком беллетрист Модернистов. — В кухню, что ли, его возьми. Мне надо писать, а он торчит в кабинете. Милая, убери!

— Как его уберешь! — уныло отвечала жена.

Приказчика заманили в кухню и оттуда, благодаря помощи горничной, к которой он был явно неравнодушен, — выставили.

«Эта сцена — самая важная, — думал Модернистов, принимаясь за сцену любовного объяснения в своем рассказе. — Самое важное место: «Тишина звенела»… — начал размашистым беглым почерком Модернистов. — «Тишина звенела»… Прежде небось так не умели!..

Д-и-и-инь — испуганно зазвенело у дверей.

— Опять кого-то черт принес! — с тоской подумал Модернистов.

— Так что хозяин сказал, что больше ждать не будут, — наставительно и строго говорил старший дворник.

— Видишь ли, голубчик. Реальные мистики основывают журнал. Будущее, видишь ли, безусловно за ними. И двадцатого — понимаешь, двадцатого — я получаю там аванс. До двадцатого надо подождать… Понимаешь?

— Ждали уж! — уныло ответил дворник. — Которые порядочные, те платят. Сколько разов обещали…

«Тишина звенела, — писал Модернистов, выпроводив дворника. — Они вдохновенно сидели на скамейке у опалового моря, и казалось, что чей-то голос, властный и чарующий…»

— Барин! Там из мясной пришли. Ругаются очень… — прозвучал вдруг настойчивый голос горничной.

Когда «пришедшие из мясной» ушли — пришла прачка, швейцар и сапожник.

После их ухода творческая нить оборвалась. «Он нежно привлек ее к себе», — начал было писать Модернистов, но непослушное перо неожиданно написало: «Он нежно привлек ее к суду».

— Маланья! Принесите мне черного кофе, — попросил Модернистов.

— Кофе нету. Третьего дня еще вышло.

— Ну, тогда чаю с лимоном дайте.

— Лимону нету. Лавочник — нешто не знаете? — не дает. Ваш, говорит, барин — самый, говорит…

— Ну, без лимона дайте. Скоро только устройте…

— Так что, барин, угля нету. И еще я хотела жалованье попросить. Помилуйте, как же это возможно? Я на каких местах служила — такого не видела. Будь вы порядочные господа — вам же бы стыдно было!!

Направленский очень любил литературу. Когда вышел альманах с новым рассказом Модернистова, Направленский попросил книгу у знакомых «на вечерок» и тут же решил зачитать ее.

— Маничка! — говорил Направленский жене, придя домой и снимая в передней пальто. — Я новый альманах достал.

— А я вас дожидаю, — мрачно отозвался басом мясистый приказчик в белом переднике и с серьгой в ухе, — все говорят — дома нет. А на проверку — прячутся. Вы вот лучше по счету уплатить извольте.

Приказчика заманили в кухню и отсюда под благовидным предлогом с трудом, но сплавили.

— Новая вещь Модернистова? Интересно… — томно говорила Маничка. Супруги сели рядом, и Направленский стал читать вслух.

— «Тишина звенела», — начал он, откашлявшись. — Видишь, Маничка? «Тишина звенела». Прежде вот так не умели.

Ди-и-инь — испуганно зазвенел колокольчик у дверей.

«Так что хозяин сказал, что больше ждать не будут», — громко заявлял старший дворник.

— Вечно помешают, — говорил, хмурясь, Направленский, возвращаясь в кабинет, после того как всеми правдами и неправдами удалось отделаться от дворника.

— «Тишина звенела, — читал Направленский. — Они вдохновенно сидели на скамейке у опалового моря, и казалось, что чей-то голос, властный и чарующий»…

— Там, барин, из мясной пришли. Ругаются очень… — прозвучал настойчивый голос горничной..

— «Он нежно привлек ее к суду». Тьфу, черт! К себе, то есть… — читал Направленский.

Только что отделались от мясной — пришла прачка и сапожник.

— Маланья! — позвал Направленский после ухода портного и швейцара. — Там кофе нету? Ну, тогда чаю с лимоном!.. Не дает лимона? Мерзавец этакий! Ну, тогда без лимона. Как, и углей нет?

— Так что, барин, я хотела жалованье попросить! — говорила, настойчиво наступая, Маланья. — Помилуйте, как же это возможно? Будь вы порядочные господа — вам же бы стыдно было!!

— Главная задача художника, — говорил на заседании Литературного кружка, поправляя пенсне, Модернистов, — это заставить читателя пережить все, что переживал автор, создавая свое произведение!

