Михаил Жванецкий - Женщины Страница 21

Метро

(Вагон. Хор. Солисты.)

Девушка. Молодой человек, уступите место бабушке. Как вам не стыдно? Ей лет семьдесят. Садитесь, бабушка.

Бабушка. Не хочу я садиться. Чего вы за меня заступаетесь? Семьдесят… семьдесят… Вам какое дело?

Хор. Чё, действительно ты?

Девушка. Как вам не стыдно, бабушка? Вы же меня ставите в неловкое положение. Садитесь! Встань! Садитесь!

Бабушка. Не хочу я садиться, пусть сидит. Зачем ты начинаешь?

Хор. Чё рвёшься? Чё лаешься? Чё, больше всех надо? Чё кровь портишь? Пусть сидит!

Девушка. Как вам не стыдно? Старушке семьдесят. Больная. Он молодой балбес, ему стоять и стоять. А ей там что осталось? Садитесь! Встань! Садитесь!

Бабушка. Почему больная? Почему семьдесят? Какое вам дело? Я прекрасно себя чувствую! Больная ты. Сидите!

Молодой человек. И за балбеса могу приварить.

Девушка. Как тебе не стыдно? Почему ты сидишь? Человек еле дышит. Встань! Садитесь! Встань!

Бабушка. Не сяду я, и всё. Не сяду!

Хор. Ты откуда такая взялась? Ты где такая родилась?

Молодой человек. Не встану я, не встану!

(Поезд тормозит.)

Девушка. А вам, бабушка, должно быть стыдно – о вас заботятся, вам предлагают сесть, а вы бессмысленно упёрлись, как баран, как дура, позор, подонки все.

Хор. Что она хочет? Кто она такая?

(Поезд разгоняется.)

Бабушка. Не сяду я, не сяду!

Девушка. Как вам не стыдно? Встаньте! Сядь! Вы все ставите меня в неловкое положение.

Хор. Я бы тебя поставил… ох, я бы тебя поставил, да народ кругом. Сиди, пацан, сиди!

(Поезд тормозит.)

Девушка. Мы же пишем, мы же боремся, мы призываем.

Хор. Сиди, пацан, сиди!

Молодой человек. Не встану я!

Девушка. Как вам не стыдно. Мы пишем, пишем…

(Поезд разгоняется.)

Хор. Сиди, пацан, сиди!

Молодой человек. Не встану я!

Девушка. Как вам не стыдно, мы пишем, пишем…

Молодой человек. Не встану я!

Хор. Сиди, пацан, сиди!

(Поезд разгоняется.)

Девушка. Как вам не стыдно, мы пишем, пишем…

Хор. Сиди, пацан, сиди!

(Поезд тормозит.)

Девушка. Как вам не стыдно, мы пишем, пишем…

Бабушка. Не сяду я, не сяду.

Молодой человек. Не встану я, не встану!

Девушка. Как вам не стыдно. Мы же пишем, пишем.

(Поезд разгоняется.)

Хор. Сиди, пацан, сиди!

И представляешь, все проехали свою остановку!

Весна

Почему у оленей зов в лесу весной?

Почему мужчина не может дать зов с улицы через окно?

Или из квартиры через форточку?

И почему не набегут женщины на самый могучий зов – зов жизни?

Даже слово «издаю» теперь обозначает пошлость.

Что ты издаёшь?

Я издаю зов.

Зов любви.

Трубный голос из квартиры.

Со скамейки.

Из двора.

Я выхожу на улицу.

Я возбуждён.

Огромный яркий хвост.

Красное горло, горящие щёки…

Мой зов: – А-а-а!

Откликнитесь!

Из меня рвётся любовь!

Я уже люблю!

Не нужно бесед…

Кто я?

Я самец…

Без документов.

Без денег.

Я могучий самец.

Я зову в лес.

Для потомства.

Только для потомства.

Денег у меня нет!

Что же вы разбежались?

У вас не хватает населения, а вы могучего самца заталкиваете в КПЗ.

От кого ж понесёте, если запрёте меня в такой период…

Ну, нету у меня недвижимости.

Я весь в движении.

Я несу в себе страсть и потомство.

Лучше бы ты была не гламурная, а беременная.

Не путай эти вещи…

Ой, поймали, скрутили, вернули на кухню…

Нет у меня для вас сына, слышите – тишина, весна кончилась.

Женщина, которую я не в силах убедить

Ты – женщина, которую я бессилен убедить.

Как ты можешь мне быть близкой – женщина, которую я бессилен убедить.

Я говорю, говорю, говорю.

А ты молчишь, уверенная в своей правоте, женщина, которую я не в силах убедить.

Разве я прощу тебе это.

Я же муж твой.

Как же я люблю тебя, женщина, которую я не в силах убедить.

Как же нам жить вместе, когда то, за что я люблю тебя, так непреодолимо.

Сколько раз ты плакала, пытаясь убедить меня.

Сколько раз я напивался, видя тебя там же, где оставил.

– Зачем ты ломаешь меня, – говорила мне женщина, которую я не в состоянии убедить.

