Джером Джером - Они и я Страница 23

— Осмотрит все и измерит, — высказал я свое предположение. — Дик может ему объяснить. А если не он, так — Робина. Только удивительно: она почему-то невзлюбила его.

— За что невзлюбила? — насторожилась Этельберта.

— За то, что он ошибся, приняв задний фасад за передний, или передний за задний — уж теперь не припомню, — объяснил я. — Она говорит, что его улыбка раздражает ее.

— Ты когда опять собираешься туда? — спросила Этельберта.

— В четверг, — ответил я, — все равно, будет ли готова плита или нет.

Она сказала, что также поедет со мной. Перемена воздуха будет полезна для нее, и она обещала ничего не делать, попав в деревню. Затем я рассказал все, что предпринял для Дика.

— Обыкновенный сельский хозяин часто представляет из себя человека, ни о чем не имеющего понятия. Если он хозяйничает успешно, то причину тому надо искать в инстинкте, которому нельзя обучить.

Сен-Леонар изучил теорию хозяйства. Дик выучится от него всему, что должно знать о сельском хозяйстве. Например, я слышал, что подбор требует серьезного знания.

— Но заинтересуется ли этим Дик? — с сомнением спросила Этельберта.

— Вот поэтому-то выбор и требовал особой осмотрительности. Старик — само собой разумеется, он вовсе не старик, разве немного старше меня, и, право, не знаю, почему его называют «стариком» — составил себе высокое понятие о Дике. Его дочь сказала мне это, и я постарался довести это до Дика. Мальчик не захочет разочаровывать его. Мать ее…

— Чья мать? — перебила меня Этельберта.

— Мать Дженни. Мисс Сен-Леонар, — объяснил я. — Он и ей также понравился. И детям тоже. Так мне сказала Дженни.

— По-видимому, порядочная болтушка эта мисс Дженни, — заметила Этельберта.

— Увидишь сама, — ответил я. — Мать, по-видимому, ничтожество, а сам Сен-Леонар…. да, он человек не деловой, Дженни всем заведует… всем руководит.

— Какова она? — спросила Этельберта.

— Я же говорю тебе — очень практическая, а между тем по временам…

— Я говорю: какова по наружности? — объяснила жена.

— Как много вы, женщины, обращаете внимание на внешность, — заметил я. — Разве это так важно? Если хочешь знать, то это у нее такое лицо, какого не забудешь. Сначала и не замечаешь, как она прекрасна, а вглядевшись…

— И она составила себе высокое мнение о Дике? — перебила меня Этельберта.

— Она разочаруется в нем со временем, — сказал я. — Если он не станет усердно работать, они все в нем разочаруются.

— Какое дело до их мнения о нем? — спросила жена.

— Я не думаю о них, — отвечал я. — Для меня важно…

— Мне они не нравятся, — сказала Этельберта. — Все, сколько их есть, не нравятся.

— Но ведь…

Она, по-видимому, не слушала меня.

— Я знаю подобных людей, — сказала она, — и хуже всех, по-видимому, жена. Что же касается девицы…

— Когда ты познакомишься с ними… — начал было я. Она заявила, что и знакомиться не намеревается.

Затем она объявила, что желает ехать на дачу в понедельник утром.

Я постарался объяснить ей — на что потребовалось немало времени — все неудобство подобного решения. Мы только прибавим хлопот Робине, и изменить теперь свой план значило окончательно сбить с толка Дика.

— Он обещал писать мне, — сказал я, — и хотел сообщить результат первого дня своих занятий. Подождем и послушаем, что он скажет.

Она возразила, что для нее представляется совершенной тайной, почему мне вздумалось отнять у нее несчастных детей и все подстроить тайком от нее. Она выразила надежду, что, по крайней мере, относительно Вероники я не предпринял ничего непоправимого.

— Вероника, по-видимому, действительно стремится исправиться, — заметил я. — Я купил ей осла.

— Что? — переспросила Этельберта.

— Осла, — повторил я. — Он ей очень понравился, и мы все решили, что, может быть, получив его, она станет положительнее… Сознает за собой ответственность…

— Я чувствовала, что за Вероникой не будет настоящего надзора, — сказала Этельберта.

Я счел за лучшее переменить разговор. Жена казалась не в духе.

VIII

Письмо Робины было помечено вечером понедельника и было подано нам во вторник утром.

«Я надеюсь, что ты попал на поезд, — писала она. — Вероника вернулась около половины шестого. Она сообщила мне, что ты о многом беседовал с ней, и что один предмет приводит к другому.

