Ефим Смолин - За двумя яйцами погонишься Страница 2

Карцев покосился на Чаплыгина и добавил:

– Или все-таки?…

– Товарищ майор! – одернул подчиненного полковник. – Не уводите в сторону! На чем мы остановились?

– На том что при приеме препарата глаз дергается, – сказал Карцев, – так что совсем не факт, что он не вреден, а стало быть и горевать по его потере рано. Проверка нужна…

– Ты уже напроверялся! Нет, ну это ж надо – ради денег обычных поганых крыс покрасить в белый цвет!

– Товарищ полковник! Я бы вас попросил! Начинается! Как я их покрасил, как подбросил им бутерброд с препаратом, как его вместо крыс сожрал этот козел тамада Гаврилов… Ну сколько можно попрекать и дергать…

– Ну… ну… ну ты обнаглел, Карцев!

– Я просто хочу сказать, ну что Гаврилов, сколько можно дергать за эту оборванную ниточку?

– Она была последняя!

– Значит, надо дергать за предпоследнюю!

– Уже дергали, Карцев!

Значит, надо еще подергать…

И они рванули в аэропорт…

Глава 2

Гаврилов до сих пор не понимал, почему он тогда не сел в этот тамбовский поезд. Какое-то предчувствие. Он уже было занес ногу над ступенькой лестницы, ведущей в тамбур, да так и замер с этой поднятой ногой…

«Чувствую, с Маринкой что-то не то…», – подумал Сергей.

– Ну что, что ты ногу поднял, как козел перед поссать? – глядя на него сверху, ласково и по-дружески спросила проводница.

Он посмотрел на нее. Глаз задергался…

– У меня нельзя, – торопливо зашептала проводница, – ко мне начпоезда ходит проверяет с кем я что, ревнивый гад… Пойдем за вагон…

Там стоял соседний состав. Он пристроились к одному из вагонов… Состав задрожал…

– Ммм, – замычала проводница, – какой ты страстный, дрожишь от нетерпения?…

Гаврилов не ответил. Да он и не слышал, что говорила проводница, он в эту минуту разворачивал ее лицом к этому соседнему составу, а спиной к ее «родному» поезду и поднимал юбку…

Не то, что бы это была его любимая поза, просто если ее ревнивый начпоезда высунется в окно, вряд ли он узнает свою проводницу. А как? На голове юбка, а по попке он вряд ли догадается ху их ху: ничего особо выдающегося в этой попке не было…

Гаврилов вспомнил начальницу вокзала. У той, да, попка выделялась. Через всю шла тату, сделанная, видимо, для приключений на курорте: «Нечего пялиться на халяву! Лучше позвони девятьсот двадцать пять, шестьсот два, пятнадцать сорок…» Уже по длине надписи на попке можно было легко догадаться о ее необъятных размерах…

Гаврилов возился со своей молнией… Заело… Он обнаружил, что молнию стала заедать с тех пор, как он заметил за собой эту способность осчастливить все женское население планеты. Даже эта лучшая в мире молния марки «УКК» не выдерживала такой нагрузки – вжих-вжих по 100 раз в день…

И еще он заметил, что особенно часто эту «УКК» заедало, стоило ему в этот момент подумать о Маринке. Как будто эту молнию мучила совесть вместо ее хозяина.

Вместо хозяина – потому что самого Сергея совесть не мучила с тех пор, как Маринка стала княгиней Трубецкой.

Совесть не мучила, а беспокойство было. Он возился с проводницей, пыхтел, занимаясь своим изменщицким делом и думал с нежностью и тревогой: «Как она там, Маринка? Ох, чувствую там что-то…»

Вот почему он не слышал восторгов проводницы, мол, ты прям дрожишь, как конь.

И, как выяснилось, напрасно он этого не слышал. Потому что он бы не расслабился и сообразил бы, что дрожит не он, а сам состав, к которому он притиснул проводницу…

Состав дрожал не случайно… Он прогревался. И вот он прогрелся, свистнул и покатил…

И Гаврилов с проводницей оказались в не самом приличном виде прямо перед тамбовским поездом, больше не защищенные другим составом…

Гаврилов не был евреем. И стало быть, не было в нем ни еврейского ума, ни еврейской смекалки… Единственное, что в нем почему-то было от евреев это еврейское счастье…

И именно этому счастью Гаврилов был обязан тому, что в самый неподходящий момент ушел состав, который до этого неподвижно стоял на путях три месяца…

Но еврейское счастье всегда стреляет дуплетом. И вот он второй выстрел: как только Гаврилов и проводница остались незащищенные больше перед тамбовским скорым, в окне одного из вагонов показалась рожа начпоезда…

Он их еще не заметил, но это было время нескольких секунд…

Гаврилов поозирался вокруг – спрятаться было негде. Между ними и уродом в окне тамбовского лежала только куча угля. И вдруг, видимо, в полной панике, проводница сиганула в эту кучу, потянув за руку Гаврилова…

…Так появилась эта негритянская парочка на перроне…

Если бы чекисты, заметив негров на видеокамерах, не отнеслись к ним с таким пренебрежением, они бы увидели, что негры побежали к составу, но мужчину остановила какая-то носатая тетка, а если бы чекисты еще и увеличили кадр, они бы поняли, что это – Лия Арменовна…

Что за маскарад, Гаврилов? – спросила она. – Искусство перевоплощения никогда не было твоим коньком… Решил спрятаться от славы? Замучила популярность?

– Хватит подначивать!

– Заслужил! Ищу тебя целый день! Мобильник молчит…

– Разрядился, наверное. Как ты меня нашла, Лия?

– Вспомнила тот твой дурацкий сон про Тамбов, а я всегда говорю – мысль материальна… Вот, пошла на вокзал…

– Для тебя это подвиг, так искать…

Он боялся спросить, оттягивал и все же спросил:

– Что-то с Мариной?

– Ну, дура и есть дура…

– Это ты про то, что тебе тогда не дала? – не удержался Гаврилов, несмотря на чувство тревоги…

– Ну, дала бы тогда мне, может, не давала бы сейчас этому Трубецкому…

Вот сука эта Лия, знает, как ударить побольней…

– Ну, это ее выбор, – Сергей старался говорить, не показывая волнения.

Конец ознакомительного фрагмента.