Валерий Смирнов - Как на Дерибасовской угол Ришельевской Страница 22

Через пару дней Рыжий, нагло припирается на вокзал и делает из себя страшный вид, что соскучился за этой мамой русских городов, как аицын паровоз — хоть по шпалам маршируй. И лезет у вагон с билетом на кармане, в белой панаме, как у приезжего придурка. Что там было в вагоне ночью, так то покрыто мраком неизвестности. Потому что хотя Боцмана уже нет на этом свете, но те двое ребят, которые ехали вместе с ним, еще живы-здоровы, более того — один из них продолжает бегать по Одессе. Короче говоря, до Киева доехали подполковничьи трусы у таком виде, что их можно было только штопать погонами, потому что Рыжий рассудил: произведениям ювелирного искусства место в ушах прекрасной женщины, а не возле ментовских яиц.

Так менты же этого не хотят понять. Они почему-то обижаются, когда на их налет приходится еще чей-нибудь. И начинают мотать нервы у всего города, как будто эти поганые сережки последний актив Государственного банка Страны Советов. И дергают всех кого не лень, а вместе с ними и Капона, который, как всегда, оказался прав в честном споре.

И вот сидит у собственном кабинете несчастный мент с опухшей от бессонницы мордой по поводу этих поганых сережек. Очередным стаканом водяры он гонит от себя желание упасть со стула на пол и увидеть во сне знакомую с детских лет рекордистку колхоза «Червоне дышло» корову Зорьку. Но, несмотря на допинг, мент почему-то все равно вспоминает родной колхоз, из которого он сбежал бы даже на дно морское без акваланга, не то что в милицию с квартирой. И ему становится грустно, что малахольное начальство требует этой поганой бижутерии, вместо того, чтобы найти наподобие у какой-то другой хате или магазине «Радуга», который к тому времени еще не успели подломить через подкоп.

В то время до его кабинета культурно заволакивают Капона и менту становится еще грустнее. Потому что он смотрит на морду гражданина и видит: перед ним сидит еще тот прыщ на теле матери-природы. Мент заранее знает: что ни спроси у этого деятеля, так он даже из-под кулаков больше чем «не знаю» ничего не вспомнит. Поэтому мент решает сломить известного в городе и особенно в милицейских кругах Капона психологикой.

А Капон нагло делает из себя скромный вид. Потому что кумекает: в этом заведении его особенно любят и в знак того хранят фотокарточки капоновской морды аж у двух разных экземплярах. Но мент же не такой придурок, чтоб в лоб спрашивать это счастье с шестью судимостями: не пробегали ли мимо его носа сережки из уже капитанских трусов? Потому что если найти за человеком какую-то гадость, то даже немой вполне может разлепить губы на нужную информацию. Так что мент заинтересовался: на какие это доходы существует Капон, когда его целых три года не видела ни одна камера любой из союзных республик?

Капону бояться нечего, хотя лишний раз по морде получить тоже не хочется. Потому что он в завязке и менты за то знают не хуже, чем за таблицу умножения и деления конфискованного имущества. Он честный спорщик и, к примеру, вчера выиграл целых три рубля: забил, что мусорная куча у его подъезда проживет ровно год и даже больше.

А мент ему в упор не верит из-за своей профессии. И водка, вляпанная в могучий организм для четкой работы, видимо, была настолько паршивой, что только она, ну и конечно, бдительность, помогла Капону навечно обессмертить свое имя и стать одной из воровских легенд.

Мент предложил Капону забить с ним пари и на деле доказать, что от этого можно не умирать с голоду. Спорщик с ходу согласился и заявил, что готов расстаться с полтинником, если не сумеет укусить свой левый глаз. Мент тут же достал из кармана два четвертака и положил их сверху денег этого старого проходимца. Капон вздохнул и без долгих родов вытащил изо рта вставную челюсть, укусил этим золотом свой левый глаз и по-быстрому сгреб деньги со стола, чтоб мент не успел передумать.

Мент и не подумал обидеться за такой дешевый трюк и потребовал реванша. На что Капон, не задумываясь, предложил укусить свой правый глаз. Нервы у собеседника Спорщика не выдержали, он выскочил из-за стола мимо на всякий случай сжавшегося в комок Канона, закрыл дверь на ключ и прохрипел «Кусай!». Капон тут же расслабился и кинул на стол ментовские четвертаки. Хозяин кабинета полез в стол, достал пакет, который рано утром ему преподнесли на Привозе, и ответил Спорщику. Тогда Капон по-быстрому вытащил свой вставной глаз, кинул его у рот, одновременно подгребая выигрыш на карман.

После тех трюков только недоразвитый мог бы продолжать спорить с Капоном. Однако мент был далеко не простым, как мыло. Он схавал: больше Капон ничего в упор не укусит, если только у него нет протеза вместо головы. И бросает оставшиеся в кармане три рубля на стол, требуя продолжения этого банкета на двоих. Так у Спорщика от такой наглости нервы тоже не из колючей проволоки, хотя пари с укусами менту порядком надоели. Спорщик набирается своей фамильной наглости и заявляет человеку мало того, что при погонах, так еще и в галстуке, такую громкую фразу. Если Капон обделает брюки начальника и тот голым задом сядет на подоконник, так через пять минут эти штаны с шевроном запахнут любимым одеколоном всех поколений советских людей «Красная Москва».

