Роман Днепровский - Ироническая проза. Ч. 1 Страница 21

…Назначенный Исполняющим Обязанности Громовержца, юный виночерпий Ганимед был идеалистом и романтиком. Уже во время своего первого выступления в Ареопаге оказалось, что он что-то слышал про человека по имени Архимед — о его купаниях в ванне и о его хитроумных рычагах… Восторженный Ганимед принялся пересказывать всё, что он слышал об этом самом Архимеде, а выступление своё закончил словами: «Дайте мне точку опоры — и я переверну Олимп! Вперёд, Древняя Эллада! Да здравствует феодально-рабовладельческий строй — светлое будущее всего человечества!»

О выступлении Ганимеда, по традиции, всем сообщил Меркурий, после чего толстый и лоснящийся Апполон, настрелявший к тому времени изрядное количество носительниц розовых хитончиков, собирался, было, усладить слух людей своим пением — да не тут-то было!… Все — и рабы, и свободные граждане, и даже некоторые боги, услышав про «точку опоры» и «переверну Олимп», пришли в состояние бурного веселья, и старые песни о главном в исполнении Апполона слушать решительно не желали.

Дошло до совсем непотребных вещей: некто Прометей, напялив на голову синюю амфору из-под оливкового масла, стал регулярно появляться у подножия Олимпа и отплясывать такие глумливые сертаки, в которых пародировал Ганимеда с его архимедовым рычагом, что Аиду стало не до отдыха. Первое время он, правда, отдавал приказ Трёхголовому Псу Церберу — и тот науськивал на Прометея вчерашнего «критского героя» Тесея; Тесей бил Прометею морду, разбивал очередную синюю амфору — но через положенный срок Прометей вновь появлялся с новой синей амфорой на голове у подножия Олимпа, и вновь отплясывал свои паскудные сертаки. Со временем, его танцы стали настолько вызывающими, что, глядя на них, краснел даже Эрот…

Мало было этих плясок — так ещё и Харибда вдруг лопнула: заглотила очередной кусище — и разорвало зелёную на клочья!… Рано или поздно, но это должно было случиться. Срочно пришлось искать другую Харибду — ведь Олимп без присмотра не оставишь! Нашлась новая Харибда аж в холодной Гиперборее — доставили, на должность поставили. Понятно, что и она лопнет со временем — а что делать? У всех Харибд одна природа… Но до этого времени ещё далеко — а пока пускай руководит реконструкцией Олимпа.

Едва успокоился Аид, а тут — как назло, новая беда: привлечённые прежней Харибдой на благоустройство Олимпа циклопы выловили какого-то спартанского мальчика, да и привязали ему к животу каску, в которую предварительно засунули лисёнка. Случилось то, что должно было случиться: под дружный хохот циклопов, лисёнок прогрыз мальчишку насквозь, и убежал. А как иначе-то? На то и спартанские мальчики, чтобы их лисёнки прогрызали!… А уж циклопы и вовсе не виноваты: в конце концов, подобные развлечения издревле были культурной традицией циклопов — и вообще, не совсем ясно, зачем было шум вокруг всего этого поднимать?… А вот спартанцы — быдло несчастное — подняли! Явились под предводительством некоего Спартака триста спартанцев к подножию Олимпа — да и начали стучать мечами об щиты, выражая таким образом своё недовольство, и требуя отправить циклопов вон из Древней Эллады. Пришлось Аиду срочно вмешаться: самому доставлять тело спартанского мальчика на берег Стикса, вручать тело Харону — а потом ещё задабривать вождя спартанцев Спартака — а на самих спартанцев натравливать уже не Тесея, но самого Трёхголового Пса Цербера. А ведь ещё и с циклопами нужно было решать вопрос — какой уж тут отдых?…

Глядя на это, осторожные кентавры вполголоса заговорили о возможности массового спартанского восстания, и потихонечку стали покидать пределы Древней Эллады… Из-за Геркулесовых Столпов, из-за Великой Воды, с вершины ацтекских пирамид грозный бог Вицлипуцли лениво поинтересовался, что там за беспорядки опять начались в Древней Элладе…

Из Авгиевых Конюшен вылез грязный, перемазанный навозом, Геракл. Тридцать лет и три года чистил он эти конюшни, и ничем не интересовался. Оглянувшись вокруг, увидел Геракл циклопов, злобно сплюнул: «Понаехали тут!…» — затем перевёл взгляд на спартанцев, снова сплюнул: «И чего орут? Шли бы лучше конюшни чистить!…» — опрокинул в себя пару полных амфор вина, да и заснул на пороге конюшен — грязный и неумытый…

…А в своей подземной кузне отставил в сторону свой молот Гефест. Он лучше всех знал, что благополучие Олимпа зависит только от него: пока за Рипейскими горами боги Один, Тор и волшебник Мерлин готовы платить за те чудесные вещи, что выходят из-под его молота, Олимп будет жить. Но всё меньше и меньше чудесных вещей, производимых Гефестом, хотят приобретать за Горами Рипейскими, а это означает только одно: Сумерки Богов неумолимо приближаются…

Грядёт Новая Эра…

Послесловие переводчика: на этом месте античный папирус обрывается. В случае, если будет обнаружена оставшаяся часть текста, обязуюсь разместить её — разумеется, после предварительного перевода с древнегреческого и соответственной литературной обработки.