И не в силах заставить.

Закончились слёзы.

Только мой голос и твоё молчание, женщина, которую я не в силах убедить вернуться ко мне.

Мать и дочь

– Кого слушать, – сказала она, показывая на меня пальцем, – вот этого лысого, что ли? Вот этого старого?

– А сколько мне, как, по-вашему? – пробормотал я, дико краснея.

– Да лет сорок.

Моё лицо горело.

– Да. Почти. Тридцать девять, – пробормотал я.

– Что он мне расскажет? – кричала она. – Что надо быть честной, порядочной? Родителей уважать? Что он мне расскажет? Кого вы привели? Я живу, с кем хочу.

– Почему она грубит уважаемому человеку? – закричали все. – Пусть извинится!

– Я? – закричала она. – Я ещё ничего не сказала. Вы мне ещё пятидесятилетнего приведите нотации читать!

И что было глупо – я обиделся.

Ещё глупей – я с ней перестал разговаривать.

И что глупее глупого – я уже старше, чем она могла себе представить.

Её дочь уже такая, каким был я.

И мы уже с дочкой разругались, когда она что-то такое же сказала насчёт моего возраста.

Нечистая сила

Мне тут приснился бес…

Я думала, он маленький, зелёный, рогатый, четвероногий.

А на самом деле он имеет вид человека.

Ни за что бы не догадалась.

Вот какой он, оказывается.

Но видно, что сволочь.

Видно.

То есть улыбается, конечно, вежливый.

И деньги у него есть.

И дети у него есть.

И одет, конечно, с иголочки.

Галстук классный, туфли «Балдинини».

Сорочка голубая, галстук вишнёвый, костюм тёмно-синий, видимо, по заказу.

Носочки чёрные.

Но с искрой.

Часы вроде бы «Ролекс» или «Полёт», но золотые, точно.

Очки тёмные.

Хотя было темно.

Я даже спросила:

– Вы меня видите?

Он сказал:

– Насквозь.

Фигурка, – говорит, – у вас классная.

У меня платформы были на длинных таких шнурках вокруг ноги.

– Супер, – говорит. – Итальянские? «Балдинини»?

– Точно, – говорю.

Не… Мужик он, конечно, мировой. Нет, сволочь. Это точно. Ну вот видно.

Но парфюм – супер.

Как вошёл – так аромат.

Я спрашиваю:

– Что за марка у вас парфюма?

– «Живанши», Италия.

Класс. И перстенёк с печаткой – в бриллиантах.

Да, и чёрный шарф-кашне.

Так классно по обе стороны…

Но сволочь.

– Вы, – говорит, – за деньги со мной будете?

Я так шутливо говорю:

– Смотря сколько денег.

Он говорит:

– Пять тысяч.

Меня аж передёрнуло:

– Рублей, что ли?

– Баксов, – сказал он.

– Что? Прямо здесь? Блин!

Короче, возмутилась я.

А он:

– Здесь и сейчас.

Ну, думаю, тот ещё тип.

– Так люди вокруг.

– А никто не увидит.

Слушайте! Вы не поверите.

Все ходили вокруг, чуть не наступали.

Пол кафельный там, фойе Большого театра.

Зима, пол ледяной, там снег натаял. Лужи.

И никто ничего не видел, не слышал.

Он, конечно, сволочь.

И как мужик – дерьмо.

Деньги в конверте по одному, по пять баксов.

Я сижу на полу, считаю.

И тут все начали на меня орать.

Толпа, все с улицы – в гардероб.

Я ору:

– Не сбивайте!

Опять начинаю.

Он стоит, смотрит, с перстнем своим.

Ненавижу!

Я так ему в лицо:

– Ненавижу тебя, гад! Сейчас как перекрещу!

А он говорит:

– Десять тысяч за второй раз.

Я аж задохнулась:

– Опять здесь?

– А где же? У тебя же квартиры нет?

Ну, сволочь! Опять, говорю, на ледяном полу? Ну, я второй раз уже шубу подстелила.

Народ опять не видит.

В общем, это всё лирика…

Что было дальше, никогда не догадаетесь.

Он рублями рассчитался.

По пять, по десять.

И мелочи килограмма два.

Пересыпал в шубу.

С ума сойти!

Я кричу:

– Я пересчитаю!

Он говорит:

– Пересчитывай. Я подожду.

А тут второй звонок.

А я считаю, не даю ему уйти.

Народ орёт, топчет эти рубли.

Я уже по весу, по толщине пачки меряю.

– Подонок, – слёзы глотаю и пересчитываю и – в мешок из шубы.

А там посол Франции, что ли, с женой.

Подняли меня и на улицу выбросили…

И тут этот подонок.

Ну, как пиявка прицепился.

– А за пятнадцать тысяч будешь третий раз?

– На улице, что ли?

– Нет! Прямо на сцене. Тут рядом Малый театр.

Ну, как говорила. Где два раза, там и третий.

На сцене оказалось лучше всего. Тепло. Пьеса про любовь. Так что повезло.

Не скажу точно, но вроде они нас видели.