Даровые деньги. Задохнуться можно - Пэлем Грэнвилл Вудхауз Страница 2

Причину его объяснить нетрудно. Когда Джон, собираясь купить табак, брал с собою Эмили, она останавливалась у входа и жадно нюхала, пока кто-нибудь не откроет дверь. Ей очень нравилось снадобье от кашля, а долгий опыт подсказывал, что если жалобно смотреть на аптекаря янтарными глазами, леденца два или три ей перепадет. Вот и сегодня, подбежав к двери, она только-только принюхалась, как вдруг получила весомый удар по носу, завизжала, отпрыгнула, а из аптеки выскочил полковник со своей бутылкой.

– Минуточку, минуточку! – язвительно сказала собачка. – Нельзя ли помедленней, любезный?

Полковник, придавленный бременем скорбей, заметил, что к ним прибавилось лохматое чудище, и рявкнул:

– Брысь!

Эмили зашлась от лая.

– Ах-ах-ах! – говорила она, сопровождая междометия визгом. – Это еще кто? Бьет, видите ли, по носу, словно король какой-нибудь…

– Пошел отсюда! – заорал полковник.

– Если хотите, «пошла», – заметила Эмили. – Я – дама, черт побери!

Словарь у нее был богатый и современный.

– Из-за таких субъектов, – продолжала она, – все наши беды. Знаю я вас, акул! Одно слово, тираны. Разрешите сказать…

Тут, как это ни печально, полковник решил ее ударить. Она увернулась, но, убедившись в тщете слов, изменила тактику. Намереваясь вцепиться противнику в ногу, она услышала истерический крик:

– Э-э-ми-ли-и!!!

Голос у Джона был зычный, легких он не жалел. Когда валлийский терьер вот-вот сожрет отца любимой девушки, миндальничать нельзя. Услышав трубный вопль, полковник подпрыгнул и выронил свою бутылку. Та со звоном разбилась, а Эмили, вполне способная внести лепту в неожиданный, хотя и безопасный тарарам, все же поджала хвост и убежала. Негромкие, но приязненные крики у кабачка «Герб Кармоди» свидетельствовали о том, что она миновала это популярное заведение.

Однако Джон не успокоился. Глядя на Уиверна, вы не подумали бы, что у него красивая дочь, но так уж случилось, и Джон робел, как робеет едва ли не всякий при отце красивой дочери.

– Простите, – выговорил он. – Надеюсь, вы не ранены?

Потерпевший не ответил, но метнул в него тот взгляд, от которого сержанты никли, как увядшие розы. Потом оба они вошли в аптеку.

– Еще одну, – лаконично сказал полковник.

– Вы уж простите! – сказал Джон.

– Ту я уронил. На меня бросился дикий пес.

– Ради Бога, про…

– Нет, как разрешают водить их по улицам?

– Я вас у-мо-ля…

– И опасно, – закончил полковник, – и противно.

– Так-так, – сказал аптекарь.

Разговор себя исчерпал. Байуотер понял, что не время любовно вывязывать бантики, и мгновенно упаковал бутылку. Полковник схватил ее и убежал, а Джон, придержавший для него дверь и не услышавший «Спасибо», вернулся к прилавку, за табаком.

– Так-так, – сказал Байуотер. – Сию минутку, мистер Джон. Две унции?

С уходом полковника стало полегче. Обретя былую приветливость, аптекарь отсыпал табаку и, разговора ради задерживая сдачу, сказал:

– А полковник-то расстроен.

– Сдачу не дадите? – спросил Джон.

– Очень прискорбный случай.

– Как там сдача?

– Я сразу заметил, что он сам не свой. Что говорить, шок! Только он вошел, я подумал…

Джон не возражал, но поинтересовался сдачей.

– По дочери скучает, – определил аптекарь с лукавой улыбкой. – После такого шока нужен близкий человек. Это и коту ясно.

Джон ушел бы, но как расстанешься с тем, кто говорит о Патрисии? И он придвинулся к прилавку.

– Скоро она будет дома, – сказал Байуотер. – Насколько мне известно, завтра.

– Завтра?!

– Да, мистер Джон. Вчера вернулась из Франции. Канал пересекла без эксцессов. Сейчас находится в Лондоне, отель «Линкольн», Керзон-стрит. Здорова и весела. Завтра приедет трехчасовым поездом.

Джон не удивлялся такой точности. Он знал, что сестра аптекаря служит на почте.

– Завтра… – повторил он.

– Да, сэр. Именно – завтра.

– А сдачу можно? – спросил Джон, торопясь уйти, чтобы обдумать все на воздухе.

– Конечно, теперь ей… – начал аптекарь.

– Сда-ачу!

И Ч. Байуотер, взглянув на него, отсчитал монетки.

3

Чтобы дойти от аптеки до усадьбы, вы проходите Главную улицу, резко сворачиваете налево, то есть на Ривер-лейн, потом переходите каменный мостик, под которым речка Скерм тихо течет к реке Северн, минуете небольшой, но приятный дом полковника, поднимаетесь по склону, пересекаете луг-другой – и оказываетесь в парке, где виднеются сквозь деревья высокие трубы и красные стены древнего дома Кармоди.

Когда тут не взрывают дубы под носом у военных, место это можно назвать царством покоя. Джон прибавил бы «и очарованья», ибо за четырнадцать лет, прошедших с ее приезда, Пэт пропитала местность своими свойствами. Каждый дюйм был так или иначе с ней связан. На этих пнях она сидела, помахивая ножками в коричневых чулках; под этими деревьями укрывалась от грозы; на эти ворота лазала, на этих лужайках бегала, в эти колючие кусты гоняла его в поисках гнезд, словом – куда ни взгляни, поневоле о ней вспомнишь. Самый воздух сверкал и звенел ее смехом, и даже мысли о том, что смеялась она над ним, Джоном, не могли ни на каплю ухудшить это сказочное царство.

Под деревьями, на полдороге, к нему присоединилась обиженная Эмили, всем своим видом говоря: «Ну где ты запропастился?» Они пошли вместе и обогнули дом. Джон несколько лет вел хозяйство вместо дяди, а жил над конюшней, в двух комнатках, куда и направился, оставив собачку с шофером по фамилии Болт, который мыл машину.

Там, у себя, он сел в кресло, набил трубку особым табаком, положил ноги на стол и стал смотреть на фотографию. Видел он прелестное личико, которое не смог испортить даже современный фотограф, склонный заволакивать черты сероватым туманом. Чуть раскосые глаза глядели нежно и лукаво, легкая улыбка таила какой-то занятный секрет, нос привлекал тем задором, который дарует чуть вздернутый кончик. Словом, в лице был вызов, был и призыв.

Эту, последнюю, фотографию Пэт подарила три месяца назад, перед отъездом в Ле Тукэ[2]. А теперь она вот-вот вернется…

Джон Кэррол, человек солидный, не менял привязанностей. Он всегда был влюблен в Пэт и не ждал перемены, хотя знал, что надеяться не на что. Когда ей было десять, а ему пятнадцать, она обожала его, как обожают больших мальчиков, которые умеют двигать ушами и не боятся коровы. Однако с тех пор отношение ее изменилось. Она обращалась с ним то ли как нянька с несколько отсталым ребенком, то ли как хозяйка – с приятной, но неуклюжей собакой. Тем не менее он ее любил, а она – возвращалась.

Джон выпрямился в кресле. Думал он медленно и