А в это время под окном ментуры околачивается одна из шестерок Рыжего Боцмана. Чтоб знать, как благодарить Капона, если он не выдержит ментовской критики своего образа жизни. И что видит этот номер шесть? Он видит мента, сидящего голой жопой на окне, и больше ничего интересного. А Спорщик, который прекрасно понимал, что Рыжий не оставит без внимания его визит к защитникам народных интересов, про себя начинает сильно переживать. Такого маху дал, ни с кем не забил за то, как выставит мента у окне в виде, которым он греет подоконник. Вот что значит высокий профессионализм, хотя этот спор Капон начисто продул и честно отдал менту трехрублевку. Потому что сколько мент не принюхивался до своих фирменных штанов, так от них несло какой ты хочешь гадостью, но только не под названием «Красная Москва».

После этого мент и Капон мирно расстались. Спорщик, не моргнув вставным глазом, дал честное воровское слово, что не видел никаких сережек из бриллиантов, хотя мента уже больше интересовало, чтоб он никому не брякнул за их спор. Потому что сережки сережками, а если за номер, что отмочил Капон в служебном помещении, кто-то узнает, так мента вполне могут приговорить к высшей мере милицейского наказания — отправить на работу в народное хозяйство. И Капон целых полгода честно держал свое воровское слово, пока его интересы не натолкнулись на любопытный характер этого мента, сменившего обычные брюки на парадные после очередного стакана водяры.

Когда Капон своим ходом выперся из ментуры, он почувствовал, что сильно постарел и былая хватка ушла в прошлое, словно чирус. Потому что устроить менту такой шикарный вид из окна и ни с кем за это не забить, так о чем еще может идти речь, кроме за надвигающуюся старость вперемешку со склерозом. А что он имеет на старости лет, кроме вставного глаза и такой же челюсти? Ничего, кроме пары копеек, отсутствия пенсии и сильного сомнения дожить до коммунизма, где можно будет хапать все, что хочешь, без риска еще раз увидеть обшарпаный зал суда.

Капон догонял: менты из-за этих несчастных камней из своих трусов будут и дальше действовать на нервы всем подряд, так что на какое-то время профессиональные споры придется завязывать. А время — оно не резиновое и то, что ты откладываешь украсть на завтра, так какая-то тварюка вполне может слямзить сегодня.

Вот с такими невесёлыми мыслями Капон полировал тротуар по направлению до собственной хаты, пока не услышал командный голос со стороны мостовой:

— Товарищ Капон!

Спорщик застыл на месте, словно антикварная мумия. За долгую жизнь его называли мужчиной, гражданином, мосье, в крайнем случае козлом, а тут такое непривычное обращение. Капон развернул свой единственный настоящий глаз у сторону дороги и увидел кремовую «Ладу». На заднем сидении машины возвышался с видом замзавотдела по идеологии Славка Моргунов, одетый с такой тщательностью, будто приготовился лечь в гроб.

— Садитесь, товарищ Капон, — гостеприимно распахнул дверь Славка, и когда Спорщик плюхнулся рядом с ним на сидение, Моргунов вяло бросил водителю:

— В «Лондонскую».

Водитель гонит в эту гостиницу при кабаке, а старый Капон прикидывает, кем теперь работает Славка — кагэбешником, начальником торготдела или администратором филармонии. Потому что раньше Моргунов вкалывал сам себе рулеткой, но с этим напряженным трудом менты его сумели разлучить. И рулетка возле кабака «Юбилейный», который «Братислава» и наоборот, прекратила показывать счастливые номера.

А организовал эту рулетку вовсе не Моргунов, а моря'чки. Ну, что еще делать этим женщинам, если мужья пока в рейсе, а все, что приволокли до Одессы не только они, но и их помполиты, уже загнано на толчке? Некоторые, правда, просто сидели дома, другие, суки такие, завели себе дружков, пока их мужья обливались потом в дальних рейсах, прикидывая, сколько с них сдерет таможня. А эти морячки, с которыми сослыгался Моргунов, решили себе просто поиграть и организовали своеобразную одесскую рулетку. Ну, прикиньте себе помещение, где собрались девушки в диапазоне от тридцати до сорока лет. Они сбрасываются по стольнику и образуют прямо на полу круг из поз «мама моет пол». А в середине круга напрягается рулетка Моргунов, двигающийся строго по часовой стрелке. И на какой эта рулетка кончит вертеться, та и загребает себе весь куш. Вот так эти девушки отдыхали среди азартных ставок. Но потом морячкам этого оказалось мало, они стали рисовать себе зеленкой номера на попах и приглашать зрителей, которые делали более крутые ставки. Но жизнь в который раз доказала: там, где сегодня есть зрители, завтра появляются менты. Моргунов еще дешево отделался, если просто вылетел с этой доходной работы, потому что вкалывал простым рычагом удачи, а не организовывал подстатейные азартные игры.