Светлана Багдерина - Рыжий, хмурый и влюбленный Страница 22

– Не надо еще раз, не надо, видно замечательно! – торопливо вскинул ладони Олаф. – Только, разве что, зеленое всё… И рябит… как комары над болотом мельтешат…

– Ну раз замечательно… – с облегчением расслабился старик, старательно пропустив мимо ушей вторую часть предложения. – Кто бы сомневался. Ночное видение – один из моих любимых коньков.[44] А в чем вопрос-то был?

– Его… на сколько хватит? – отчаянно мигая и кося в попытках привыкнуть к непривычному,[45] Иванушка угадал предмет беспокойства Олафа.

– До восхода солнца. Так что действуйте смело. Время не ждет!

У парадного Сенька оказалась первой.

Оглянувшись – не привлекло ли их блуждание по поместью ненужного внимания – она нырнула за вазон с пышными голубыми цветами неизвестной породы и стала ждать остальных.

Вторым закончил осмотр выделенного ему огорода размером с одно из лукоморских княжеств, Иван.

– Ничего? – коротко шепнула она ему из тени пузатой мраморной посудины.

Он вздрогнул, повернулся в сторону голоса, и покачал головой, приложив одновременно палец к губам.

Третьим к финишу, добросовестно обойдя надворные постройки, составляющие отдельный самостоятельный город утилитарного назначения, пришел отряжский королевич.

Сенька приветствовала его тем же вопросом, что и мужа.

– Ничего, – недовольно сдвинув брови, рыжий воин мотнул лохматой головой. – Говорю же я – шарлатанка она, эта…

– Тс-с-с-с… – озвучил свой жест Иван.

– Сам знаю, – буркнул отряг и отвернулся, разглядывая белую уютную усадьбу Фреев, почти сияющую при свете серебристой луны.

Он окинул неприязненным взглядом колоннаду на крыльце, критично прищурился на увитые жимолостью декоративные башенки по углам, осуждающе поморщился при виде золоченых чаш с орхидеями перед лестницей, сурово скривился в ответ алебастровой ухмылке упитанных львов у входа, и презрительно оттопырил нижнюю губу в адрес лепного вычурного карниза:

– Мещанство.

– Тебе не нравится? – удивился Иванушка. – По-моему, довольно симпатично. Для здешних мест.

– Финтифлюшки, – юный воин пренебрежительно покосился сначала на лукоморца, потом на семейное гнездышко двух богов. – Как у вас, изнеженных южан. Настоящий отряг отвергает роскошь.

– Но ты же сам говорил, что если богу в вашей стране никто не поклоняется, то он хиреет, чахнет и теряет силы? – едко напомнила Серафима рыжеволосому королевичу прочитанный им несколько часов назад краткий курс отряжской теологии. – Что-то это семейство не похоже на вымирающий вид, ни муж, ни жена.

Олаф смутился и непроизвольно потянул себя за перевязанную тонким сыромятным ремешком у левой щеки прядь толщиной с карандаш – неожиданный изыск, подозрительно напоминающий стиль «а-ля Мьёлнир».

– Ну… некоторые, может быть, и хотят… чтобы у них были какие-нибудь… вещи. А еще ведь крестьяне у нас есть! Еду выращивают там… огороды разводят… скотину… еще, наверное, что-то делают… шкурного… Но настоящего отряга это недостойно!

Серафима хотела ответить, что, похоже, единственное, что настоящего отряга достойно – это грабить других, но под укоризненным взглядом Иванушки прикусила язык.

– Не время сейчас ссориться, Сень, – тихо шепнул он ей на ухо.

– Тебя послушать – так ссориться никогда не время, – недовольно буркнула она, но, сознавая справедливость слов мужа, отвернулась, кипя и глотая так и рвущиеся на язык колкие и обидные слова в адрес Олафа.

Сверху накатила волна холодного воздуха, и на них спикировал и остановился в нескольких сантиметрах от земли Масдай.

– Ну что, обошли? – первым начал задавать вопросы Адалет.

– Обошли, ничего нет, – за всех отчитался Иван. – А у вас?

– Нашел спальню, на первом этаже, там всё тихо. Вроде, уснули. Цверги, похоже, обитают у них где-то в районе кухни, но и там всё спокойно. Я открыл окно в другом крыле дома – начнем оттуда. Садитесь скорей. Утро не за горами, – азартной скороговоркой протараторил волшебник и махнул рукой.

Масдай завис у распахнутого настежь окна коридора третьего этажа. Первой внутри дома оказалась Серафима. За ней последовал супруг. За ним, едва не забодав раму рогами своего шлема, на ковровую дорожку с подоконника спрыгнул Олаф.

– Осторожно!!!..

Только Сенькино проворство уберегло фарфоровую вазу на пьедестале между окнами от скоропостижной гибели, а их отряд – от такого же скоропостижного обнаружения.

