Сан-Антонио - Стендинг или правила приличия по Берюрье Страница 24

Берюрье мощно ударяет кулаком правой руки в ладонь левой.

— Я дам вам один хороший совет, еще раз. Никогда не злитесь на учителей и учительниц. Они знают свое дело. Если ваш малый приносит из школы единицы, значит он заслужил их. Не уподобляйтесь тем скандальным типам, которые после уроков спорят и лезут в драку с учителями из-за того, что те не признают в их чаде гения. Не нужно силком заставлять работать ребенка и даже ходить в школу, если у него нет желания. А уж если он ходит в школу, дайте учителю полную свободу действий и не мешайте ему.

Прежде чем перейти к главе «Первое причастие», я хотел бы поговорить об уважительном отношении детей к старикам. Не позволяйте им дурачиться над ними, показывать им язык или таскать их за бороду, короче, изводить их. Если вы проявите в этом вопросе слабость, это вам аукнется в будущем, и не мудрено, если ваши дети будут прикладывать к вам руки. А между тем оплеуха — это не лосось, здесь нельзя плыть против течения.

Он срывает с головы шляпу и обмахивается ею, как веером. Потом откупоривает вторую бутылку. Пока он пьет, дверь приоткрывается, и в нее просовывается огненная физиономия Матиаса. Рыжий оглядывает аудиторию. Такое впечатление, что он ищет меня. Я привстаю, чтобы обратить на себя его внимание. Он замечает меня и энергичными жестами делает мне знаки выйти к нему. Ну-ка! Ну-ка! Уж не случилось ли что-то наподобие Трафальгарского сражения?

Долго не думая, я поднимаюсь и иду к выходу. Но преподаватель Берюрье имеет на этот счет иное мнение и резко окликает меня.

— Эй, Подснежник, кто вам разрешил выйти из класса?

— Меня вызывает преподаватель пулевых отверстий, — оправдываюсь я.

Толстяк, который еще не знает, что Матиас работает в этой школе, взрывается:

— Да что вы говорите! Это надо же, оказывается, в этой школе коллеги позволяют себе вносить мастурбацию на моем уроке! Придется мне их тоже поучить хорошим манерам.

Он, взбешенный, опережая меня, бросается к двери.

При виде Матиаса у него от изумления широко раскрываются глаза.

— Почему, почему, — заикаясь произносит Распухший. — Ты здесь!

Друг Матиас делает еще более удивленный вид, и оба господина делятся друг с другом новостями о своих новых назначениях.

Я, как воспитанный слушатель, ожидаю окончания взаимных поздравлений, стоя в двух шагах позади Берюрье.

Обнаружив меня за своей спиной, Берюрье качает головой.

— Так это он тебе нужен. Рыжий? — обращается он с вопросом к своему достопочтенному коллеге.

— На два слова, если позволишь, — отвечает Матиас.

Толстый с недовольной миной утвердительно кивает головой.

Он говорит «до завтра» своему рыжему товарищу, поворачивается и, прежде чем подняться на эстраду, говорит мне прямо в лицо:

— Послушай, Сан-А. Я пока не просекаю, что значит весь этот шахер-махер, но у меня такая мысль, что здесь попахивает дерьмом. Если ты не хочешь, чтобы я умер жестокой смертью от чрезмерного любопытства, приходи сегодня вечером в мою конуру и объясни, в чем здесь дело.

Он с важным видом поднимается на эстраду, а я с идиотским видом остаюсь на месте.

— А я-то верил в силу своего преображения, — вздыхаю я, чтобы скрыть свое огорчение.

Но Матиасу не до смеха.

— Что новенького? — интересуюсь я.

Он морщится.

— Мне домой названивал целый день какой-то тип. Он сказал жене, что позвонит еще, ровно в десять. Ей показалось, что у него иностранный акцент и резкий голос.

— И от этого ты такой расстроенный! — говорю я немного сбитый с толку его паническим видом.

По-моему, вся эта история достала его до копчика, и он того и гляди совсем потеряет рассудок от страха!

— Меня больше всего беспокоит, — шепчет Рыжий, — что они принялись за мою жену. А в ее положении…

Я его успокаиваю с раздражением в голосе.

— Да никто за нее не принимается, идиот! Ведь они просто попросили тебя к телефону, а это, насколько я знаю, нельзя назвать насильственными действиями! Кроме того, ничто не подтверждает, что лицо, которое желает с тобой поговорить, имеет дурные намерения. Напротив, его настойчивость успокаивает меня. Кто будет целый день названивать человеку, которого они уже дважды пытались отправить на тот свет!

Он соглашается с этими доводами.

— Все же, — вздыхает будущий папа, — у меня, господин комиссар, есть задняя мысль. И достаточно хорошо зная вас, я думаю, что она у вас тоже есть, — добавляет хитрец.

Я смотрю на свои золотые. Они показывают 9 часов 10 минут.

— Сколько до тебя добираться, мэн?

— Минут пятнадцать.

