Пэлем Вудхауз - Этот неподражаемый Дживз Страница 23

- Всё в порядке, - сказал я. - Можешь не беспокоиться. Он просто в тебя влюбился.

- Влюбился? Не говори глупостей.

- Моя дорогая старушка, ты не знаешь малыша Бинго. Он может влюбиться в кого угодно.

- Спасибо!

- О, я совсем не это имел в виду, знаешь ли. Неудивительно, что ты ему понравилась. Помнится, я тоже когда-то был в тебя влюблён.

- Когда-то? Ах! А сейчас от пожара остались одни головешки? Куда подевался твой такт, Берти?

- Но, старушка, прах меня побери, если учесть, что ты смеялась до икоты, когда я сделал тебе предло:

- О, я ни в чём тебя не упрекаю. Несомненно, мы просто не подошли друг другу. Он красивый молодой человек, правда?

- Красивый? Бинго? Бинго красивый? Ну, знаешь ли, это уж я не знаю!

- Я имею в виду, по сравнению с другими, - уточнила Синтия.

Через некоторое время леди Уикхэммерсли сделала знак особам женского пола, означавший, что им пора уматывать, и они покорно ретировались. Мне не удалось поговорить с Бинго, когда мы остались в мужской компании, а позже, в гостиной, он просто не появился. В конце концов я разыскал его в отведённой ему комнате, где он валялся с трубкой в зубах, задрав ноги на спинку кровати и глядя в потолок. Рядом с ним на покрывале лежал блокнот.

- Привет, старый хрыч, - сказал я.

- Привет, Берти, - рассеянно сказал он.

- Как странно, что ты здесь. Насколько я понимаю, после твоей гудвудской проделки дядя перестал выплачивать тебе содержание, и ты устроился гувернёром, чтобы немного подзаработать?

- Точно, - коротко сказал Бинго.

- По крайней мере ты мог бы дать знать своим друзьям, куда ты исчез.

Он нахмурился.

- Я не хотел, чтобы они знали, куда я исчез. Я хотел куда-нибудь забиться и никого не видеть. Ты не представляешь, Берти, что я пережил за эти три недели. Солнце перестало светить:

- Странно. У нас в Лондоне погода стояла дивная.

- Птицы перестали петь:

- Какие птицы?

- Не всё ли тебе равно, какие птицы? - довольно грубо выкрикнул Бинго. Разные птицы. Птицы, которые здесь живут. Я не успел каждую из них назвать по имени. Говорю тебе, Берти, мне нанесли удар, страшный удар.

- Кто? - Я никак не мог взять в толк, о чём он говорит.

- Бессердечная Шарлотта.

- Э-э-э: гм-м-м: - Я столько раз видел Бинго влюблённым, что совсем забыл о девушке, сыгравшей определённую роль в гудвудском деле. Шарлотта Кордэ Роуботам. Она дала Бинго от ворот поворот и ушла к товарищу Батту.

- Я испытал адские муки, Берти. Но сейчас, э-э-э, я воспрял духом. Послушай, Берти, что ты здесь делаешь? Я не знал, что ты знаком с владельцами Твинг-холла.

- Я? Да что ты, я знаю их с детства.

Малыш Бинго резко скинул ноги на пол, стукнув каблуками.

- Ты хочешь сказать, что давно знаком с леди Синтией?

- Конечно! С тех пор, как ей исполнилось семь лет.

- Великий боже! - воскликнул Бинго. Впервые за весь разговор он посмотрел на меня так, будто я чего-то стоил, и тут же поперхнулся дымом.

- Я люблю эту девушку, Берти, - заявил он, откашлявшись.

- Само собой. Очень приятная девушка.

Он посмотрел на меня с отвращением.

- Не смей говорить о ней таким мерзким, безразличным тоном! Она ангел! Ангел! Она что-нибудь говорила обо мне за обедом, Берти?

- О, да.

- Что? - быстро спросил он.

- Всего не помню, но она сказала, что ты красивый молодой человек.

Малыш Бинго закрыл глаза. На лице его появилось выражение исступлённого восторга. Затем он взял блокнот с покрывала.

- Поди погуляй, старичок, будь умницей, - сказал он каким-то далёким голосом. - Мне надо немного посочинять.

- Посочинять?

- Стихи, да будет тебе известно. Как бы я хотел, разрази меня гром, - не без горечи заявил он, - чтоб её звали не Синтия, а как-нибудь иначе. Во всём проклятом языке нет ни одного слова, которое рифмовалось бы с Синтией! Боже великий, чего бы я только не сотворил, если б её звали Джейн!

На следующее утро я только открыл глаза, радуясь красивым солнечным зайчикам на туалетном столике и недоумевая, куда подевался Дживз, как на мои ноги опустилась какая-то тяжесть и голос малыша Бинго сотряс воздух.

- Уходи, - сказал я. - Оставь меня в покое. Я не могу ни с кем общаться, пока не выпью чаю.

- Когда Синтия смеётся, - изрёк малыш Бинго, - голубеют небеса, соловьям в ночи неймётся, песня жаворонка льётся и творятся чудеса, когда Синтия смеётся. - Он откашлялся и поехал в другую сторону. - Когда Синтия печальна:

- Какого чёрта! Что ты бормочешь?

- Я читаю тебе поэму о Синтии, которую написал ночью. Продолжать?

- Нет!

- Нет?

- Нет. Я ещё не выпил чай.

