Феликс Кривин - Хлеб, любовь и фантазия Страница 2

Коллектив, конечно, выйдет их провожать, выскажет им различные советы и пожелания. Их будут напутствовать, как напутствуют родители повзрослевших детей, и они точно так же не будут слышать советов.

И до вечера все будут неспокойны, как бывают неспокойны родители, проводившие детей в большую жизнь. Как они там? Хорошо ли им? Не одиноко?

К вечеру они возвратятся. Коллектив их встретит, как и положено близкому, родному коллективу. Спросят, конечно, как они время провели, каким занятиям посвятили драгоценные часы и минуты.

Это будет похоже на глушение рыбы, которая всплывает вверх животами, стыдясь, что ей приходится открывать самое свое сокровенное. И, как сотрясается Дунай, так будем мы сотрясаться от смеха, встречая на берегу Коканю и ее счастливого избранника.

А они будут только улыбаться. Их не обидит наш смех и наши слова. Они воспримут их наоборот, как воспринимают на свадьбе «горько» в понимании «сладко». Им будет сладко – так пусть же и нам будет сладко, хоть в чем-нибудь, хоть в шутках, хоть в грубых словах.

А за ужином Коканя положит нам удвоенную порцию каши, и мы воспримем это как свадебное угощение.

А механик с горя даст мне трое суток без берега, и я с горя с удовольствием их отсижу…

Все это будет потом. А сейчас я отсиживал свои самые первые трое суток без берега. Я лежал на узкой койке в кубрике, готовый вскочить по команде «Свистать всех наверх!». Рядом со мной лежала моя роба, такого цвета и качества, которые позволили ей спустя много лет войти в моду под именем джинсов.

Но свистать меня было некому. Я был один на «Эдельвейсе», на этом черном цветке, уносящем меня из моего детства…