– Ты смотри глазами-то, куда граблями машешь! – ласково попеняла она ему, поднимаясь с пола в обнимку с кусочком вамаясьской культуры, едва не превратившимся в ее осколки.

– Понаставили тут всяких склянок!.. Хапуги…

Горя не столько от возмущения, сколько от смущения, отряг осторожно, чтобы не задеть ненароком еще чего-нибудь легко роняемого и разбиваемого, прижался к стене широкой, как простенок, спиной.

– Может, тебе лучше снаружи остаться? – сравнив ширину коридора и плеч королевича, сочувственно предложил Иванушка. – Пока не поздно?

– Сидя на ковре, кольцо не найдешь, – проговорил Олаф, с тоской кинув последний взгляд на Масдая и устроившегося на нем Адалета, и решительно двинулся направо, бормоча что-то себе под нос – то ли ругательства в адрес фальшивых пророков, то ли имя кольца.

– Граупнер!.. – негромко позвала и Сенька, прислушалась, и зашагала легкой неслышной поступью налево.

– Что-то темнеть стало… Луна, что ли, прячется… – пробормотал Иванушка, снова потер глаза, и присоединился к жене.

– Граупнер!.. Граупнер!.. Граупнер!.. – разносились их призрачные шепотки как пугливое эхо сначала по коридору и безлюдным[46] комнатам третьего этажа, потом по гулким анфиладам второго, отражаясь от сотен и тысяч статуй и статуэток, гобеленов и ковров, ваз, вазонов и вазочек, картин и зеркал, полок с драгоценными безделушками и шкафов с не менее драгоценной посудой.

– Граупнер!.. Граупнер!.. Граупнер!..

Ответа не было.

Завернув за угол, Иванушка внезапно почувствовал, как что-то твердое ударило его в живот, сбило с ног, повалило ничком на ковер, накрыло сверху…

– Ты чего, с ума сошел?!.. Прекрати немедленно!!!

Испуганно-возмущенный Сенькин голос метнулся к царевичу, сражающемуся врукопашную не на жизнь а насмерть.

Тот замер.

– Ты, через пень твою в коромысло, вообще глядишь, куда идешь?! Ну я понимаю, тот олух вазу сбоку смахнул, но как можно диван не заметить, который у тебя поперек дороги стоит?!

– Диван?.. Где диван?..

– Был перед тобой… Теперь – на тебе… Не видишь, что ли? – ворчливо отозвалась царевна.

– Не вижу… – растерянно пробормотал лукоморец, выбираясь из-под напавшего на него сына кушетки. – Как на второй этаж спустились, так все словно пропадать перед глазами стало.

– Погоди, Вань, у тебя со зрением всё в порядке? – при звуке растерянного мужниного шепота сердце Серафимы ёкнуло.

– С таким или ночным?

– Хоть с каким! Ну?..

– Луну на улице вижу… А зелень пропала. Ночь кругом, как ночь… Может, это какое-нибудь охранное проклятие?

– Не охранное, а хранительское, – сурово вынесла приговор Адалету и его искусству Серафима.

Других версий у Иванушки не было.

– Ладно… Тогда я сейчас доведу тебя обратно на третий этаж до Масдая, пока ты на себя какую-нибудь стену не обрушил и весь дом не перебудил, а сама потом проверю первый.

Иванушка набрал было полную грудь воздуха, чтобы возразить, но подумал, как следует, и неохотно согласился. Если бы не дар-эс-салямский ковер с ворсом до щиколоток под ногами – его и диванчика – обитель богов стояла бы на дыбах уже сейчас. Второй раз испытывать удачу у лукоморца настроения не было.

– Да ладно. Я сам дойду, – вздохнул он. – В какую сторону?

– Ага. Дошел ты уже сам… – начала было Сенька, но рванула за рукав супруга, и тот послушно застыл, не закончив шага. – Стой! Кто-то идет…

– Не видно… – опустил зависшую в воздухе ногу на ковер и почти беззвучно пожаловался ей на ухо Иванушка.

– Зато слышно! Тс-с-с-с!.. Прижались к стене!..

Она оттащила его с середины зала и толкнула за резную горку, величиной с настоящую гору, уставленную хрусталем, фаянсом и подписными изданиями. Лукоморцы присели, прижались к гобелену, изображающему толстого скучающего лебедя на заросшем камышом лесном пруду, съежились, и замерли.

С противоположного конца анфилады комнат до их слуха донеслись тяжелые, неровные, то и дело останавливающиеся шаги, будто человек[47] к чему-то прислушивался, или кого-то искал.

Шаг, другой, третий…

Остановка…

Снова шаг… и еще… и еще два…

Пальцы Серафимы сомкнулись на рукоятке меча, словно старались расплющить ее.