— Хорошо. Я досижу до конца лекции, чтобы не вызывать подозрений, и поедем к тебе.

Его сияющая физиономия расплывается в улыбке.

— Какой вы хороший, господин комиссар.

Я прощаюсь с ним и возвращаюсь на свое место. Его Высочество с упоением рассказывает о первом причастии. И изредка в упор смотрит на меня. Своим презрением он хочет наказать меня. Он полон решимости проучить меня за мою скрытность.

— Господа! — с пафосом взывает он, — я снова ссылаюсь на мой учебник, и вот что я читаю по поводу праздничного обеда по случаю первого причастия.

Он прочищает голосовые связки и зачитывает:

"Скатерть и салфетки на столе должны быть белыми, посуда, хрусталь все белое. Цветовое убранство должно быть девственным и весенним: цветущие ветки яблонь, черешни, боярышника.

Очень мило будет выглядеть на столе большой лебедь из белого фарфора, спина которого сделана о виде кашпо. Туда вставляют ветку белой азалии. Блюда тоже белые. Вот некоторые блюда, которые можно подавать к столу по такому случаю: суп из устриц, редиска, рыба в белом соусе, курица в белом соусе, творог и взбитые яйца".

Уязвленный до глубины души, он отбрасывает в сторону свою книгу.

— Вот здесь, ребятки, нельзя перегибать палку. Девственные тона годятся только для рассказа «Ночное бдение в хижине», Многие первопричастники еще до того, как забраться на алтарь, уже не раз забирались на свою горничную или обследовали шахты для размещения ракет у приятельниц маман. Если говорить обо мне, то я сводил своего Ваньку-Встаньку в цирк на премьеру мирового масштаба ровно за неделю до причастия. Он прищуривает свои милые детские глаза. В этот вечер он определенно настроен на волну воспоминании.

— Это произошло так, — говорит он. — После уроков я собирался прошвырнуться к сараю на берегу реки, где мясник пускал кровь своей скотине. Меня всегда тянуло к мясу. Я подавал этому живодеру инструменты, а он в знак благодарности давал мне выпить кружку теплой крови, что для детей является самым лучшим тонизирующим средством! Как-то он просит меня сходить к нему домой за фонарем «Летучая мышь», потому что стало уже темнеть. Я лечу в мясную лавку. За прилавком никого. Я прохожу за прилавок внутрь, стучу никто не отвечает. Тоща я одним мигом поднимаюсь на второй этаж, и что же я вижу? Мадам Мартинет, жена мясника, стоит голая перед зеркалом и принимает позы на манер Брижит Бардо. Прекрасная женщина, хотя и усатая. Задок как багажник у американского лимузина, волосатые ляжки, и цицки, как два холма, хоть палатку между ними разбивай! Она не слышала, как я вошел, и продолжала изображать из себя кинозвезд; вполне возможно, что она представляла себя Марлен Дитрих, выгибаясь перед трюмо, или видела себя между ног красавчика капитана полка спаги из фильма «Ворота в пустыню». У меня, Берю, язык отвис на метр двадцать! Я так тяжело задышал, что она в конце концов меня заметила. Сначала она прикинулась возмущенной и хотела хорошенько отодрать меня за уши за то, что, я, дескать, маленький развратник и только притворяюсь паинькой, и что я любитель подглядывать в замочную скважину и вообще. Но по выражению моих моргал она вычислила, до какой степени я был потрясен увиденным. Женщины, будь то жена мясника или сама Симона де Бовуар, на расстоянии улавливают дрожь, которая пробегает по нашей коже.

«Ты что, в первый раз видишь обнаженную женщину, маленький разбойник?» — заворковала она.

«Да, мдам,» — бормочу я, еле ворочая языком, потому что говорить членораздельно я не мог из-за нехватки слюны.

«И что же ты ощущаешь, негодник ты эдакий?»

А так как я не мог выдавить из себя ни одного слова, она захотела сама проверить, что я ощущаю. И сразу же стала называть меня мужчинкой. А я повел себя так, как будто я на самом деле был им. Разве это не похвально, в двенадцать-то лет, а?

Когда я принес мяснику его «летучую мышь», он в знак благодарности подарил мне рог телки, с которой он перед этим содрал шкуру. С тех пор я храню его, как память.

Так вот, несколько дней спустя меня причастили. Но я не исповедовался. Потому что вы должны сами догадаться, что я не мог все это рассказать священнику, который тоже был своим человеком в мясной лавке! Вы только на минутку вообразите, что могло произойти, если бы мадам моя мать всю эту церемонию обставила по-девственному и по-весеннему! О чем напоминали бы мне, удальцу-молодцу, цветущий боярышник, белый лебедь с веткой азалии в заду и непорочная жратва, хотел бы я у вас спросить? С другой стороны, белая жратва, по моему мнению, — это не цимус. Меня просто ужас берет от бледноватой жратвы. Обед без красного мяса и без винного соуса, парни, это уже диета, а на обеде по случаю первого причастия диету не соблюдают.