— Нет, знаете… — говорил во время спора о литературе Направленский, — у Модернистова есть этакое умение. Читаешь и прямо-таки чувствуешь, что переживал автор.

…Кто выдумал, что у нас нет единения между читателем и писателем?!

Без смеха

Подтверждается факт открытия Вертело[2] искусственной протоплазмы.

В лаборатории все было буднично и деловито, когда громкое восклицание сорвалось вдруг с уст Вертело:

— Друзья мои! Ко мне, скорее ко мне!.. — повторял Вертело.

И когда пестрой толпой сбежались ассистенты, взволнованный, бледный Вертело показывал им пробирку и бессвязно повторял:

— Найдено!.. Достигнуто!.. Друзья мои, в этой пробирке — первооснова жизни. Я открыл способ делать искусственную протоплазму. Понимаете ли вы меня? Разгадана главная тайна мироздания!.. Друзья мои, я схожу с ума, мне страшно, друзья мои!..

И когда снова и снова были проверены опыты и с несомненностью подтвердился факт удивительного открытия — гулкие поздравления заполнили лабораторию:

— Чувствуете ли вы, учитель, все величие, всю необъятную мощь вашего открытия? — спрашивал один из учеников.

— Открыта новая эра всемирной истории! — взволнованно говорил другой. — На веки веков неувядаемой славой покрыто отныне ваше имя, учитель!

— Отныне возможно искусственное приготовление питательных продуктов! Уходит в прошлое, пропадает рабская зависимость человека от природы. Невообразимую революцию в области экономической жизни народов принесет с собою эта пробирка!..

— Но разве это все? — добавляли, окружающие. — Протоплазма — ключ жизни. Искусственно делать протоплазму — это значит по своей воле творить жизнь! Осуществляется вековая мечта о гомункулусе…[3] Живых существ, живых людей могут отныне приготовлять наши лаборатории!..

— Друзья мои, мне страшно! Мне страшно, друзья мои! — повторял бледный, вздрагивающий Вертело.

Когда прошел первый общий угар, назначено было деловое заседание.

Председателем, за отказом самого Вертело, было решено избрать старейшего из профессорской коллегии. Торжественное молчание охватило белую с колоннами залу, когда, после приветственных рукоплесканий, высокий старец с седыми волосами неторопливо занял председательское место.

— На очереди вопрос о гомункулусе, о лабораторном человеке вообще и фабрично-заводских лабораториях для изготовления живых существ в частности, — объявил председатель.

— Прежде чем выбирать дорогу, по которой пойдешь, надо узнать цель, к которой стремишься, — начал первый оратор. — Мы благодаря великому изобретению Вертело овладели отныне тайной создания живого человека. Определим же раньше всего, каких именно людей хотим мы создавать?

— Людей разума, людей науки! — загремели голоса.

— Людей с проникновенным и ясным разумом, людей пытливых и ищущих, не успокаивающихся в исканиях своих! — повторяли со всех сторон.

— Тише, господа! Момент слишком серьезен, — заметил председатель.

— Нам не надо больше ждать естественного хода событий: ждать, чтоб солнечная энергия вырастила траву, чтоб зелень эту поглотило затем травоядное, чтоб мясо этого травоядного пошло потом на пищу человеку… Нам не надо теперь всего этого, чтобы получить кровь, мускулы и мозг живого человека!.. Раз все эти процессы находятся отныне в нашей пробирке — наша главная обязанность изучить, как формируются умственные способности человека…

— Ученых, столь же великих, как Вертело, будем мы создавать на наших фабриках!

— Эдисонов![4] Изобретателей и исследователей!

— Шекспиров! Эдисонов! Вертело! — загудели восторженные голоса.

И тогда на кафедру взошел сам Вертело.

— Я хочу предостеречь почтенное собрание от основной ошибки, — начал ученый. — Еще с тех пор, как я стал работать над этим изобретением, обдумываю я этот зопрос. Вы говорили об Эдисонах и Шекспирах. Вы оказали мне честь упомянуть и мое скромное имя в этом списке. Да сохранит вас разум от этого пути!.. Нет, не Эдисонов и не Шекспиров, не людей, равных Льву Толстому, в первую очередь вспомним мы, осуществляя нашу великую задачу! Сейте рожь, васильки сами вырастут, — говорит полная глубокой мудрости народная поговорка. О средних людях станем мы заботиться. В них основа и центр жизни. Да, да, господа! Пусть будут у нас кадры здоровых, бодрых и жизнерадостных средних людей, обывателей… Будут они, эти мощные, жизнерадостные кадры — тогда только будут гении и Эдисонов, и Шекспиров, и Толстых.