В этот момент Дживз вошёл в спальню, и я с радостным криком схватил с подноса чашку живительной влаги. После нескольких глотков мир приобрёл свои привычные очертания, и даже Бинго стал выглядеть не так омерзительно, как раньше. Когда я выпил первую чашку чая, я, можно сказать, родился заново и не только позволил бедному дурачку прочитать до конца его дребедень, но даже покритиковал скандирование в четвёртой строке пятого стиха. Мы всё ещё спорили, когда дверь распахнулась настежь, и в спальню ввалились Клод и Юстас. Одна из причин, по которой мне не нравится деревенская жизнь, заключается в том, что на свежем воздухе суета начинается чуть ли не с петухами. Однажды я гостил за городом у знакомых, которые попытались меня вытащить из дому в половине седьмого утра, чтобы искупаться в озере. Слава богу, в Твинг-холле меня знают и не мешают завтракать в постели.

Казалось, близнецы были рады меня видеть.

- Добрый старый Берти! - воскликнул Клод.

- Наш человек! - подтвердил Юстас.

- Преподобный сказал нам, что ты приехал. Я не сомневался, что, получив моё письмо, ты примчишься как угорелый.

- На Берти всегда можно положиться, - согласился Клод. - Спортсмен от кончиков ногтей до корней волос. Бинго тебе всё рассказал?

- Нет, конечно. Он:

- Мы разговаривали на другие темы, - торопливо перебил меня малыш Бинго.

Клод стянул у меня последний кусок хлеба с маслом, а Юстас налил себе чашку чая и уселся на кровать.

- Сейчас я тебе всё объясню, Берти. Как ты знаешь, нас тут девять человек. Живём как на необитаемом острове и занимаемся у старого Хеппенстолла. Само собой, нет ничего интереснее, чем изучать классическую литературу в сорокаградусную жару, но отдохнуть тоже хочется, а в этой жуткой дыре, будь она проклята, нет никакой возможности как следует расслабиться. Слава богу, Стегглзу - он тоже в нашей группе - пришла в голову блестящая мысль. Вообще-то Стегглз жалкая личность, и всё такое, но надо отдать ему должное, идея что надо.

- Какая идея?

- Ты ведь знаешь, что в округе навалом священников. В радиусе шести миль расположена дюжина деревушек, и в каждой деревушке имеется церковь, а в каждой церкви имеется священник, а каждый священник по воскресеньям читает проповеди. В воскресенье на следующей неделе - двадцать третьего числа - мы хотим устроить соревнование под названием "Проповедь с гандикапом". Надежный распорядитель, как на скачках, будет наблюдать за каждым священником, и тот, кто прочтёт самую длинную проповедь, будет считаться победителем. Стегглз букмекер. Ты изучил скаковую карточку, которую я тебе прислал?

- Я ничего в ней не понял.

- Олух царя небесного, там чёрным по белому были написаны гандикапы и шансы участников, на которых делаются ставки. Я захватил с собой копию на тот случай, если ты потерял письмо. Изучи её самым внимательным образом. Дживз, старина, не хочешь проявить спортивный дух и нажить немного денег?

- Сэр? - спросил Дживз, который только что принёс мне завтрак.

Клод объяснил ему положение дел. Удивительно, как Дживз сразу во всём разобрался. Но он лишь покачал головой и отечески улыбнулся.

- Благодарю вас, сэр. Я воздержусь.

- Но ведь ты с нами, Берти? - спросил Клод, уворовав с тарелки ломоть бекона и кусок булки. - Изучил карточку? Ну как, прояснилось в голове?

Дурацкий вопрос. Мне всё стало ясно с первого взгляда.

- Нет сомнений, старого Хеппенстолла никто не сможет обскакать, - сказал я. - Его дело в шляпе. По всей Англии не найти священника, который смог бы дать ему восемь минут форы. Твой Стегглз самый настоящий осёл, если он даёт ему такой гандикап. Да что там говорить! Когда я здесь жил, старик никогда не проповедовал меньше получаса, а одна из его проповедей, о Братской Любви, продолжалась сорок пять минут, и ни секундой меньше. Может, с годами он утратил свой пыл?

- Ничуть, - ответил Юстас. - Расскажи ему, в чём дело, Клод.

- Ну, в первое же воскресенье, как мы сюда приехали, - сказал Клод, старый Хеппенстолл прочитал проповедь, продолжавшуюся не больше двадцати минут. Ни Стегглз, ни сам священник этого не заметили, но мы с Клодом увидели, что старик уронил из своей папки по меньшей мере с дюжину страниц, когда поднимался на кафедру. Бедняга чуть замешкался посередине проповеди, но никто ничего не понял, и Стегглз ушёл в полной уверенности, что двадцать минут предел для Хеппенстолла. В следующее воскресенье мы слушали Такера и Старки, и оба они говорили больше тридцати пяти минут, поэтому Стегглз распределил гандикап так, как ты видишь на карточке. Ты должен войти к нам в долю, Берти. Понимаешь, у меня нет ни гроша, и у Юстаса нет ни гроша, и у Бинго Литтла нет ни гроша, так что тебе придётся финансировать наш синдикат. Не сомневайся. Мы набьём карманы деньгами, как дважды два! Ну, нам пора. Внимательно всё обдумай и позвони мне позже. И если ты подведёшь нас, Берти, пусть проклятье кузена: Пойдём, Клод, старичок.