Она еще молодой тонкий побег; но я думаю, что твои беседы принесут ей пользу. В настоящую минуту она держит себя в отношении всех нас с благовоспитанной кротостью и не без чувства собственного достоинства. Она ни разу не хохотала, и это по временам бывает полезно. Я дала ей пустой дневник, который мы нашли в твоей конторке, и большую часть своего свободного времени она проводит в том, что запирается с ним в своей спальне. Она рассказывала мне, что ты и она вместе собираетесь написать книгу. Я спросила, что это за книга. Она взволновалась и стала уверять меня, что я «узнаю все», когда придет время, и что это поведет к добру. Я перехитрила ее и прочла прошлой ночью заглавный лист. Он лежал открытым на туалетном столе: «Почему человеку с луны все кажется в превратном виде». Это похоже на одно из заглавий твоих книг; но я не хочу заглядывать вперед, хотя бы мне и было очень интересно. Она нарисовала внизу картинку, которая действительно недурна. Немолодой сидящий господин действительно смотрит с луны, и, видимо, все, что он видит, сильно ему не нравится.

Сэр Роберт — его имя Теодор, и оно подходит к нему — оказался единственным сыном вдовы, миссис Фой, нашей ближайшей соседки с юга. Мы встретились с ней в воскресенье утром в церкви. Она все еще плакала. Дик пошел с Вероникой вперед, а я прошла часть дороги по направлению к дому с ней.

Выяснилось, что ее дедушка был убит много лет тому назад при взрыве парового котла, и бедную леди преследует убеждение, что Теодора ждет такая же участь. Она не винила никого, считая субботнюю катастрофу злым роком, тяготеющим над семьей. Я старалась утешить ее мыслью, что рок как бы исполнился при пустячном происшествии и ей уже нечего бояться. Но она продолжает упорствовать в том мрачном взгляде, что при разрушении нашей кухни рок сыграл для Теодора — как она выразилась — вроде репетиции в костюмах, а окончательное представление может следовать за ней. Кажется странным, но бедная женщина приходила в такое отчаяние, что когда какой-то мальчишка, выйдя из коттеджа, мимо которого мы проходили, поскользнулся на пороге и уронил кружку, мы обе вскрикнули в одно время. Но вместе с тем мы были справедливо удивлены, увидав, что «сэр Роберт» совершенно спокойно сопровождает нас, цел и невредим.

Я находила неподходящим вести все эти разговоры пред ребенком, но невозможно было остановить ее; и в результате он, вероятно, видит в себе избранного врага неба и начинает необычайно гордиться. Мать заходила к нам в понедельник после полудня. По ее просьбе я показала ей кухню и циновку, о которую Теди споткнулся. Она казалась пораженной, что «рок» пропустил такой благоприятный случай исполнить свой долг, и почерпнула из этого заключения новый повод для своего беспокойства. «Очевидно, что для мастера Теодора имеется в запасе еще кое-что». Она сказала мне, что он достал только полфунта пороха, который купил садовник доктора Смолбайда для того, чтобы взорвать пень старого илима. Садовник оставил порох с минуту на траве, в то время как возвратился в дом за толстой бумагой. Мать, казалось, благоволила к садовнику, который, как она говорила, мог бы, если бы захотел, заставить ее заплатить за целый фунт. Я хотела, во всяком случае, заплатить нашу часть, но она не пожелала взять ни одного пенни.

Она считала ответственным во всем инциденте своего покойного оплакиваемого дедушку и, может быть, лучше не разубеждать ее. Если бы я попыталась сделать это, я уверена, что она пожелала бы построить нам новую плиту.

Сильно преувеличенные рассказы о событии распространились в соседних местностях; и более всего я боюсь, как бы Вероника не вообразила себя местной знаменитостью. Твое внезапное исчезновение рассматривается как путешествие на небеса. Один старый рабочий на ферме, видевший, как вы проходили по дороге на станцию, говорил о тебе как о «привидении бедного господина»; кусок одежды, найденный неизвестно где, в двух милях от нас, сохраняется — мне говорили это, — как единственное оставшееся от тебя. Сапоги, по-видимому, считают главной частью твоей одежды; уже было собрано шесть пар в окрестных канавах. Между здешней интеллигентной публикой идет разговор о том, чтобы с тебя начать составление местного музея».

Эти два первых отдела я не читал Этельберте. По счастью, они были написаны на первом листке, который я сумел незаметно сунуть в карман.