Как я попал в лапы Кровавой Гебни

10 ноября 1982 года помню очень хорошо.

Эпоха пышных похорон, продолжавшаяся в сысысэре почти три года, началась именно тогда.

Обычное утро, я спешу в школу — занятия начинаются в восемь утра, и я привычно марширую по бордюру — ну, что поделаешь? любил я по бордюру ходить…

- Эй, пацан! — это меня окликнул вынырнувший из подворотни субъект, который, несмотря на ранний час, был уже, что называется, «на рогах», — в школу путь держишь?

Вопрос — идиотский: ну куда ещё может спешить десятилетний мальчишка с портфелем в руках в восьмом часу утра?

- Можешь домой идти! — радостно продолжает дядька, — сегодня в школе уроков не будет — Лёнька скопытился!…

Повторяю: десятое ноября 1982 года, восьмой час утра. Откуда мой утренний vis-a-vis мог узнать о смерти Брежнева в этот день и этот час — для меня остаётся загадкой до сих пор…

…А в школе было всё, как обычно: уроки, перемены, опять уроки… Никаких тебе линеек, никаких портретов в траурных рамках. День, как день.

После уроков иду в парикмахерскую — мамина подруга работала тогда парикмахером в гостинице «Ангара», в двух шагах от школы. Сижу в кресле, она меня подстригает — и я слышу эти шепотки между парикмахерами и клиентами:

- Говорят, Брежнев — того… перекинулся, — вполголоса говорит сидящий в соседнем кресле дядька.

- Да не может быть! — возражает ему мастер.

- Ну почему не может? — отвечает клиент, — он же старый, больной… Да вот, и по радио весь день классику наяривают…

По радио, действительно, в этот момент наяривали классическую музыку.

Дома — те же разговоры: пришедшая на обед мама убеждает дедушку, что не иначе, как Ильич — того… дуба дал. Дед не верит, берёт свой любимый радиоприёмник, пытается настроить его на какие-нибудь «вражьи голоса» — «Свободу», «ВВС», «Голос Америки» какой-нибудь… Свистят гебешные глушилки, эфир трещит и свистит — и тогда дед говорит мне:

- Ну что? Поехали, что-ли, за город?…

Мы с дедом выехали на Байкальский тракт. Где-то, километре на двадцатом или двадцать первом. дед свернул на какую-то боковую дорогу, потом — на заростающую просеку, остановил своего «москвичонка», вытащил приёмник. Едва настроился на волну — и мы услышали заветное:

- Вы слушаете «Голос Америки» из Вашингтона! Главная новость сегодняшнего дня — смерть совецкого лидера Леонида Брежнева!…

Дальше шло официальное сообщение.

- Тэк-с, — усмехнулся дед, — а что нам Лондон скажет? — и принялся возиться с рукояткой настройки, ловить свою любимую «ВВС»…

Домой мы приехали, где-то, через час — полностью информированными людьми.

- Умер, — кратко ответил на вопросы бабушки и мамы дед, — только умоляю вас: никому не звоните сейчас, и ничего не сообщайте. Без вас сообщат, по телевизору. И ты, Роман, тоже, — повернулся ко мне дед, — сильно не распространяйся, зачем мы с тобой в лес с радиоприёмником ездим…

…Я сейчас не помню, в тот ли вечер по центральному телевидению Игорь Кириллов сообщил о «…тяжёлой, невосполнимой утрате», которую куда-то «понёс совецкий народ» — помню только, что моя маленькая сестрёнка очень расстроилась: из-за траура на телевидении отменили её любимую передачу «Спокойной ничи, малыши!» — и прерванную сказку про путешествие мальчика Нильса на диких гусях мне пришлось на ночь читать ей из книжки. Зато, я очень хорошо помню следующий день в школе: и траурную линейку, и портрет в траурной раме, который повесили в школьном вестибюле, и «почётный караул» из пионеров-отличников, который выставили возле этого портрета. Бедняги-отличники должны были стоять там, под портретом, с поднятой в пионерском салюте рукой — а возле них постоянно вертелись наши школьные хулиганы, хлопавшие у них перед лицами самодельными бумажными хлопушками. Буду честен до конца: не смотря на свой хулиганский характер, я в этом безобразии не участвовал — наверное, потому, что ребят было, объективно, очень жаль.